Как долго длится этот сон?
Когда Джош был маленьким, он любил засыпать у мамы на руках. Даже став постарше, он оставался очень тактильным, чувствительным ребенком. У него была смуглая мамина кожа, непослушные папины волосы, и удивительные, большие серебристые глаза. С самого детства Джош многого боялся, и мама ласково посмеивалась над его страхами. Мальчик рос довольно суеверным, он боялся темных вечеров, гроз, крестов и кладбищ, он очень сильно беспокоился за маму, когда та возвращалась поздно с работы или прогулки, и часто звонил ей по вечерам на работу, очень сильно прося ее быть осторожной, и не ходить по темным улицам. Его удивительное, необыкновенное воображение всякий раз рисовало ему необъяснимые фигуры, следящие за ним и за всеми из темных углов, оно искажало его собственное лицо, мальчик воображал, как приходивший успокоить его ночью папа внезапно застывает, его рот растягивается в немом оскале, а глаза становятся молочно-белыми, как стеклянные шарики. Ему казалось, что игривые, и, в общем-то, безобидные близнецы в дверном проеме смотрят на него, и улыбаются зубастыми, окровавленными личиками, отчего он трясся, и усилием воли улыбался сестрам. Он боялся остаться один в школе, когда коридоры пусты и каждый звук должен быть как набат. Его пугали черные кошки, вороны, полнолуние и мертвецы. Каждый уголок реальности раскрашивался и дорисовывался его буйным воображением, и мальчик знал, это никогда не говорилось в семье, но ребенок чувствовал, что его отец недоволен, что он боится своего сына и не знает, что с ним делать. Отец любил Джоша, но ему тяжело было понять его. Удивительным было то, что когда злополучный особняк Вашингтонов был готов, и семья приехала на свое первое рождество ближе к лону природы, Джош впервые почувствовал, что он… в реальности. Словно он вынырнул из своих раскрашенных снов, и наконец проснулся. Темнота все так же скрывала в себе чудовищ, но здесь, в этих хрустальных горах, среди поющих ветров Джош чувствовал причастность к чему-то большому и великому, он чувствовал свою уместность. Все там казалось чуть реальней и живей, чем суета и пыль города, а страхи были оправданы. Ведь где еще, как не на самой вершине мира, так близко к небу, селиться духам? Каждый приезд в Блэквуд был, как пробуждение от продолжительной дремы. Однажды Джош не проснулся.Как долго длится этот сон?
Этот страшный сон, где он лежит, бессильно повалившись на барную стойку, и еще не чувствует, как затекает все его тело, а алкоголь отравляет клетки мозга. Еще не подозревает, как будет болеть спина, колени и особенно голова. Как он улыбнется, посмеиваясь собственному похмелью и увидит бледные лица друзей. Смешанность, туманность восприятия больше не уйдут до самого конца. Горсти таблеток, запихиваемые через силу, выходящие с желчью, и все как в тумане, он — словно на лошадиных транквилизаторах, больше не может вертеться и крутиться, как волчок, веселить всех своей клоунадой. Джош — опухшая кукла, у него проблемы с пищеварением, он теряет вес, затем снова стремительно полнеет, покрывается сыпью, хочет спать, чувствует тошноту. Он плохо видит, все проглядывается сквозь через стекло, по которому стекают капли дождя. Или сквозь метель. Острота зрения и ясность ума уже больше не вернутся, это лишь начало упадка. Он думает, что это отвратительный сон, хуже некуда, но кульминация еще только впереди. В этом сне он ходит на приемы к новому психотерапевту, и съеживается от пронизывающего взгляда Хилла. Он боится, что доктор увидит то, что видит он: мертвых сестер, вальяжно расположившихся на диванчике у стены, или ожидающих его в приемной, они настоящие красавицы, и хоть Джош не видел их тел, он точно знает, они должны быть бледными, разлагающимися, а ему хочется видеть их здоровыми, розовыми и веселыми. Но они обычно недовольны, Ханна грустно смотрит на него своими большими глазами, а Бет поджимает губы.Как долго длится этот сон?
