Механизмы Времени

      Война Времени – все стерпит. Ведь это же время – понимаете, которое изменяется, запутывается, стирается, если его вечно переписывать. Оно давно безнадежно запутано в клубок с насмерть затянутыми нитками, разорванными, переставленными местами обрывками, множеством навсегда потерянных, замененных случайными подобранными в пыли шнурочками, ужасная химера, хаос, в котором еще не родилось мироздание. В этой игре в путаницу и рванье множество игроков, постоянно появляются новые, исчезают старые, о которых мы ничего не помним. Мы не можем утверждать, что Время было таким, как нам кажется, до того, как началась эта Война. Может, даже, вообще все началось с нее? Как с Большого Взрыва? Среди этого множества игроков я – один из лучших. Или просто лучший. Сестры Карна знали свое дело. Или дело знало Сестер Карна, тут все неважно, главное, чтобы связь была самоподдерживающейся, хотя бы какой-то значимый заметный период, иначе она будет разорвана, как пузырек случайной флуктуации в том ничто, в котором иногда рождаются вселенные.       Сколько помню себя, я был Воином. Хотя смутно помню и иное, и не знаю, было ли это правдой, или это лишь легенды, которые рассказывает нам наш мозг, случайные флуктуации в континууме и нейронных связях в постоянно изменчивой вселенной. Мне кажется, я помню иные времена, когда для большей части вселенной время было линейным и устойчивым. И только очень небольшое число цивилизаций, даже скорее одна, если совсем уж всерьез и начистоту, могла так играть временем, как можем сейчас мы все, появляющиеся и исчезающие в пустоте. Но ведь какая-то устойчивость есть и у нас. (Еще есть? Уже есть? Интересный побочный эффект полного хаоса). И так вот – та цивилизация, которая умела управлять временем, – уточним – моя собственная цивилизация, – делала это некогда очень странно, лишь сохраняя текущий порядок, может быть, именно поэтому время было таким линейным? По-своему завораживающий, застывший мир, где следствия шли за причинами, почти что совершенно в строгой последовательности… По крайней мере, для большей части вселенной, где никто не умел манипулировать временем так легко. А кто умел – поддерживал порядок. Потрясающие фантомные фантазии… А может, так и было на самом деле? Или как-то еще – разве я не помню частенько самое разное прошлое? Хотя не помню в точности, какое, но сейчас, например, помню, что помнил разное, то оно мне нравилось, то нет, то воодушевляло, и казалось, вот-вот не за горами победа, и что-то прояснится и станет постоянным… настоящим, его можно будет потрогать, почувствовать, упиться вкусом, запахами, красками, которые будут изменяться очень медленно… то вызывало лишь злость и разрушение. А за разрушением, внезапно, начинало снова брезжить что-то светлое и манящее.       Галлифрей, опять разорванный в куски, догорал в алом небе, когда я выбрался из ТАРДИС, напоминающей сейчас черный куб с надписями по кругу, предупреждавшими, что все, кто видят его, имеют дело с самым опасным существом во Вселенной. Отдуваясь, я с удовлетворением бросил темпоральную пушку на выжженную землю Карна и, опершись об основательную распахнутую створку, посмотрел, как горит моя, насколько я сейчас осознавал, родная планета, превращенная в ловушку-брандер, поджаривающую стремящихся ее одолеть врагов.       – Хорошо горит, – одобрила Сестра с вечно меняющимся именем. Темно-синий форменный клобук почти не отражал яркие сполохи. – Эвакуировать-то в итоге не стал?       – А смысл? – спросил я беспечно. – Главное я уже выиграл – время, чтобы переписать время. Ничего этого не случится.       – Тоже верно, чем меньше времени потерял, тем лучше, – кивнула Сестра. – Сделаешь мне красный клобучок?       – Тебе теперь нравится красный? Попробую, должно быть нетрудно.       – Ага, давай, милый…       – А в прошлый раз тебе нравился синий. Думал, одобришь.       – Ничего не знаю, – суховато отозвалась Сестра. – Лишь бы не оранжевый.       – Гм… ладно. – В позапрошлый раз как раз просила оранжевый. Наверное, странно, что я все это помню? Не особенно, раз я сам все это переписывал, и для меня изменения происходили последовательно, а для сестрички вроде бы нет. Или она прикидывалась и дразнилась. Они, вообще-то, умницы, и чертовски много всего знают и помнят. Может, именно потому что влияют на реальность и во многом ее создают. Как меня, например, создали. – Закусить что-нибудь найдется?       – Для тебя – всегда, – кивнула Сестра и, повернувшись, неспешно двинулась к темнеющей глыбе храма.       «Интересно, – подумал я, – Галлифрей точно был разрушен не первый раз. А Карн?» – Я просто не помнил.       Время – спокойное тихое время – это хорошо. И редко. Обычно это то и дело повторяющиеся ночи на Карне. Можно сказать, одни и те же ночи. Только заново, на новом витке, перед новым вмешательством в старый запутанный и рваный клубок времени. В эти ночи можно было спокойно поспать, не ожидая, что те, кого я только что уничтожил, подкрадутся из ниоткуда, чтобы уничтожить меня, поболтать с сестричками, угоститься загадочными зельями, что они варили с самым таинственным видом, и смотреть, как в их глазах блещут звезды, когда они протягивают мне древние и вечно меняющиеся чаши. Для того я и уничтожал своих врагов… врагов Карна, врагов Галлифрея – иногда и сам Галлифрей, зная, что это ничего не значит и «ненадолго» – скоро он снова вернется в строй, как еще некоторые наиболее устойчивые переменные, которых становилось понемногу все меньше и меньше, и наконец за деревьями начинал виднеться лес… а за лесом просторные поля, а за полями горы… И я вспоминал… а может, лишь осознавал возникающую эфемерную, но все более и более устойчивую, действительность. Призрачную, ускользающую, или только рождающуюся. Манящую своими странными порядками, устоями, причудливыми цветами, вырастающими в мирах, которые не рассыпались в прах каждое мгновение, они могли развиваться понемногу, и захватывало дух от представления, во что же они однажды могли бы превратиться! Но это были лишь грезы. В редкие спокойные ночи на старом Карне. Самом устойчивом месте, которое я знал.       Но для чего проводить всю эту ночь на Карне? Чтобы передохнуть? У меня есть машина времени, и я всегда могу вернуться в то же мгновение, откуда отбыл. Давненько мне не приходила в голову мысль, что можно отправиться куда-то еще. Да и приходила ли когда-нибудь раньше? Приходить – приходила. Но никогда еще внезапно воцарившийся на какие-то мгновения мир не казался таким манящим. Воспоминания не казались такими дорогими, будоражащими… почти ощутимыми. Может быть, проверить, насколько они похожи на настоящие?       После небольшого храмового пира, или почти семейного пикника, озаренного светом костров и факелов посреди каменных колонн и алтарей, я вышел на воздух, «на минутку», и скользнул в черный куб ждущей ТАРДИС. Набрал координаты – почти наобум, куда угодно во вселенной, если она действительно существует в данный момент. Не в прошлое, чтобы не никак не нарушить стазис настоящего, не в будущее, которое совсем уж призрачно – именно в настоящее, но очень далеко отсюда, где никто ничего не слышал о нас, о Войне Времени. Ординарная средняя планетка, где могут жить похожие на нас разумные существа. Похожие – но ничего не знающие о нашей безумной безграничной власти над реальностью, где можно притвориться одним из них и взглянуть на их жизнь, попробовать на вкус их мир, кажущийся им настоящим.       