В начале было Слово

Это было в начале зимы. Сумерки опустились на Бухту Всех Святых. Ветер, пришедший с Атлантики, разгонял вязкую мглу, накрывавшую город, давая возможность жителям Сальвадора хоть как-то спастись от жары. По пыльной дороге шел высокий парень. Обмахиваясь собственной шляпой, он изнывал от духоты. Шел он с ночной службы в Кафедральной Базилике, и все, чего ему сейчас хотелось — это промочить горло. Однако большинство подобных заведений в этом районе было уже закрыто. А выпить хотелось невыносимо. Поэтому, наткнувшись по пути на еще работавший и хоть сколько приличный бар, он сразу же зашел внутрь, заказав себе вина. Кроме него и бармена в помещении, кажется, не было ни души. За первым бокалом пошел и второй. Дверь заведения скрипнула, извещая об еще одном полуночном госте. Мужчина примерно его роста и телосложения подошел к его столику и, усевшись рядом, спросил:  — Поделитесь выпивкой? Молодой человек посмотрел на содержимое своего бокала: там оставалось максимум на два глотка — и протянул его незнакомцу:  — Держите. Тот поблагодарил его, немного покачав бокал в воздухе, как бы всматриваясь в темно-бордовую жидкость, провел над ней свободной рукой, и она стала прозрачной, будто вода. Затем мужчина залпом её выпил. Он уставился на бокал, в котором минуту назад плескалось вино. Ему ведь не показалось? Незнакомец между тем пристально рассматривал четки, намотанные на запястье парня, затем спросил:  — Как вас зовут? — Бекао, Родриго Бекао, — ответил молодой человек. — Родриго, хотите послушать историю? Правдивую историю? В прежние времена хорошие истории всегда ценились, — предложил он. — Конечно, — парень кивнул. — Я люблю истории. Собеседник широко улыбнулся, в комнате на несколько секунд будто стало светлее, и начал. — В начале было Слово, и Слово было Богом, — мужчину захлестнули воспоминания. — Всё, что существует, было сотворено через Него. Слово дало мне тело и наполнило его жизнью. Слово дало мне уши, и я услышал Его. Слово дало мне глаза, и, открыв их, узрел я свет Серебряного Града. Перед Родриго как-то сама собой возникла комната, большая серебряная комната, и посреди неё человек. Смотря в огромное, от пола до потолка, открывавшееся в небо окно на шпили Града Небесного, он чего-то ждал. Он не был уверен в том, что это существо следовало называть человеком, но не знал, как охарактеризовать его иначе. — Я ждал, когда меня призовут. Просто ждал своего часа. Я не испытывал никакого нетерпения, потому что знал, что это случится. И когда меня призовут, я узнаю свое Имя и свое Назначение, — говорил он. — Через окно я видел другие башни, и в этих башнях тоже были окна, и в окнах этих я видел прекрасных существ, которые тоже ждали. Вот так я впервые увидел себя. — Понимаю, — посмотрел он на собеседника. — Сейчас это сложно представить, но тогда я был воистину прекрасен. Стройный, высокий, с поднятой головой, а еще у меня были крылья. Мои прекрасные, чудесные крылья снежного цвета. Сейчас, — он вздохнул. — Хоть они по прежнему и растут у меня между лопаток, от них мало что осталось. Бекао видел небо, небо янтарно-желтого цвета, небо, которое освещал сам Град, небо, на котором постоянно менялись краски: от ослепительно-синего до нежно-персикового. Он видел существ, таких, каких описывал мужчина, парящих между башен в небесах, выполняющих задания, которые он не мог даже представить. Существ, знавших свое Имя и Назначение. — Я не знаю, сколько прождал, прежде чем меня позвали, тогда еще не придумали Время. Меня позвал ангел по имени Фануэль. Будет не совсем верно говорить о нём в таком роде, ибо рода у него не было. Ни у одного из нас, — пояснил незнакомец. Он посмотрел на меня и нарек меня Именем: «Ты Мариус, Конструктор Господне». И я склонился перед своим Именем. Ибо Имя мое есть мое Назначение. Оттолкнувшись, он взмыл в небо, и я, расправив крылья, последовал за ним, пролетев на окраину, туда, где заканчивается Град и начинается Тьма, и я проследовал с ним к Чертогу Бытия. Когда мы спустились к башне, у подножья я увидел ужасное — мертвого ангела. Я рассматривал искалеченное, сломанное тело с крыльями, которые были раздавлены, и алая кровь, сочившаяся на тротуар, пачкала их. Грудь, пах, глаза