Он сидит в окружении друзей, и чувствует рядом теплое плечо Сэм. Они невероятно близко друг к другу. Она лениво листает ленту в фейсбуке, и Джош никак не может вспомнить, как так, ведь на горе нет связи. Но ему это не так важно. Ведь напротив него, на диване, развалились его сестры и болтают в воздухе стройными ногами, а от волос Сэм идет приятный, тонкий аромат и он почти счастлив. Майкл с Джесс тискаются около камина, Крис лениво расположился с пивом и попкорном на полу, рассуждая с Мэттом о том, какая из футбольных команд выберется в полуфинал в этом году. Эмили ушла курить на улицу. Эшли садится рядом с Крисом и берет его за руку. Джош переводит взгляд на его сестер, но не находит их там. От горящих поленьев в очаге тянет холодом и стужей, а нежный аромат Сэм, наоборот, превращается в запах гари. Обрывки и лоскутки его снов расплетаются на тонкие ниточки, как гнилое тряпье, и ему невыносимо холодно, и темно, и одиноко. Он не помнит, когда Эшли и Крис стали ходить за ручку, а Эмили и Джесс поменялись местами. И еще одно: он не помнит, чтобы Сэм разрешала кому-то быть так нежно-интимно близко… Порыв ветра уносит ее тепло, принося с собой вымораживающий душу холод, боль в ободранных коленях, сломанных ногтях. Голова его раскалывается, словно его чем-то ахнули по лбу, и Джошу все тяжелее удерживать хоть какую-то одну реальность в своих трясущихся, замерзших ладонях. Призраки прошлого и будущего растворяются в непроглядной темноте, и Джош просто плывет в этом бесконечном черном, тихом океане пустоты без времени и пространства. Только собственные всхлипы соединяют его с реальностью. И теплые слезы, бегущие по щекам, которые сильно саднит от этой соли. Он не понимает, отчего он так сильно вымотан, истощен и голоден. Он только безумно, страстно хочет проснуться, хочет ощутить хоть что-то, хоть какой-то глоток жизни, настоящей, громкой, светлой и реальной, но он не может. Он все еще спит, и он щипает себя, кусает и царапает, но это не помогает, и парень думает, что это и есть смерть. Бесконечный путь в темноте и одиночестве. Он хочет проснуться невероятно сильно, но он все еще дрыхнет, лежа лицом на барной стойке.* * *
Джош метался под сводами подземелий, истошно вопя и рыдая. Первые дни он, блуждая в темноте, еще звал на помощь, скреб стены шахт ногтями, грыз камень и безуспешно искал хоть крохотную частичку света или свежего воздуха. Но вокруг раскинулся лишь безбрежный океан темноты, который медленно нес его на своих волнах все дальше, к краю. А Джош уже и без того был вымотан борьбой с собой, с друзьями, борьбой за жизнь и свой мозг. Напуганный, истощенный, он больше вообще не имел ничего, что бы удерживало его на поверхности этой дикой реальности. У него больше не было сил. Светлый, бурливый поток жизненной энергии, вливавшийся в него от родителей, сестер, друзей, давно иссяк, а его собственных запасов оказалось смехотворно недостаточно. Через несколько дней он сорвал голос, и мог теперь только шептать. Его лихорадило. — Мам, пап, я сниму фильм, я сниму фильм. Он будет потрясающим. Правда. Родители согласно кивают, и растворяются в своих заботах. — Бет? Хан? Его речь становилась все бессвязнее, отрывистей, кусочки его прежней жизни всплывали на поверхность, как ил, поднятый со дна реки завихрением, и снова скрывались в пропасти, постепенно уходя в небытие и вечность. — Нет, не стоит звать Флиппера, он любую вечеринку превратит в похороны… Ну на что это похоже, эти каракули, что это? Это точно похоже на розу, просто вылитая роза… Нет, это ни на что не похоже, это похоже на Библию, это линия, а Библия — это книга, это предмет, они не похожи… Это немножко я… — Зеркала — это плохая штука, терпеть не могу зеркала, там меня не видно. — Одиннадцать, сто двадцать два, двадцать один, девяносто… — Белые головы, белые головы… Хватит пялиться на меня! Эй! Вокруг Джоша и правда собрались белесые существа с белыми глазами. Они с некоторым любопытством смотрели на него, но не произносили ни слова. Десятки, сотни белесых глупых глаз, и все зыркают. Джош поднял голову и увидел белое небо — с него сыпались белые головы, холодные снежинки голов насыпались ему за шиворот, в карманы, и он стал выгребать эти проклятые головы, но они таяли намного быстрее, и вся одежда от этого на нем стала влажная и холодная. Вскоре Джош плюнул на это дело и просто стал брести в темноте, шепча имена сестер. Но скоро у него не хватало голоса и на это. Он