When we lie

      Это приходит незаметно.       Она — каменно-сильная и непоколебимая Виктория, у неё на счету десятки раскрытых преступлений и опасных задержаний.       У неё на счету многое: неискренняя радость от внезапной беременности, окровавленное лицо почти-мужа в темноте чужой машины, невредимый Соколовский, стоящий рядом. Его колкое сочувствие и теплое пальто, заботливо накиданное на ее плечи.       Вика помнит: в этом пальто было намного холоднее, чем в домашней кофте. От его пальто пахло дорогим одеколоном и дешевым чувством вины.       Вика помнит, как дрожали той ночью пальцы, торопливо удаляющие все сообщения. Игоря, Дани. Как будто это могло чем-то помочь. И помнит застрявший в горле ком, невыплаканные слезы, которыми она давилась двумя ночами подряд, помнит единственную мысль «что будет дальше?».       А дальше, уже через несколько дней, будут ее недрогнувшие руки, спускающие курок, труп Стаса в огромной луже крови.       Тот момент, когда есть только две чаши весов: на одной — справедливость, и на другой — тоже справедливость. Всего лишь две фальшивые справедливости, выкупанные в разной крови. Тот самый момент, когда Вика стреляет первой. Выпускает целую обойму и смотрит, как десятки пуль врезаются в тело Стаса, как оно дрожит в предсмертных судорогах, как на нем чернеют огромные пятна крови.       Вика просто стоит и смотрит на это, даже не моргая. И потом сообщает Пряникову заледеневшим голосом: — Подозреваемый убит во время задержания.       Докладывает то, о чем могла промолчать: — Подозреваемый убит при попытке сбежать.       Они все знают, что это неправда: Аверьянов, Пряников, Соколовский. Все. И от этого правда ещё хуже.       Беззаконие, расстрел, сознательная месть — называйте, как хотите. Выбирайте, что ближе к сердцу. Вот только сердце Вики леденеет, замыкается и закрывается.       Она помнит все до мелочей: как разрядила все патроны, как спокойно убрала в кобуру пистолет, и как треснули позвонки ее мертвенно-прямой спины, когда она вышла из мрака подвала, забрызганного кровью. Ни тени сомнений, ни вины, ни сожалений. Ничего.       Она помнит, как у самой двери услышала голос Соколовского: одно имя, выкрикнутое ей в грязную пустоту. Его «Вика», от которого что-то все ещё замирает внутри, но упрямо не находит ни понимания, ни отклика.       Когда она видит Игоря в следующий раз, это уже через два дня. Он приходит, и Вика правда думает, что ей все равно.       Игорь может зайти и может остаться.       Игорь точно не может зайти и точно не может остаться.       От этого Вику выворачивает наизнанку — это приходит незаметно: внутри неё разбивается каменно-сильная и непоколебимая Родионова. Падает с маленькой слезинкой, скатившейся вниз по щеке.       И Вика — капитан полиции, следователь, опер — она просто не знает, что делать.       Она просто плачет, когда Игорь (наконец-тo, думает она с фальшивым облегчением) решает уйти. Когда Игорь наконец-то уходит: и так должно быть. А Вика остаётся одна и просто плачет, поджав колени и пряча в руках голову, плачет, дрожа всем телом и впервые себя не сдерживая. Она идёт в ванную на негнущихся ногах и включает воду, медленно успокаиваясь: дыхание с трудом выравнивается, и слез больше не остаётся. Вика хочет сейчас только одного: чтобы Аня задержалась в магазине и не увидела ее такой.       Потому что Вика не может показывать слабость. Просто не может себе позволить.       Она не понимает, что с ней сейчас происходит.       Она знает, что это ненормально.       Вика видела смертей столько, что не пересчитать на пальцах нескольких рук, она сильная и очень стойкая: капитаны полиции не рыдают, когда погибают их сослуживцы. Капитаны полиции недвижно слушают грохот залпов на похоронах, приносят красные розы, смотрят на гладкую чёрную капсулу немигающим взглядом. А потом сажают всех виновных на пожизненный срок.       И у Вики неплохо получалось раньше: это казалось ей болезненным, но рабочим моментом. Она ведь служит не в театре, а в полиции, хотя происходящее вокруг больше напоминает дешёвую антрепризу.       Проходит месяц, а Вика, как и всегда, много работает. Она старается чертовски много работать, чтобы ни о чем лишнем категорически не думать. Берётся за все подряд: мелкие кражи, разбои, домашнее насилие. Ей все равно, что делать. Вика работает столько, чтобы под конец дня обессилено падать на жесткую кровать и сразу же отключаться. Спать и не видеть снов.       У неё все прекрасно: Аня наконец-то устраивается на работу, Пряников доволен раскрываемостью отдела и все чаще говорит о ее повышении. Даже сослуживцы смотрят со странно-глубоким уважением: единственная женщина в коллективе, которая оказалась сильнее некоторых мужчин. Но в этом никому и не приходилось сомневаться.       Проходит два месяца, и теперь Вика улыбается чаще. Смеётся над шутками Ани за завтраком, ходит в больницу, не забывает звонить по воскресеньям маме. У неё все прекрасно: в этом получается убедить всех вокруг, а иногда – даже саму себя.       Получается ровно до того момента, когда за ужином, ковыряя картошку вилкой, Аня будто бы случайно не спрашивает: — А... как там дела у Игоря?       Чайная ложка, которой Вика размешивает сахар, ударяется о стенку кружки слишком громко. Вопрос Ани остаётся без ответа, а вот Вике отвечает ее сердце, грохающее в груди. Чуть громче и чуть банальнее, чем следовало бы.       Если честно, она ничего не знает.       Вика понятия не имеет, где пропадает Соколовский все это время, как он живет, чем занимается каждый день. Она не звонит ему, не пишет смс, ничего не спрашивает у Пряникова. Вика уверяет себя, что ей все равно.       Вика очень надеется, что ей все равно.       С Игорем они видятся иногда. Почти случайно. Встречаются в парке на окраине города, сидят на скамейке и просто молчат. Игорь не пытается коснуться ее руки или волос, а Вика не спрашивает, как у него дела. И эти встречи — не встречи даже. Что-то такое странное, хлипкое, будто даже неживое.       Вика никогда не звонит Игорю, он не звонит ей, но они оба знают, что в последнюю пятницу месяца встретятся в парке снова.       Это даже входит в привычку.       Что-то вроде обгрызанных ногтей или алкоголизма, только в более извращённой форме. Игорь пьёт. Он предпочитает Хеннесси, когда думает о прошлом. Курвуазьё, если вспоминает о тех, кто умер по его вине. Ожьё, когда пытается что-то исправить и выбраться из ямы, в которую загнал себя сам.       Соколовский — это сборник сотни причин для рефлексии и десятка марок хорошего алкоголя.       Вика не понимает, где Игорь достаёт деньги — он не появлялся в отделе после покушения на Игнатьева. Она знает, что должна осуждать его, но почему-то не может.       Иногда Вика вздыхает, пряча подбородок в шарф: тебе нужно остановиться, Игорь. Будут большие проблемы, если ты не закончишь со всем этим.       Игорь улыбается, когда смотрит на неё, и упрямо говорит, что у него нет никаких проблем. А потом старается перевести тему и с вроде-бы-искренним интересом спрашивает: ты уже была у врача? Как ты себя чувствуешь?       Вика отвечает, что всё прекрасно. У неё, как и у Игоря, нет никаких проблем.       И они оба молчат так, будто бы не лгут.