его едва заметно светились — так покидают тело последние отблески жизни. Я спросил: «Что с ним случилось?» И Фануэль ответил: «Каразель перестал существовать. Теперь ты будешь вместо Каразеля». Мариус еще раз вздохнул, прикрыв глаза, которые, казалось, излучали едва заметный свет, да и сам Мариус будто немного светился. Он спросил: — Не принесете еще выпивки? — Конечно, — кивнул бразилец, и, когда тот вернулся еще с одним бокалом вина, Мариус пригубил и продолжил. — В Чертоге Бытия разрабатывались чертежи, макеты, если вам так удобно, всего этого, — он обвел руками пространство перед собой. — Всего мира? — спросил его удивленный слушатель. — Да, мы соединяли разрозненные значения и понятия, облекая их в Слово. Ибо без Него ничто из того, что есть, не начало бы существовать. В Нём заключена жизнь, и жизнь эта наполнила Светом Вселенную, когда Имя её было произнесено, — объяснил ангел. — Мы все трудились под началом Фануэля, над базовыми концепциями. Так я узнал, что уже существуют Пространство, Сон и, например, Музыка. Мне нравилась Музыка — она наполняла меня пением птиц, обитавших в Серебряном Саду, шелестом деревьев, произраставших там, журчанием воды, шумевшей в серебряном фонтане. Родриго представил себе огромную залу, потолки которой уходили далеко ввысь, а из окон, коих было предостаточно, струился свет. В центре была Вселенная. Пока не Названная, не ставшая собой, ненастоящая, она дремала в невесомости, а ангелы, сновавшие вокруг неё, поправляли Погоду, Притяжение, да много чего. Даже в таком малом масштабе она производила величественное впечатление, искрясь и пульсируя внутренним светом. — Я уже упоминал, что там, где кончался Свет Града, начиналась Тьма. Тьма была темной и липкой Неизвестностью, которая окружала Град. Во Тьме жили голоса, — рассказывал Мариус. — Однажды, думая над непростым для меня понятием — Любопытством — я летал между башен Чертога. В какой-то момент, заметив странное — всполох во Тьме, я подлетел ближе, к самой границе, надеясь еще раз увидеть вспышку. Я ждал, но ничего не происходило. Только шепот, едва уловимый шепот звал меня, обещая показать желаемое. Собравшись, я сделал первый шаг, но тут кто-то схватил меня за руку, резко оттолкнув назад. «Мариус! — строго сказал он. — Разве ты не знаешь, что нам запрещено ходить во тьму?» «Знаю, — потупил взгляд я. — Но я подвергся Любопытству». «Ты понимаешь, что, уйди ты чуть дальше, тебя бы уже никто не спас?» «Спасибо, что помог мне, — отблагодарил я. — Ты один из Его Воинов, Дион?» Он кивнул, помогая подняться мне с серебряного тротуара: «Не делай так больше». «Никогда», — пообещал я. «Ты всегда один, — произнес он, сменив тему. — Я никогда не видел тебя в компании с кем-то» «Это неправильно?» «Нет… Просто, разве ты не страдаешь от недостатка общения?» «Иногда, когда мне одиноко, я говорю с птицами в Серебряном Саду». Дион рассмеялся. У него была очень красивая улыбка. «Я полагаю, мы можем найти тебе собеседников получше. Хочешь, я буду твоим другом?» Я покраснел, потому что ответить на этот вопрос не мог. — Эй, там, мы закрываемся, — послышался голос трактирщика. Мариус достал из кармана часы на цепочке, посмотрел на циферблат и вздохнул. — Вы можете закончить историю, пока мы идем до моего дома, — предложил Бекао. — Если вам будет удобно. Ангел кивнул. Парень расплатился с хозяином за выпитое и вышел в ночной зной, где ждал его собеседник. — Дни, если можно назвать так смену цветов неба, ибо дней еще не создали, — продолжил мужчина. — Шли своим размеренным чередом, Зефкиэль, наш старший товарищ, был очень доволен моим последним проектом и дал мне более сложную задачу. Можно сказать, что это было повышение, теперь я работал над Эмоциями. Трудясь на самой верхней из галерей Чертога Бытия, я наблюдал за сменой суток и размышлял над словами Диона. Друг. Зачем? Для чего? Принято ли среди ангелов заводить друзей? Ответов на эти вопросы у меня по прежнему не было, как и понимания их. Но я знал, что испытываю к Диону Симпатию. Симпатия — это общение, это совместные полеты наперегонки от кельи до кельи, это желание проводить отпущенное вместе. Желание это к обладанию или осуществлению чего-либо. Мариус резко остановился и, смахнув влажные