В мире, где я вышел, тоже царила ночь. Озаренная множеством сияющих разноцветных огней. Какофония звуков, похоже, складывалась в какие-то последовательные ритмы и мелодии, разные ритмы и мелодии, спорящие друг с другом, сменяющие друг друга. Они называли это музыкой. Фейерверки отражались в глади каналов, по которым они, смеясь, плавали в длинных лодках, то и дело сталкиваясь ради шутки… но не пытаясь убить. Когда одна из лодок опрокинулась, все страшно засуетились, прыгали в воду, помогали упавшим из нее выбраться в безопасное место, они продолжали смеяться, обниматься и улыбаться друг другу. Их наряды были самыми разношерстными, переливающимися блестками, их лица закрывали маски. То, что творилось вокруг, они называли карнавалом. Это было весело, я покрутился среди пышных тяжелых юбок, кружевных накидок, шитых золотом и серебром плащей, попробовал разных яств, которыми они лакомились, вдохнул сотни самых различных запахов – еды, курений, духов, затхлости, исходящей от вечной сырости, отражающей свет кажущихся неподвижными звезд. Они мне понравились, но они не слишком отличались от нас. Беспечные, не воспринимающие ничего всерьез, ведь все игра и все можно переиграть. Но они были очаровательной промежуточной ступенькой к тому, что я искал. Я и здесь нашел это – изумительную веру в незыблемость мира, вместе с верой в переменчивость Фортуны, но я искал большего. Нужно было забраться подальше. Не в настоящее прошлое, но во что-то, что могло бы показаться нам древним, не «искусственным».       В следующий раз я открыл дверь в другую ночь. С запахом кострового дыма, с отблесками, падающими на каменные столбы некоей круговой храмовой постройки. Эта ночь напоминала Карн, кроме того, что это был не он, отдаленная примитивная копия, населенная существами, знающими слишком мало. Я вышел из ТАРДИС и огляделся. В этой ночи не было музыки, в ней был холодный ветер и протяжный вой животных, которых я назвал бы волками, если бы мог доверять своей памяти. Но так как им не было другого названия – пусть будут волки. Мне подумалось, что я ошибся – этот мир походил на наш еще больше, чем тот, что я только что оставил. Тьма, пустота, притаившееся повсюду незримое небытие, готовое поглотить в любое мгновение любую искру огня или разума. Мой черный куб застыл посреди поля, возле холма, на котором высилось замеченное каменное сооружение. Сверху доносились заунывные песнопения, я сморгнул, потряс головой, чтобы вытряхнуть из нее воспоминания о тысяче виденных Карнов, и вдруг услышал плач младенца. Наверху, в храмовой постройке. Отчаянный плач перешел в визг, затем хрип и молчание. Что они там сделали?! Зарезали его? Отчего-то мне стало очень не по себе. Небытие поглотило нечто, лишь на миг из него возникшее. На самом деле, все они были не старше этого ребенка, и жрецы, кем бы они ни были, и даже «древние» каменные столбы, эта вселенная появилась лишь тогда, когда я в очередной раз поставил большую Игру на паузу. До нее была бесконечность других. И эта тоже исчезнет без следа. Я шагнул назад, в ТАРДИС, и закрыл за собой дверь. Но странное саднящее чувство осталось. Они ведь не знали, что произошедшее ничего не значит, и все же его совершили. Совершали. Ритуалы предполагают систему. Хорошо, что ничего этого никогда не случится, скоро все будет переписано и изменится до основания. Но все верно, этот мир не слишком отличался от нашего, должно быть, они делали это именно поэтому – потому что их окружали «тьма, пустота, притаившееся повсюду незримое небытие, готовое поглотить в любое мгновение любую искру огня или разума». Разве меня беспокоило так уж сильно то, что совершали мы? Постоянные возвраты и повторы петель во всех вариациях отменяли любые ужасы, любую боль. Вселенная едва рождалась, обретала какую-то форму, а затем мы приканчивали ее, чтобы начать все с начала, новый цикл. Можно ли было считать это своеобразным «жертвоприношением младенца»? Убийством. Война полна убийств. Мы всё начинали с начала, но не для всех, кто-то возвращался, а кто-то нет. Но сама реальность была слишком зыбкой, чтобы хоть с кем-то можно было проститься окончательно, или как-то рассчитывать на собственную в ней устойчивость. Мы не были такими… Я же не был? Это очень примитивная копия. Я могу все вернуть, а они нет. Это давало мне право.       