Сказ о двух господах.

Это был самый обычный декабрьский день 1825-го года. В трактире *Два быка*, за дальним столиком сидело двое господ и трапезничали, изредка перекидываясь короткими фразами. Главенствующими звуками за этим столом были довольное чавканье, да прихлебывание. На одном из едоков был одет франтоватый, по тем временам, костюм, но сидел он самым отвратительнейшим образом: *здесь висит, а там торчит*, общую картину дополняло пенсне на толстой, позолоченной цепочке. На вечно лоснящемся, широком лице этого господина оно смотрелось также нелепо как свинья в сюртуке. Был он тучен собою и имел окладистую бороду лопатой. Звали его Федор Прокопьевич Долгорукий, кстати говоря, в родстве с основателем Москвы замечен не был, но от излишнего тщеславия приписывал себе данную почесть. Служил он младшим приказчиком в казначействе, что на Патриарших Прудах. Работник был хоть и исполнительный, но все же посредственный. Был Федор Прокопьевич холост, да и к противоположному полу скорее холоден, чем охоч. Сотрапезник его, старый, еще гимназический приятель, представлял собою не менее колоритного персонажа. Телосложения он был крепкого, но не полного, черты лица резки и грубы, но, несмотря на свою внешнюю суровость, был человек угодливый и трусливый. Величали его Никита Илларионович Пашанов, владел небольшим и малоприбыльным имением в Псковской губернии, а в Москве промышлял мелким торгом. Ярко выделялся Никита Илларионович из толпы пожалуй по двум причинам: череп его был гол как коленка, а голос до того тонок, что в минуты сильного душевного волнения порою срывался на фальцет. Господин Пашанов обожал трости, с вычурными набалдашниками и цилиндры. Вот и сейчас, на лавке, рядом с ним, лежал этот головной убор, темно-синего цвета, и трость из слоновьего бивня с набалдашником, изображающим оскаленную морду льва. Никита Илларионович был женат и являлся отцом двоих детей. Надо сказать, что супруга его была яростной христианкой, но по возвращению домой из церкви Божественного смирения как не бывало, и наш герой порою искренне побаивался своей суровой жены, что, однако не мешало ему время от времени посещать дома *утех*. Но вернемся к столу наших героев, вот они уже покончили с жарким и решили немного развлечь себя светской беседой, перед подачей десерта. - Славный был рябчик, не правда ли, Федор Прокопьевич? – пропищал господин Пашанов. - Это точно Вы подметили, уважаемый Никита Илларионович, прекрасно прожарился. – Пробасил господин Долгорукий, довольно похлопывая себя по объёмистому животу. – А что же Ваша супруга? Здорова ли почтенная Серафима Ксеноновна? - Ох, и не спрашивайте! Давеча на два дня с сильнейшей мигренью слегла, уж как страдала, бедняжечка, у меня аж при одном взгляде на неё сердце кровью обливалось. Видно, во время церковной службы, с мольбами о нашем здравии, перестаралась. Уж так печётся о наших душах, милая моя ласточка. – Никита Илларионавич неумело и судорожно перекрестился, сделал большой глоток из кружки с вином и, незаметно для своего спутника, погладил пришедшую за грязной посудой служанку пониже спины, она вспыхнула, но сказать что-либо не посмела. - Ах, как всё это неприятно. – Промолвил господин Долгорукий, - ну Вы уж передайте госпоже Пашановой мои искренние пожелания скорейшего выздоровления. - Всенепременнейше. А Вы слыхали, что учудил господин Захарин! - Нет. А что же случилось? – Фёдор Пропьевич подался вперёд всем своим телом и приготовился слушать. - Я даже и не знаю, как сказать Вам такую кощунственную новость! - Господин Пашанов перешёл на трагический шёпот и даже, как будто, стал меньше ростом. – В прошлом месяце сыграл в своём поместье «Дубрава» громкую свадьбу со своей батрачкой! Это же позор, а ведь он, между прочим, дворянин! Вы только подумайте, это же надо нас всех очернить. Я считаю это почти личным оскорблением. – Никита Илларионович