Never tear us apart

Единственной из целого спектра обычных человеческих ощущений доступной для неё эмоцией был гнев. Всепоглощающий и безжалостный. Бурлящий и неистовый. Яро рвущий на части. Его огонь зарождался глубоко в недрах души, разливался по телу, струился по венам, отзываясь на каждое чужое слово трещинами, которые то и дело проявлялись на поверхности, казалось бы, непроницаемой маски безразличного выражения некогда живого, не покрытого трупными пятнами лица. ― Клаус. Звенит серебром голос, играется с тенями в углах проклятой гостиной комнаты и замирает с первым дуновением прохладного ночного ветра. Колышется тюль; скользит призрачный морок, подбирается ближе и ближе. Неслышно, незримо, на выдохе рваном роняет случайное, с протянутой гласной: ― Кла-а-аус, ― и исчезает. Она не зовёт его, нет. Призывает. Его имя ― как заклинание, стоит произнести, и она отыщет его, где бы он ни был. Сколькими бы таблетками он ни закинулся, в чьей постели бы ни был, ради ночлежки, очередного секса ли ради или чисто физического освобождения ― не важно. На улице, в подворотне, обдолбавшись в край так, что звёзды кажутся ближе и ярче, слепят глаза до белых пятен под веками, до лучистых нитей, сплетающихся в узор мягкий и томный; он обрастает красками всех серебристых оттенков, вихрем образующих женский силуэт. Четвёртый тянет руку вперёд, в надежде докоснуться, почувствовать тепло, как прежде, как в детстве, юношестве, не таком уж и далёком прошлом, но ловит пустоту. Рука безвольно повисает с дивана; костяшками пальцев Клаус барабанит по паркету назойливую мелодию, движется вдоль пола, пока не находит зажигалку и самокрутку. Вспыхивает янтарный огонёк, Четвёртый делает вдох. Клубы дыма фильтруют, отравляют наркотиком воздух в лёгких, и витиеватым узором вырываются наружу, сопровождённые тихим смехом. Зажав фильтр между зубами, Клаус достаёт из кармана припрятанный на дне желанный пакетик. Отсыпает на ладонь парочку синих таблеток, и, устремив взор в сторону, кивает жеманно, подмигивая: ― За тебя, дорогая. Четвёртый кладёт их под язык и улыбается. Глаза закрываются в блаженстве, в преддверии кайфа. Голоса становятся тише, развеиваются. Таблетки растворяются, и призраки отступают. Все, кроме одного. Она появляется из ниоткуда, просто в один момент оказывается рядом. Её руки холодны, точно лёд. Она прижимает их к его разгорячённому лбу и Клаус улыбается. Впервые открыто, без ноток лжи и манерности. Она проводит рукой по его завивающимся коротким волосам, ласкает кожу скул, и он хрипло выдыхает: ― Бетт… Он пытается коснуться её, силится поймать её ладонь, что вновь тянется к его щеке, но пальцы проходят сквозь неё. Четвёртый протягивает руку вперёд, туда, где у неё было сердце, и ловит ровным счётом ничего. В этом его проклятие. Она даже не даёт себя коснуться. Клаус улыбается, закрывает глаза и смеётся. ― Ты так и не сделал этого. Сталью звенит её голос. Клаус открывает глаза и смотрит в сторону источника звука. Она стоит у окна, вся сплошь из звёздных созвездий. Холодная и такая далёкая. Четвёртый приподнимается на локтях, пытается сфокусировать взгляд, вот только чертовски херово выходит. ― Неужели? Считаешь, того, что я уже сделал не достаточно для тебя? ― Клаус выгибает бровь и делает ещё одну затяжку. ― Не достаточно защищал, не достаточно вился следом, точно побитый щенок? Ждал только слова, чтобы прибиться к ноге. Четвёртый встаёт, слегка пошатываясь, и смотрит на Шестую с лёгким прищуром. ― Ты крепко держишь поводок в своих руках вот уже двенадцать лет. ― Клаус чеканит каждое слово и медленно движется по направлению к Бетт. ― Ты играешь жизнями людей, делаешь все эти вещи моими руками, и тебе, блять, это кажется не достаточным? Шестая смотрит на него исподлобья. В её зрачках развёрзлась чёрная бездна. Тонкие пальцы вцепились в предплечья до синяков. Она следит мрачным взором за приближающимся к ней