Погодите, какие еще оправдания? С какой стати? Ничего, кроме необходимости.       В третий раз мой куб открылся в промозглый рассвет, среди лязга и грохота. Здесь не было «подкрадывающейся пустоты» – ТАРДИС возникла на поле битвы. Примитивной битвы с мечами и топорами, копьями и… я проводил взглядом просвистевший над головой снаряд… катапультами. Ага. И баллисты вижу. Едва шагнув, я наступил на что-то чавкнувшее под ногой – проклятье, испачкал ботинок в чужих окровавленных мозгах, выпавших из рассеченного черепа. Ничего себе удар – начисто снесший кому-то макушку. На всякий случай я достал стазер, но никто не пытался на меня напасть. Они явно не сообразили, что произошло, откуда взялась непонятная черная глыба – кругом слишком все мельтешило, чтобы обращать внимание на такие мелочи – мало ли кто и зачем ее притащил, или всегда тут стояла, просто они только сейчас повернулись и заметили. На привычного им врага я, видимо, тоже не походил, – а вдруг кто-то свой, ведь тоже не нападаю? – так что они продолжали увлеченно крошить друг друга под стенами крепости, в которую уже отступали войска, совершившие, пожалуй, не очень разумную вылазку. Освобождая поле битвы, усеянное частями тел, и не всегда тел уже умерших. Я немного поглядел на них. И послушал. Выглядело скверно, звучало тоже. Едва ли тут можно было что-то стремиться сохранить, но… внезапно мне пришла в голову мысль: ведь за что-то же они сражались так ожесточенно, что-то они сами желали сохранить? Или чем-то завладеть. Чем хотели завладеть мы? Всем пространством и временем. И продолжать изменять его? Что мы желали сохранить? Себя? Власть все изменить?.. Я увидел, как со стен полилось кипящее масло, и задумчиво вернулся в Тардис, едва решив, что нашел участок достаточно сухой земли, чтобы вытереть обувь. «Отряхни прах с ног своих…» – из каких же это писаний?       На четвертый раз я вышел днем, посреди чистого поля. Шуршали колосья высоких трав, высушенных солнцем. А в стороне снова доносился плач. На этот раз не ребенка, хотя и почти ребенка – какой-то девушки. Я вышел к ней из высокой травы и наблюдал, как она убирает тело какого-то юноши, обернутое в легкий полотняный саван, цветами. Должно быть, это был один из тех обрядов, когда тело мертвеца вручают на милость птицам, что должны унести на небо его душу. Она была так увлечена своим горем, что не сразу заметила меня, а когда заметила, лишь удивленно подняла взгляд. Ее глаза были широко распахнуты, но не казались испуганными, лишь были красны и мокры от слез.       – Почему ты плачешь? – спросил я. Просто хотел лучше понять, что чувствуют люди.       – Потому что мой любимый покинул меня, – ответила она через некоторое время раздумий, стоит ли ей говорить с незнакомцем.       – Но он не покинул, он…       – Умер, – подтвердила она. – Злой человек убил его и разлучил нас.       – Но ведь он отправится на небо, – предположил я об их вере из всего увиденного.       Она только всхлипнула и отвернулась.       – Разве там, на небе, вы когда-нибудь не встретитесь снова?.. – Разве они не верили в это, раз совершали обряды?       Девушка обернулась и посмотрела на меня почти с яростью.       – Я не знаю! – прямо ответила она. – Знаю только, что он умер – ушел навсегда! Понимаешь ты?! Навсегда!       