от жары кудри, помотал головой: — Что-то я слишком погрузился в философию. Надеюсь, вы не устали слушать? — обратился он к бразильцу. — Нет, нет, — замахал руками Родриго. — Пожалуйста, рассказывайте, очень интересно. — Тогда… На чем я остановился? — немного запутался тот. — На Дионе, — подсказал ему парень. — Вы говорили о своей симпатии к Диону и о его дружбе. — Да, точно, Дион! — вспомнил ангел. — Дион входил в Воинство Господне, главой которого являлся Люцифер. Он неустанно тренировал их, по несколько часов, а иногда и суток. Он говорил, что Воинство должно быть совершенно. Ради Него. Потому что Имя непогрешимо, всесправедливо и всемудро. По-другому быть просто не может. Тогда я тоже в это верил… — на несколько мгновений его лицо приобрело грустное, даже скорбное выражение лица, однако он сразу же встрепенулся и начал заново. — Вы когда-нибудь видели, как в теплое время года, вечером, стая птиц совершает свои маневры? Бекао кивнул. — Так вот, это было во сто крат прекраснее, — просиял Мариус. Вспоминания об этом у него всегда вызывали непроизвольную улыбку. Парень понял, что тусклый, почти неразличимый свет, который он заметил еще в помещении, на самом деле шел от его знакомого. — Представьте себе фалангу ангелов, где все, как один, кружат высоко-высоко над Градом, поворачиваясь и устремляясь вниз, чтобы затем резко взмыть вверх. Каждый из воинов держит на изготовь огненный меч, за которым тянется свет ярчайшего сияния. Они двигаются единым строем по этому персиковому небу, никто не выбивается, никто не отстает, похожие на большую ослепительную комету. Стоит один раз увидеть, и уже не оторвешься, — Мариус с таким трепетом рассказывал об этом, что его очи сами излучали сияние. Родриго смотрел на это завороженно. Я всегда пользовался возможностью, когда мне удавалось понаблюдать за ними из своей кельи. Любуясь, я почему-то из раза в раз мог безошибочно определить место Диона. Это стало забавной традицией, любимым времяпровождением. И уже не нужно было ничего сверх этого. То было лучшее время. «Все с птичками разговариваешь?» — некогда поинтересовался Дион, встретив меня в Серебряном Саду. «Нет, просто отдыхаю», — улыбнулся я. От него веяло приятным спокойствием. «Какое совпадение, ведь я тоже», — бросил он. Внезапно мы оба засмеялись. Я никогда раньше этого не делал. Смеяться было приятно. Это походило на Музыку. Я показал рукой на изумрудно-зеленую траву. Он лег рядом. Мы замолчали, никто из нас не знал, о чем бы следовало говорить. Спустя еще какое-то время, я спросил у него: «Дион, а что для тебя есть Друг?» «Не знаю, — задумался он. — По мне, Дружба — это когда два существа делятся сокровенным, проводят время вместе, заботясь друг о друге, защищая друг друга. По крайней мере, мне бы хотелось так думать». «Тогда, наверно, я согласен быть твоим Другом». Бекао остановился.  — Мы почти пришли, — сказал он. — Не хотите ли зайти? — Только, если я никому не помешаю, — ответил мужчина. — О, нет, я живу один, все в порядке, — поспешил заверить его бразилец. Ангел утвердительно кивнул и последовал за ним. *** Когда они добрались до «крыши над головой», как называл свое пристанище Родриго, Мариус продолжил. — Да, мы конструировали Эмоции. Фануэль, следивший за всем в Чертоге, ставил мне в упрек, что я слишком увлекаюсь. Он говорил: «Мариус, я ценю твой творческий подход к любой задаче, но иногда ты слишком погружаешься в процесс, пытаясь пережить, прочувствовать то, над чем работаешь». «Разве это плохо, что я хочу узнать ведомый мной проект со всех сторон?» «С тобой может случится то же, что и с Каразелем», — предостерег ангел. «Что его погубило?» — понизив голос, задал вопрос я. «Смерть. Смерть и Любовь». Любовь? Но как Любовь может быть кому-то вред? — подумал я. — Не это ли возвышенное чувство мы испытываем к Имени, к нашему Творцу? Понимание, другое понимание Любви, сколько бы я ни бился, ко мне не приходило. У Фануэля я больше ничего не спрашивал, не хотел вызывать подозрений. Между тем меня поставили работать над новым проектом — Счастьем. Но работа не спорилась. Счастье, по словам Зефкиэля, должно было стать комплексом из разных чувств и понятий, связанных между собой в рамках одного состояния. Именно это