Четвёртым, на его руки, чёрные в лунном свете от засохшей крови на них, и зло усмехается. ― Не достаточно, ― хрипло произносит она и резко выкрикивает в пустоту между ними, яростное: ― НЕ ДОСТАТОЧНО! Клаус ругается сквозь зубы беззвучно, разворачивается на сто восемьдесят градусов и зажмуривается. Он уже и забыл, как трудно с ней бывает. Ещё с детства. За показными кротостью и смирением Шестая умело скрывала упрямый и чертовски невыносимый нрав. Бетт всегда была обманчиво открыта и добра к окружающим. Вот только, насколько она была преисполнена боли изнутри, знал только Клаус. Она пропускала через себя монстров из параллельных вселенных. Они лились сквозь неё, точно она грёбаный портал. Рвали её внутренности на части, прорывались изнутри вперемешку с адской болью и фантомными ощущениями вывернутых наизнанку кишок. И Бетт кричала всякий раз, до сорванного голоса, до прогорклого хрипа. Для сэра Реджинальда Харгривза не существовало никаких ограничений. Главным оставалось только то, насколько хорошо Шестая выполняла поставленную задачу. Не удивительно, что, управляя монстрами, она и сама стала монстром. Отцу не было до этого дела. Как не было дела и до того, что она всё чаще начала оставаться в комнате Четвёртого. Бетт засыпала в кольце его жилистых рук, на односпальной кровати, еле умещаясь на ней, в объятиях четырнадцатилетнего брата. Со смазанными слезами на щеках, она слушала успокаивающий голос Клауса, медленно погружаясь в долгожданную дрёму. Он мягко мурлыкал ей на ухо всякие несусветные глупости, но главной из них, было обещание прекратить её мучения в скором времени. И Бетт ему верила. До замирающего сердца, до вдоха на грани судорожного выдоха. Она верила. И тянулась к нему маняще раскрытыми губами. А он с придыханием давал и давал, всё, что было, всего себя. Пока она брала, не стесняясь того, что делает это с собственным братом. Шестая забирала его жизнь, подводила к краю и бросала на границе, и Клаусу только и оставалось, что выкарабкиваться одному, пока она наблюдала за ним со стороны. «Вот, что происходит со мной. Каждый грёбаный раз», ― выплёвывала она со злостью, когда он откашливался после очередного созданного ею прихода. Она подходила ближе, смотрела свысока. Ладонью к щеке, в ответ ― нежность и ласка, и влюблённый, такой блядски-преданный взгляд. А Бетт вела пальцами вниз, вдоль скулы к подбородку и снова делала это с ним. Клаус стал зависим от этого. От Бетт, её способности поглощать и забирать, когда и всё, что ей вздумается. Он делал всё, что она ни попросит. Чисто ради полученного кайфа. Когда горло сдавливает и нет сил дышать, когда сердце в одном ударе от самой смерти. И резкий возврат на землю от удара разряда в грудину. Когда Шестая умерла, только наркотик смог воссоздать эти ощущения. ― Сделай это, ― сдавленный шёпот совсем рядом. Клаус смаргивает несколько раз, прежде чем сфокусировать взгляд перед собой. Бетт стоит рядом, её призрачные очертания так близко, что он может видеть энергию целой вселенной, струящуюся сквозь неё. Шестая тянется к нему и повторяет: ― Сделай это. Пожалуйста, Клаус, прошу. Мне так невыносимо быть одной. ― Её голос переходит на шёпот. ― Ты обещал быть рядом. Обещал не оставлять меня, ты помнишь? Она поднимает на него свой взгляд, в её глазах надежда, такая откровенно эгоистичная. И Клаус открывает было рот, чтобы ответить, как хочет того же. Быть рядом с ней. Вот так просто. Но всё, что он может сделать, это выдохнуть бесшумно куда-то в сторону: ― Я не могу. Шестая мрачнеет. Её взгляд становится тяжёлым. ― Сделай это, Клаус. Давай же. ― В её тихом голосе проскальзывает нетерпение. ― Ты играешь со смертью каждый день, снова и снова, и не можешь сделать это ради меня хотя бы раз! ― Шестая срывает голос на крике. Клаус жмурится, замирает. Она уже за его спиной, в этом заброшенном доме, в холле академии, в самом сердце старинного помещения. И в его