Это слово потрясло меня чувством, которое во мне вызвало – щемящей неведомой запретной сладостью. «Навсегда» – мне хотелось повторять его снова и снова в глубине разума, пытаясь уловить, понять и ощутить во всей мере удивительную невероятную опору, надежность, твердость. Пусть трагичную. Что-то, на что можно опереться, чтобы идти дальше!.. Это было болезненно и захватывающе головокружительно. Нечто неизведанное. Нечто желанное… Происходящее и остающееся позади – в прошлом, в истории! Которая никуда не исчезает – она тверда как почва, на которой мы стоим, почва, состоящая из праха, поддерживающая, рождающая новую жизнь. Я прерывисто вздохнул, захваченный этим внезапным ярким впечатлением.       Она снова глянула на меня, уже не так непримиримо, решив, что я вздохнул из сочувствия к ней, а не от избытка тайного восхищения, которого ей ни за что бы не понять.       – Его убили ножом, – внезапно сказала она. – Его! Того, кто никогда бы никого не обидел. Кто никогда не брал в руки оружия…       Я присел на корточки рядом с телом и сосредоточенно посмотрел на окостеневшее тело под тканью и на плакальщицу над ним.       – Это хорошо? – спросил я тихо. – Что он никого не обижал? – И не брал в руки оружия: «Как это? Каково это?..» Должно быть, удивительно – свежо и странно, даже при одной мысли как будто снимало чудовищный вечный груз. Никогда бы не подумал, что это может тяготить меня – то, для чего я был создан, в чем я был лучшим.       Она явно окончательно уверилась, что говорит с идиотом.       – Конечно! – воскликнула она с едва сдерживаемой страстью. – Он был святым!       – Тогда боги будут добры к нему…       – Они не были добры, когда позволили ему умереть!       – И все же… для чего же еще нужна святость?       Она вздохнула.       – Чтобы мир становился лучше. Этот мир, а не призрачный мир богов…       Что-то от ее слов снова запело в моих сердцах, будто она трогала невидимые струны. Эти слова хотелось повторять и повторять, наслаждаясь и пропитываясь благословенной влагой, наконец пролившейся на пустыню.       – Которых, может быть, не существует, и тогда нам не в чем винить их, – пробормотала она совсем негромко.       – В самом деле, – согласился я. – Но что, если бы я сказал, что ничего этого не существует? Ни этой смерти… ни этой жизни? Все это только иллюзия, что растает бесследно, как туман.       – Ты говоришь, как наш священник, – заметила она.       – Может быть, он прав, и он правда мудрый человек?       Она лишь усмехнулась.       – Оставь меня с моим горем, незнакомец. Он заслужил быть оплаканным от всего сердца. Что бы ни ждало нас в дальнейшем, наше прошлое – вот то, что действительно существует! Это все, что мы знаем, все, что нам дано.       Ее слова были печальны, но лились как чудесная музыка, залечивая некие старые раны, о которых я даже не подозревал, исцеляя, делая все на миг кристально ясным и истинным.       – Хорошо, – я благодарно протянул руку в безотчетном порыве ободряюще коснуться ее плеча. Она отпрянула. – Не бойся меня, – сказал я ей, – я тебя не обижу. – Всего лишь сотру из бытия тебя и весь твой мир без остатка. Ни боли, ни жизни. Но есть ли до этого какое-то дело этому сияющему дню? И кружащим в вышине, ждущим своего часа, стервятникам. – Прости.       Вернувшись в ТАРДИС, я увидел на консоли мерно вспыхивающий желтый огонек – кто-то пытался со мной связаться, но кто? Сестры Карна не пользуются этим каналом связи. Подойдя, я с настороженной подозрительностью поглядел на индикатор, затем наконец нажал на кнопку, весь внутренне подобравшись. Мысли в голову приходили самые разные: быть может, в некий момент кто-то еще кроме меня приложил руку к изменению реальности?       На экране появилось усмехающееся лицо моего старого друга. Он был почти так же виртуозен, хитер, предприимчив и эффективен в Игре, как я. Нам не раз приходилось перезапускать реальность вместе, иногда вытаскивать друг друга из небытия – но это лишь разок-другой, мы ведь и впрямь были весьма устойчивы и эффективны. Щека его была чуть испачкана копотью, на заднем плане что-то искрило, но, определенно, его ТАРДИС была уже вне опасности. Я невольно облегченно разулыбался в ответ.       – Мастер, старина, ты жив?!       – Не ждал? – воскликнул он весело. – Думал, что прихлопнул вместе со всеми остальными?       – Я бы вернул тебя в строй, не сомневайся! Я думал, ты не выбрался из переделки с токлафанами!       – Не дождешься! – рассмеялся он. – Теперь о них помним только мы с тобой, и заметь, я с ними разобрался еще до твоего вмешательства! Вряд ли мы их еще когда-нибудь увидим. Но у меня тут под конец кое-что вышло из строя, полетело, сгорело… перегрузки были те еще, но я уже все починил. Настолько, насколько требуется до следующего витка. – После которого восстановится в идеальном порядке все, что еще могло пострадать.       – Отлично, я рад! – Может быть, то, что я задумал, будет проще попробовать осуществить вдвоем?       – Я думал, найду тебя на Карне, – сообщил он, кивнув.       Хм… Выходит, я не вернусь в этот раз на Карн? По крайней мере, не в следующую минуту после отбытия, как собирался. С другой стороны, для дела этого вовсе не требовалось.       – Вышел немного… прогуляться. Собирался вернуться, но, похоже, своим прибытием ты подбил волновую функцию, и вместе с ней мое намерение.       – А-а, – понимающе и ничуть не обеспокоенно протянул он. – Верно, ты же не знал, что я еще существую. Ну и чтобы теперь ничего друг другу не сбить и не испортить, какой у нас план?       – Скажи мне, что ты помнишь? До всех этих петель. Есть какая-то хоть сколько-нибудь ясная картина?       Он посмотрел на меня озадаченно и потер подбородок, оставив на нем еще легкий след копоти.       – Разве это важно?       – Может быть.       – Нашей памяти нельзя доверять, – сказал он спокойно. – Она так же изменчива, как все остальное. Ты сам это знаешь.       – А за что мы воюем, ты знаешь?       Его брови поползли вверх.       – Это же очевидно. За само наше существование. За то, чтобы оставаться самими собой. Столько, сколько сможем. Каким угодно образом.       – А как насчет вселенной, в которой мы существуем?       – А что насчет вселенной?       – Если попробовать сохранить и ее? Одно из возникших прошлых, которое станет настоящей историей, протяженной из конца в конец, стабильной, устойчивой как мы, какими мы себя помним?..       Он пренебрежительно хохотнул:       – Да брось ты! Всего одна? Когда их бесконечность…       – Но все, что мы видим, – заговорил я настойчивее, – разве это похоже на бесконечность? Разве мы видим хоть что-то, кроме этой путаницы, мешанины временных маневров, не видим больше ничего – никаких иных миров, никаких вариантов настоящего бытия, никакой бескрайности, необъятности, разнообразия жизни. Замкнутые вариативные короткие циклы…       – И вселенная, изменчивая, как стеклышки в калейдоскопе! Это же прекрасно! Особенно, когда именно ты поворачиваешь калейдоскоп.       – В ней нет ничего настоящего.       – Все это более чем настоящее, – произнес он очень трезво. – Такова и есть реальность.       – В которой мы будем кружить сокращающимися циклами, уничтожая эфемерные армии, пока однажды не коллапсируем в ничто все полностью?.. – на этом месте мой голос вдруг осекся. Может быть, это будет как раз неплохо, и именно это создаст стабильную вселенную, о которой я втайне мечтал. Но ведь это значит, что придется совершить самоубийство. И в этом деле едва ли хоть кто-то может оказаться мне помощником.       Опомнившись, я встретился с его взглядом – внимательным, цепким, холодным, как скальпель хирурга.       – Тебе нужен новый виток, Воин, – сказал он. – Нужен как воздух, поверь мне. Он все исправит.       Да, должно быть, все… Сотрет все. Заново. Меня пробила внезапная внутренняя дрожь, будто все это должно было исказить и меня – содрать кожу, изломать и заново срастить кости, скатать в ком и вылепить заново плоть.       – Мы таковы, каковы есть, и не можем быть другими. Если станем – это будем уже не мы.       – Откуда ты знаешь? Разве мы не меняемся на деле каждый раз? С каждым новым витком.       – Никто не совершил столько витков, как ты, – его голос шелестел, успокаивая, но на деле – подчиняя. О да, у него было это свойство. Едва ли не впервые он пытался применить его ко мне не в шутку. Должно быть, я его обеспокоил, он считал, что мой разум поврежден и его следует силком вправить на место. – Разве ты не знаешь, кто ты?       Новый виток. И я уже понял, чего он хочет – «вернуть меня в строй». Как уже бывало. Наверняка постарается позаботиться об этом. Видимо, это значит, что мне придется от него избавиться. И верно – никто не совершил столько витков, сколько я. Даже он – еще нет. И еще не изменился настолько, чтобы захотеть чего-то другого. А может быть, он изменялся иначе, чем я. Ничтожные погрешности на старте, выдающие астрономическую разницу в результате.       – Да, должно быть ты прав, – вздохнул я, будто бы соглашаясь, мысленно закрывая и замуровывая открытую прежде дверь. – Нужен новый виток. Чем скорее, тем лучше.       Он улыбнулся, но глаза остались холодными. Он тоже закрывал какую-то дверь. Мы же отлично знали друг друга. Он мысленно готовил операционную, отстранившись от меня, как от пациента. Но не ты будешь моим доктором, Мастер. Доктором буду я, тем, кто вправит кости вселенной, сошьет ее разорванную плоть, нервы, сосуды, связки, позволив ей наконец ходить, дышать – жить. Если еще не растерял свою силу со своей прежней беспечностью. И готов ли я теперь стать убийцей для тех, что по-прежнему были мне дороги? Но так эфемерны, непостоянны, изменчивы и ускользающи как мимолетные сны. Нет. Не знаю, верну ли я всех – никогда не знал, и это никогда не казалось важным. Прежде. Но кого смогу – верну. Только оставлю их в прошлом. Настолько, насколько возможно. Прошлое закончено и кажется иллюзией, но оно будет на этот раз, по крайней мере, настоящим! Значит, это будет жизнью.       Я отключил связь и, когда был уже невидим, поспешно кинулся к креслу управления. Я знал, что он торопится тоже, старается опередить меня и вполне способен это сделать. Но я начну не просто с какого-то момента. Я начну с того, что зовется Большим взрывом.       Усевшись, я настроил ментальный шлем, он должен вместить как можно больше из моей памяти и воображения – с необходимыми поправками там и здесь. Я подчищал, стирал некоторые воспоминания, добавлял новые строки, как ключевые строки кода. Мой народ – да, теперь они будут хранителями времени, хотя и по-прежнему будут звать себя его повелителями. Они не будут вмешиваться – настолько, насколько могут не вмешиваться столь могучие существа, они создадут линию Времени тем, что будут ее поддерживать и свято чтить свои законы. О, они будут прекрасны, не правда ли?! Я очень надеялся, что все получится. Хотя бы станет чуточку лучше. Потом и я стану другим. Я могу передумать, не захотеть делать того, что делаю сейчас. Но стоило попробовать! И посмотреть, чем все обернется. На что это станет похоже.       ТАРДИС сотряслась от мощной перегрузки, она практически взрывалась – да, все так и должно было быть! Может быть даже она взорвется совсем, но восстановится в нужный момент, потому что я вписал это в историю, которой пока еще нужен наблюдатель, в критический поворотный… Вспышка!       