Тень у воды

Тихо шуршат сухие листья, потревоженные стелящимся по земле подолом, — как не придерживай тяжелую ткань, цепляются за нее золотистые ладошки, словно хотят удержать. Мэллит идет по осеннему саду, и в стылом предчувствии холодов струятся за ней умирающие травы. Она ждет и ищет, ее ведет одна мысль и одна цель, — так могло бы думать и жить копье, ждущее броска. Но ничтожная — лишь человек, ей ведомы сомнения и страх. Кто знает, страшится ли оружие не защитить, выпасть из ослабевших рук? Она спускается к озеру, и от воды веет холодом, хрустальным и свежим. В прозрачных, прозрачнее самой воды, глубинах сверкают драгоценности, и недостойная уже не отыщет среди них свою: озеро приняло дар. Она склоняется к воде, глядя вниз, мучительно ища ответа. Повелевающий Волнами умрет, едва ступив на эту землю, и выбора нет, — слишком мало времени, слишком сильна и черна воля той, что называет себя графиней Борн. — Нет. Мэллит оборачивается стремительно, едва не падая в воду, — она забыла себя и все вокруг, предавшись размышлениям, и не услышала подошедшего. Взглянув же на него, гоганни лишается голоса: стоящий перед нею высок и статен, и его одежды, казавшиеся серыми, в свете бледного осеннего солнца отливают бирюзой. Она видела этого человека раньше и помнит его лицо, но сейчас испугана, и этому есть причины: дважды нареченный владыка Озерного Замка мертв, и вина за это лежит на безумной Габриэле. — Нет, — повторяет он, и маленькая рыбка в его обнаженном сердце плещет хвостом по ставшей водой крови. — Не исполняй задуманного. Мэллит поднимается с земли, чувствуя, как подгибаются колени. В ней нет страха перед тем, кого при жизни называли графом Гирке, но вернувшийся может быть осквернен своей смертью или злой волей возвративших его. Гоганни запахивает плащ, словно защищаясь от зла, и вскидывает голову, встречая направленный на нее взгляд. Глубокий, печальный, отдающий прохладной голубизной весеннего неба. — Дважды нареченный не вернулся тропой Холода, — говорит Мэллит, потому что больше ничего не может сказать. Мертвый взор нареченного Удо заливала беспросветная синева. Недостойная не ловила на себе взгляда хозяина Альт-Вельдера, но знает, что глаза его остались прежними. Он склоняет голову, и качаются водоросли, запутавшиеся в волосах. — Нет, госпожа. Знаю, о чем ты думаешь. Мне тоже странно. В мокрых прядях застряли тоненькие корешки ряски, и вода все еще пропитывает одежды, одновременно застегнутые до горла и в то же время просвечивающие насквозь: она не видит тела, но видит следы, которых не могло быть на умершем. Грудь и живот рассекают наискось глубокие, сочащиеся кровью и чистой озерной водой старые раны, — свидетельство храбрости воина, — а в сердце, лишенном укрывающей его плоти, ютится маленькая рыбка. — Именуемый Августом! — решается гоганни. — Скажи, кто... — Лишь злой умысел и предательская рука, — отзывается погибший. — Не воля сил, ни злых, ни добрых. Он прижимает ладонь к груди, там, где прошла последняя из полученных им пуль. — Моя земля осквернена. Предательство, подлая смерть. Я — последний. Оставь свой замысел, маленькая госпожа. Оставь, или сделаешь только хуже. Гоганни молчит, но убитый в собственном доме умолкает тоже, и она спрашивает: — Разве смерть убившего не даст убитому покоя? — Я не видел убившего меня. Я стоял спиной. Он замолкает, шагает к воде, глядя в хрустальные глубины: — Но Фельтин защищен от любого зла. Силами, над которыми сестра моей супруги не властна. Не было морока. Не было ведовства. Была рука человека. Фельтин — так, должно быть, звали родичи нареченного Валентином. Именуемый графом Гирке любил брата жены, а вернувшиеся не могут лгать... — Кто хранит Повелевающего Волнами? — хочет узнать недостойная. — И защитит ли от злобы крови его? — Ты сделаешь хуже, — повторяет нареченный Августом, — убьешь ее — разрушишь последнее. Мэллит стоит, не в силах ответить, и страх за Повелевающего Волнами борется в ней с верой умершему владетелю этих земель. Последнему из рода, давно слушавшему шепот тростников в зачарованном озере. — Я не хочу смерти родичей и осквернения дома. Пойми, госпожа. Он верит своим словам, и в глазах его, глазах воина, Мэллит видит почти мольбу. — Дважды нареченный верит в свои слова. Он — плоть и кровь этой земли... — И я не позволю ничему плохому случиться здесь, — тихо отзывается умерший. Его взор — серо-синий омут, и гоганни отводит глаза. — Ничтожная верит. Она вдруг понимает, что названный Августом не стоит на земле, но словно отделен от нее тонкой полосой воздуха. Поднимает глаза — и видит, что страшные раны исчезли, скрытые одеждами цвета бирюзы, а лицо словно очистилось от озерной тины. Волосы его стали темно-русыми, слабо, так, что никто, должно быть, не замечал при жизни, пересыпанными тонкими ниточками серебра. Гоганни не назвала бы его мертвым, если бы не знала, что в фамильном склепе нашло покой облаченное в погребальные одежды тело, и не видела, что стоящий перед ней словно светится сухим бледным светом. — Скверный обычай, маленькая госпожа, — говорит хранитель Альт-Вельдера, — хотя и не мне судить. Не называй себя недостойной. Он улыбается, коротко и печально: — Ты не для этого здесь. Не забудь... Лицо его бело — не бледное, как у Повелевающего Волнами, и не пепельно-серое, как у мертвого, — но прозрачно, как зимний лед. Сквозь него просвечивают деревья и тропы, а потом он вовсе исчезает. Мэллит преклоняет колени и касается земли там, где стоял ушедший, но не чувствует ничего, кроме прохлады осени. Она подбирает одинокий лист, лежащий на земле, и поднимается, прижимая его к лицу. Пахнет деревом, теплой шерстью, дымом отзвучавших выстрелов и лиловыми цветами, растущими вдоль всех дорог.