собственном. Она кружит по холлу, ломает руки, такая, какая есть, в ярости бессильной обиды. Бетт осыпает его проклятиями, с пылающим огнём ненависти взглядом и хором призраков, выказавших носы из углов своих убежищ, но в то же время, всё такая же холодная и одинокая. Без чувств и без сердца. Клаус ухмыляется, улыбается широко и заходится в пьяном хохоте. Как он мог забыть. У Шестой ведь н и к о г д а не было сердца. В её грудине дыра, размером с целую вселенную. А в его ладони остро заточенное лезвие. Костяшки пальцев левой руки вцепляются в подлокотник; глаза недобро прищуриваются. Бетт проникает в его разум и, кажется, смотрит на мир его глазами. Кровавые полосы на руках, одежде; свежие, пропитавшие собою все. Здесь витает запах смерти. ― Ты мог бы сделать это и быстрее. Она вновь опускает взгляд, ведёт им от шеи, ключиц, обнажившихся в распахнутых полах рубашки, что теперь играет роль обагрённого всеми оттенками красного полотна. Клаус хочет увидеть её довольной, удовлетворённой. Но Шестая хмурится, прикладывая тонкий палец к губам. Складка пролегает между бровей, искривляя гниющую рану в некоем мистическом символе. Словно та дьявольщина внутри неё выражает своё недовольство. Клаус моргает, отгоняя видение. Чёрные в лунном свете завитки испещряют руки. Она смотрит, дивясь, сначала неверяще. Поднимает взор. На её гнилых губах мелькает улыбка. ― Какая точность... ― Ты всегда её ценила, ― с ленивой улыбкой бросает он и устало добавляет. ― Во всём. Усмешкой искривляется лицо, кажется, что всё внимание даже не обращается к собеседнику ― Бетт всё так же сидит, недвижимо, чуть подавшись вперёд. О да, она всегда ценила точность. В выполнении ли очередного задания, во взгляде, направленном на него. Призывающем к действиям. Клаусу всегда хватало только его. Бетт нравилось вести с ним игру, не давая узнать, что у неё на уме. Нравилось наблюдать за ним, как он теряет голову от одного прикосновения к ней, даже когда ему казалось, что она этого не видит. Они не раз делили на двоих одно дыхание промозглого утреннего города, наблюдая из распахнутого настежь окна академии за восходом солнца. ― Я помню, ― словно невзначай роняет она и смотрит на него с улыбкой. Эта фраза выводит Клауса из себя. Он мечется на жалком отрезке своей жизни, день и ночь, в попытках освободиться. Забыться. А она так просто смеет напоминать ему обо всём. Показывать своими глазами всё, что видела. Клаусу хочется кричать на неё, за то, что она т а к а я. За то, что и не нужна ему другой, но не может; её призрак слишком легко может развеяться, а безумие, порой, так легко спугнуть. ― Ты помнишь, как я истекала кровью? ― Я ощущал. Она плечом ведёт, запускает руку в волосы, вновь устремляет взор к окну. Она улыбается, искренне, злобно, а взгляд лихорадочно мечется, что-то ищет, выискивает. Его руки, в крови, по локоть, весь он ― сплошь из кровавых линий, как и она. Косых и неровных, как от лезвия топора. Который разделил их на два времени. Клаус опускает взор, пелена затуманивает разум. Он поднимает голову и не обнаруживает Бетт у окна. Она стоит справа от него. У неё не лицо ― сплошные полосы, отходящие от скелета гнилыми кусками. Но он не чувствует трупного смрада; он всё так же считает её прекрасной. Слишком много крови; руки липкие, вымазанные в тягучей тёплой жидкости. Она протягивает ладонь, касается его плеча, ведёт ниже. Шипящий шёпот, змеёй извиваясь, проникает сквозь женские уста: ― Тебе ведь не хватает меня. Здесь. Прямо под рёбрами. Бетт смотрит, и Клаус может видеть, как в её глазах выглядит его сердце. Зияющая пустота, дыра. Шестая наклоняется; мелькает во мраке рассеивающейся ночи желтоватый огонёк. Её шёпот теряется в витках промозглого утра: ― Никто не в силах нас разлучить. Из пальцев выскальзывает холодное лезвие. Кровавые змеи извиваются в его ладонях, пока Клаус смотрит, как Бетт улыбается. Её улыбка пропитана опиумом.