плыл в темноте, тишине и забвении, потеряв ощущение времени и пространства. Он ушел за тонкую, неуловимую грань реальности, где начиналось нечто иное. Холод, сковывавший его тело, был просто нестерпим. Джош никогда в жизни так не мерз. Это было похоже на нескончаемый девятый круг ада, казалось, что стужа поселилась в самой его душе, превратила органы в смерзшийся красный кусок, леденя каждый его вдох и выдох. Пальцы его коченели и не гнулись, а изо рта, кажется, не шел пар. Джош плутал и плутал по бесконечным темным лабиринтам, механически переставляя ноги, пока впереди не брезжит что-то. Это не свет, очертания смутные и серые, но они все же выделяются на фоне остальной черноты. Парень из последних сил ускоряет шаг, хотя все его кости ноют, раны воспалены и ужасно болят. Джош стоял посреди смутно знакомой ему комнаты. Просторный зал, освещенный лишь светом луны, проходящим сквозь ставни широких окон. По углам расставлены вещи, укрытые белыми простынями. Скрип дерева под ногами, когда он делает шаг. Наверху качается шарообразная люстра, большая и новомодная, как и все в этой комнате. Однако люстра кажется ему довольно привычной. Посреди зала находится лестница. Джош делает шаг по направлению к ней и тут же останавливается, заслоняя руки от яркого света. Свет слепит его, но откуда он исходит? На ступеньках стоит его мама. Она выглядит очень молодой и счастливой. Это ее любовь — вот что освещает так комнату. Ступенькой выше стоят сестры и отец. Джош весь трепещет, в горле стоит комок. Неужели он все-таки нашел дорогу домой из этой тьмы? Он слегка всхлипывает, и быстро стирает слезы руками — он стесняется сестер и отца, но они словно не замечают этого. Их лица сияют. Джош неуверенно подходит ближе, но отчаяние уже захватило его и гонит вперед, в объятья матери. — Мой милый… мое дитя, — шепчет Мелинда, прижимая сына к груди. Джош уже давно ее перерос, но ему кажется, что он снова маленький ребенок, который ищет защиты в нежных руках. Сзади подходят Ханна и Бет и немного неуверенно, но ласково поглаживают брата по спине. — Ну, что-то ты совсем расклеился, братец, — беззлобно шутит Бет, однако все-таки прижимается к ним, а за ней следует и Ханна. Джош чувствует теплый кокон его семьи, которой раньше так сильно успокаивал его и давал надежду, что когда-нибудь все наладится. — Мам, я такого натворил… Я так виноват перед вами и всеми вообще, — принимается горячо рассказывать Джош, но женщина останавливает его мягким жестом. — Шшш, это уже в прошлом, родной. К нему подходит отец. Этого Джош боится больше всего и не смотрит в глаза родителю. Они давно потеряли с ним понимание. Но тут он чувствует теплую руку у себя на затылке, мягкое поглаживание, затем ладонь спускается к плечу и слегка сжимает его. Джош поднимает взгляд на отца и видит, что тот смотрит на него… всепрощающе. И понимающе. То необходимое чувство, что тебя примут любым и всегда, оно кольнуло в самое сердце, отчего парень с трудом сдерживал слезы, но они текли и текли, и не было никакой возможности их остановить. Дыхание у него сбилось, руки дрожали, но он все равно взял отца за плечи. Боль, но это хорошая боль, как иголки, впилась в горло, но эта боль уйдет, чтобы освободить место для чего-то нового. Старое, мертвое, уйдет, чтобы в это тело вошла жизнь. — Папа… я так долго был один, — с трудом проговорил Джош. Глаза Боба, яркие, лучистые, смотрели прямо на сына. — Больше не будешь, — заверил его отец. Они все вместе, неделимые, спустились обратно в зал и встали в круг под огромной люстрой. Мама, Ханна, Бет, и отец подняли головы на нее, и Джош последовал их примеру. Однако Боб властной, но мягкой рукой опустил подбородок сыну, но парень успел заметить, что вместо люстры там висит теперь что-то другое. Что-то побольше. Юноша озадаченно посмотрел на отца, а тот указал на стол перед ними. — Для тебя небольшой подарок внизу. Это был именинный пирог. Джош снова с удивлением воззрился на родителей и сестер, а Ханна объяснила: — Сегодня твой день рождения, забыл? Джош не помнил. Но раз Ханна так говорит, то, наверное, оно так и есть? С чего бы ей врать? Мелинда протягивает руку, и прямо перед лицом Джоша наполненная тарелочка. Он неуверенно смотрит на мать, и та отвечает ему ободряющим взглядом. Но и так юноша чувствует дикое желание взять предложенное, он так давно голодал, так давно… — Возьми свой кусок пирога, милый. Джош забирает у нее свою порцию и делает первый укус.