достал из бокового кармана сюртука кружевной платок и приложил его к разом вспотевшему лбу. - М-даа, какая ужасная новость, нету большего позора, чем женитьба на девке! Это же просто немыслимо, так себя унизить! – Фёдор Прокопьевич слегка побледнел и сокрушённо покачал головой. – Верно она брюхата и Степан Митрофанович просто был вынужден взять её в жены, хотя и поступил он крайне глупо и неосмотрительно. Ох и намучается он с этой необразованной чернью. - Да, да, полностью разделяю Вашу точку зрения. – Воодушевлённый, что нашёл поддержку в своём друге Никита Илларионович просиял и радостно закивал головой в знак согласия. В этот момент двери трактира отворились, и в помещение, притопывая, чтобы стряхнуть налипший снег с сапог, вошёл человек, а следом за ним в зал прошмыгнула неряшливого вида собачонка. Внешний вид у новоприбывшего посетителя был хоть и опрятный, но всё же бедноватый и неказистый: кроличья шапка, со слежавшимся по бокам мехом была надвинута по самые уши, тужурка, с засаленными рукавами и воротником, едва-едва прикрывала колени, общую картину завершали кожаные сапоги, качества добротного, но уже сильно поношенные и со сбитыми носами. Едва этот человек вошёл внутрь как к нему навстречу, сквозь весь зал, поспешил хозяин заведения, Игнат Кондратьевич Шохов, он крепко пожал руку пришедшему и усадил его за дальний столик, собачонка поспешила за ними. - Ну надо же! – воскликнул Фёдор Пропьевич, - пускать в столь приличное заведение таких оборванцев, да ещё и с шавками! Это же запросто, я Вам скажу можно какую-нибудь заразу подцепить, потом хлопот не оберёшься! - Верно, верно, - поспешил согласиться Никита Илларионович, - а хозяин ещё и привечает его словно родного брата! Смех один. Между тем трактирщик о чём-то оживлённо беседовал с пришедшим гостем. - Как я снова рад видеть Вас глубокоуважаемый Кирилл Поликарпович. Какими судьбами Вы вновь оказались в Москве? - Да вот, Игнат, друг мой любезный, батюшка мой давеча преставился и я, по вызову матушки, примчался, дабы проводить отца в последний путь. - Ох, печально всё это. – вздохнул трактирщик и в смущении почесал затылок, - Вы уж примите мои искренние соболезнования, хоть и строгий был Поликарп Филимонович, но лишнего себе не позволял. - Спасибо, Игнат. – пробормотал посетитель и, нагнувшись потрепал за ухом сидевшего рядом пса. – А сам-то ты как поживаешь? Как жена, детишки, здоровы ли? - Слава Богу, всё славно, и в деле, и в семье. Ох, да что же это я? – спохватился Игнат Кондратьевич. – Что обедать будете? И сразу говорю Вам никаких денег предлагать даже и не вздумайте, всё равно не возьму! Хоть чем Вам услужить для меня за радость, если б не Вы, то не была б сейчас моя Дуняша живой. - Ну что ж – усмехнулся Кирилл Поликарпович, - спасибо тебе на добром слове. Принеси чего-нибудь горячего, для согреву, и если можно, то и Ивашке моему миску похлёбки какой налей. - Можно, отчего ж нельзя. Сейчас всё будет. Сказав это, хозяин трактира поспешил в сторону кухни, чтобы отдать распоряжения поварихе. Видно немного согревшись, посетитель развязал кушак, снял шапку и огляделся кругом себя. Лицо его требует особого описания: черты лица утончённые, линия губ жёсткая, что говорит о решительности своего хозяина, глаза глубоко посажены и, казалось, светятся умом и какой-то мягкой, но настойчивой силой. - Что же с Вами, милейший Фёдор Прокопьевич? – воскликнул господин Пашанов, - Вы словно чёрта увидали! - А может и чёрта, я право и не знаю, – в недоумении прошептал господин Долгорукий – но этого не может быть, верно я ошибся. В этот момент посетитель с собакой поднял голову, словно почуяв на себе чей-то взгляд, и в упор посмотрел на Фёдора Прокопьевича, тот смутился и поспешил отвести глаза в сторону. - Да, я не ошибся, это он. - Кто, он? О ком Вы говорите? – промолвил Никита Илларионович и с растерянным видом