сделать и не получалось, а на горизонте по-прежнему маячила загадочная Любовь. Как-то раз я спросил: «Дион, ты знаешь что-нибудь о любви?» «Люцифер говорил, что это ощущение глубокой привязанности к человеку, сочетающееся со страстью или плотским желанием. Это высокое чувство, толкающее на низкие поступки, — ответил Дион, — а почему ты спрашиваешь?» «Я размышляю об этом уже довольно долгое время, — признался я. — Возможно ли испытывать подобное к кому-то, кроме Имени, кроме Всевышнего?» «Не думаю, что из этого получится что-то хорошее, — взволнованно посмотрел он на меня. — Мы не должны предаваться чувствам и эмоциям. Мы для этого не созданы». «А если я хочу? Ведь только эмпирически я смогу понять то, над чем работаю!» — я почувствовал, впервые почувствовал едкие иголки раздражения от его слов. «Мариус, милый, — он приобнял меня. — Это помешает твоему истинному Назначению. Ты Конструктор, а не испытатель, и… Ты мне дорог, и поэтому — не должен». «А ты Воин, — почему-то вспылил я, оттолкнув его. — И не вправе судить о Моем Назначении». Бросив эти слова, я улетел, оставив его одного. Тут Бекао, старавшийся все это время сидеть тихо, внимательно слушая, чтобы ничего не пропустить, не выдержал. — Вы что, поссорились? — эмоционально воскликнул он. — Поссорились? — ухмыльнулся Мариус. — Нет, скорее, я дурак, полный дурак обиделся на него. — Но… Но вы ведь простили его в итоге? — бразилец очень выразительно на него смотрел. — Я? Ну как сказать, — запнулся ангел. — Я с головой ушел в работу, в разработку Счастья, как уже говорил. Промаявшись долгие… Дни? Недели? Месяцы? Не знаю, я не считал, я понял, что Счастье, как параметр, невозможно без Любви. А Любовь — это, прежде всего, симпатия и бо-оольшая привязанность. Такая, которая, несмотря ни на что, оставалась у меня к Диону. А Дион? Я постоянно думал о нем. Я по кусочкам воспроизводил в голове его портрет. Его голос, теплую улыбку, глаза, безумно яркие глаза, его прекрасные перламутровые крылья, которые нравились мне больше моих. Его Имя. Имя, которое я повторял как молитву. Постепенно мне стало казаться, что ничего больше не имеет значения, кроме него. Кроме нашего Счастья. Внутренне какая-то часть меня понимала, что это неправильно, и взывала к праведности — Свету, который светит во тьме, и тьма поглотить Его не может. И это… Это я больше не мог выносить один. Я разыскал Диона и сказал ему: «Если Счастье и может воссуществовать, то только ты можешь сделать меня счастливым». Он поднял на меня свой испуганный, дрожащий взор и произнес… «Мариус… Я не могу». Я сказал: «Без тебя мне не нужно ничего!» «Прости». И одинокая слеза скатилась по его щеке. Я прижался к нему, укрывая одним крылом, и прошептал: «Тогда придай меня Суду Небесному, Господа нашего Создателя, как грешника, ведь это твое Назначение?» Он коснулся меня своими губами и прошептал в ответ: «Нет, потому что Ты мой Друг». «Тогда я сделаю это сам», — утер я мокрый след на своей щеке. Мариус замолчал. Упала тишина. Слышно было, как за соседней стенкой что-то мерно поскрипывало. За окнами забрезжил рассвет. Наконец Родриго, сгорая от нетерпения, спросил: — И это все? Но ведь оно не могло так закончиться, иначе бы вы тут не стояли. — Вы правы, — ответил ангел. — Сознавшись во всем, я долго, с трепетом ожидал, какое же наказание определит мне Он. Все же мой грех был слишком большим, и покаяние, которое я совершал в своей келье ежедневно, не вставая с колен, вряд ли могло его уменьшить. Однажды меня все-таки Воззвали. Создатель, узрев мое раскаяние, призрел меня, сменив гнев на милость. «Мариус, — произнес Он. — В Серебряном Граде нет больше твоего места». Я покорно кивнул. «Однако раз ты уподобился двуногим, живущим на земле, я дам тебе возможность уйти к ним». «Согласен», — я опустился на колени, чтобы поблагодарить Его, последний раз осмотрел Град, запоминая его великолепие, и ушел навсегда. — Можно последний вопрос? — поинтересовался Бекао, когда тот закончил. — Какой? — Дион, что стало с Дионом? — Диона я, признаться, больше не видел, — сказал ангел. — Но надеюсь, хотя бы изредка он вспоминает обо мне. Родриго взглянул на старый потрепанный календарь на обветшалой стене. На дворе было 25 декабря 1929го года.