Я рухнул на пол, задыхаясь, захлебываясь от нахлынувших воспоминаний – через меня проходила огненная река, лавина – это было Время, превращающееся в единый поток. Я чувствовал себя гусеницей, мучительно превращавшейся в бабочку, рептилией, сбрасывающей ставшую слишком тесной кожу, крабом, стряхивающим старый негодный панцирь. ТАРДИС сотрясалась, корчась и агонизируя, осыпаясь, ветшая на глазах – на самом деле я ощущал это совсем другими органами чувств, как она становится все более хрупкой, тонкой – изящной ореховой скорлупкой, в которой я все еще правлю бесконечностью… Нет, уже не правлю, хотя и задал ей ход – она свирепо проносится сквозь меня, вжигая в память каленым железом новые вещи, новые лица, судьбы, радости и трагедии, и все они – настоящие! Сьюзан!.. Барбара!.. Йен!.. Бригадир!.. Джейми!.. Пери!.. Эйс! Как их много! Какие живые!.. Все это было! Было, и значит – есть! Почти неизменно, в почти гладкой, неизменной вселенной, насколько она вообще может быть гладкой и неизменной. Повелители времени не вмешивались в ход истории – почти. Лишь когда-то создали его «естественным образом» – должно же было это как-то отразиться в естественном новом ходе событий. Мое прошлое… у меня наконец появилось прошлое… какое странное. У меня было детство? Такое унылое? Детство всегда должно быть таким? Ведь это время, когда мы бессильны и несведущи. Но потом… Потом была Вселенная! Я путешествовал по ней! Видел удивительные вещи, прекрасные и пугающие. У меня были друзья! Каждый из них был целым миром, с которым я мог поговорить, каждый был воплощением этой вселенной. Ее глазами, сердцем, разумом, чувствами, о, это было великолепно! Это стоило ничтожных ранних лет. И во многих моих жизнях я не желал иметь ничего общего с оружием. И я справлялся! Мне это нравилось. Я даже не знал почему, но это было словно бальзам на душу, с самого начала, я мало что мог с собой поделать, да и не хотел. Потому что когда-то я использовал его слишком много, слишком часто, слишком разрушительно и ужасно. И я звал себя… Доктором! Тоже еще не очень понимая – почему. Но если теперь я это осознаю, значит, я пришел к той самой «критической поворотной точке». Что она значит? Приходя в себя и остывая, я похолодел. Это была Война Времени. Снова. Но разве я не ожидал этого? Не поэтому ли сказал себе, что мне придется оставить это «в прошлом»? Стать убийцей, и самоубийцей – тоже. Я взглянул на свои руки и вздрогнул, не узнавая их – это были руки старика. Но все верно – это лишь подсказка о том, что прежде этого момента была прекрасная долгая жизнь. Не одного лишь этого воплощения. На самом деле – вовсе не его.       Мастера я определенно «опередил». Пытаясь вспомнить его в своей новой жизни, я не помнил даже его участия в Войне. Хотя мы были знакомы, когда-то были друзьями, но теперь назвать друзьями нас было трудно. Он почти не изменился и не сменил своего имени, в отличие от меня. Все тот же повелитель извечного хаоса, каким был прежде и я, утративший часть своей прежней безграничной силы, потерявшийся в новом расцветшем окрепшем мире, опутанный собственным прошлым. Если он что-нибудь помнит, хотя бы безотчетно, это главное, за что он меня ненавидит.       Боль и потрясение от последнего превращения понемногу проходили. Всхлипывая, сквозь слезы, я огляделся. Кресло управления исчезло из консольной начисто. Осталась лишь консоль. А «трон повелителя времени» исчез – я отдал его, отдав часть своей власти всему мирозданию. Так что же, идя – иди до конца. Я увидел – вспомнил Вселенную. Я видел, знал – что она прекрасна, хотя было в ней и немало горя и боли, но они развивались – перерождались, никогда не останавливались, рождали что-то новое, имевшее свои крепкие надежные корни, основания, фундаменты, подножия высоких гор, складывающихся миллионы лет из мельчайших организмов, каждый из которых оставлял след в мироздании. И значит – довольно! Хаос должен остаться в прошлом, даже вместе со мной. Новая память услужливо подсказала способ: Момент. Оружие, что уничтожит остатки Войны Времени навсегда. Снова оружие. Поэтому я больше не Доктор… снова. Но это в последний раз. И больше – никогда! Никогда… Это завораживающее, надежное слово.