заозирался по сторонам. - Этот оборванец с собакой, что вошёл сюда не так давно, на самом деле потомок старинного рода, никто иной как Кирилл Поликарпович Ганин. – понизив голос до шёпота, сказал Фёдор Прокопьевич. - Да что Вы говорите! Этого просто не может быть! Удивлению Никиты Илларионовича не было предела, он с живым интересом принялся рассматривать сидевшего за дальним столиком человека. - Как же он опустился за все эти годы, просто поразительно! – вынес свой вердикт господин Пашанов и поцокал языком. – А ведь какие надежды в своё время подавал этот юноша, окончив с отличием Сорбонну, он запросто мог стать первоклассным хирургом, тем более что и талант у него имелся. - Полностью согласен с Вами, - прошамкал господин Долгорукий, с аппетитом поедая брусничный пирог, - я ведь лично был знаком с его ныне покойным батюшкой, Поликарпом Филимоновичем, толковый мужик был, Царствие ему Небесное. А знаете ли Вы, как его единственный наследник докатился до такой жизни? - Отнюдь, будет любопытно узнать. - А всё вышло из-за мальчишеской дури Кирилла Поликарповича: вернувшись из Франции и получив от отца во владение большое имение «Красная Лощина», что в Архангельской губернии, он выкинул совершенно дикий фортель: отпустил всех своих крепостных и пожелавших остаться при нём нанял как работников. - Немыслимо, какой возмутительный поступок. – промолвил господин Пашанов в изумлении, - ну, и что же дальше было? - А дальше господин Ганин женился на Евдокии Аркадьевне Стоговой, дворянке по рождению. Что самое примечательное она полностью разделяла взгляды своего супруга и даже вместе с ним выходила в поле во время жатвы. Но идиллия их продлилась недолго: будучи на пятом месяце беременности она упала во время верховой прогулки – лошадь понесла, и у неё случилось внутреннее кровотечение. Кирилл Поликарпович пытался спасти её, ведь он хирург, но всё было напрасно, слишком серьёзной была травма. Ох уж и горевал он, убивался так, что страшно смотреть было. А месяца три спустя отписал поместье своим наиболее приближенным рабочим, да и нанялся на корабль простым матросом. - Вот ведь какая оказия! – воскликнул Никита Илларионович и всплеснул руками, - отец, такой уважаемый человек, а сын таким неблагодарным холуем вырос! Это же надо додуматься, целое поместье каким-то безграмотным батракам отдать, уму непостижимо! - Это уж точно, проговорил Фёдор Прокопьевич и кивнул в знак согласия, - и уж, сколько Поликарп Филимонович сына не отговаривал, тот ни в какую: «Уплыву и всё! Нет мне здесь больше места, тошно мне!». - Вот ведь как оно складывается, не ценит нынче молодежь дворянства, разбрасываются. – Задумчиво сказал господин Пашанов и ещё раз глянул в сторону Ганина. – Не то что мы с вами. - Верно, верно. Не для этого мой знаменитый предок Москву основал, чтобы такие неблагодарные люди своим положением пренебрегали, и всех нас позорили. – Довольно пробасил Фёдор Прокопьевич, - ну, пора и путь держать. - Согласен, пора. Оба они встали, оделись, и с раскрасневшимися от вина лицами и довольным огоньком в глазах двинулись к выходу, Кирилл Поликарпович проводил их взглядом и обратился к подошедшему с подносом Игнату Кондратьевичу: - Игнат, а кто эти двое? Трактирщик проследил за взглядом Ганина и скорчив гримасу крайнего отвращения произнёс: - Ах, эти, двое напыщенных индюков?! Зажравшиеся мелкие дворянчики, которые нос выше головы задирают! Время от времени приходят сюда, дабы набить свои животы побольше, а тот, лысый, ещё и на работниц моих заглядывается, похабник. Да я бы с ними на одном поле не сел. - Хм, понятно. – Задумчиво промолвил Кирилл Поликарпович и, ухмыльнувшись своим мыслям, принялся за мясную похлёбку. Стоял студёный декабрь 1825-го года, за окном бушевала метель, яростно стуча в окна, это был самый обычный день… Мораль: Порою, под личиной ГОСПОДИНА, скрывается банальное НИКТО.