Ты моя Муза

Видеть Хёшию живой, а не лежащей на постаменте было, однако, непривычно. Но осознание того факта, что она вернулась к жизни, сбросило с моих плеч чувство вины и повесило на шею тяжёлое ярмо желания постоянно лицезреть её. Она, кажется, не замечала моего незримого присутствия, а я не испытывал муки совести, что так бессовестно подглядывал за своей женой. Мне это было просто необходимо. Хёшия просыпалась в районе восьми часов утра, потягивалась на кровати, не вылезая из неё, звонила на ресепшен и заказывала завтрак, а затем, выбравшись из-под одеяла, бежала в ванную принимать водные процедуры. Пока она приводила себя в порядок, персонал приносил еду и ставил на столик в гостиной. Едва заслышав закрывающуюся за прислугой дверь, Хёшия выходила из ванной уже одетая, а иногда и в одном полотенце и с мокрыми волосами, капли с которых соблазнительно стекали по приятно пахнущему телу. За супругой в ванной я не подглядывал, считая это извращённым вторжением в личное пространство, но мне ничего не мешало наблюдать её переодевания в спальне. Однако с нашей брачной ночи я ни разу не видел её без нижнего белья, которое, к слову, стало куда сексуальнее, чем четырнадцать лет назад, понимая, что если она предстанет передо мной полностью обнажённая, то я, несмотря на отсутствие физической оболочки, возжелаю свою жену так, будто эта самая оболочка у меня есть. Хёшия стала ещё прекраснее, чем была. Наверное, все дело в улыбке, что все чаще мелькала на её нежных губах. Я видел, как она светится от умиления и счастья, когда у Мэри что-то начинает получаться. Мне иногда даже казалось, что она испытывает к девочке нечто, напоминающее материнские чувства. Мне же до девчонки не было никакого дела, кроме того червячка обиды, что Хёшия открыла себя из-за неё, а не ради меня. В десять часов за Хёшией приходил Лайсерг и телепортировал её к Мэри, занятия с которой проходили вплоть до четырёх часов вечера. Я присутствовал лично на них от силы раза три, скрываясь под пеленой невидимости. Одним из таких уроков было занятие по боевым искусствам, которые вели Мельпомена и Терпсихора. Хёшия принимала участие в качестве ассистента. Когда Мэри предложили выбрать оружие, девочка остановилась на безобидных на первый взгляд боевых шестах. Моя милая супруга была раздосадована. Я знал, что она отдает предпочтение холодному оружию — она прекрасно управлялась с саями и довольно хорошо метала кунаи, но, как выяснилось, лишь немного умеет сражаться на шестах. Но во всяком случае, делала это куда лучше Мэри, знания и умения которой в данной области не превышали и нуля. От меня не укрылся тоскливый взгляд супруги, упавший на лежащую на столе парочку сюрикенов. Хёшия взяла один из них в руки и поднесла к лицу. Я не мог удержаться и не заменить их на те, что подарил тогда ей на День рождения. Хёшия тихо ойкнула, что не ускользнуло от цепкого взгляда Мельпомены. Муза, увидев «привет из прошлого», нахмурилась. Дител же из-за незнания всех обстоятельств не разделяла чувств своих учителей. Она, заполучив в свои маленькие ручонки другой сюрикен, повертела его и спросила: — А что здесь написано? Хёшия настороженно переглянулась с Мельпоменой и Терпсихорой и, проведя кончиком ногтя по гравировке, сказала: — «Aurora music amica». С латыни переводится как «Аврора — подруга муз». — Аврора? Та самая спящая принцесса Аврора? Мельпомена, Терпсихора, Вы её знали? — Дител вытаращила глаза на муз. — Нет. Та принцесса — просто выдуманный персонаж из детской сказки, но, — уголки рта музы трагедии лукаво взметнулись, и она ладошкой приподняла голову Хёшии, — в каком-то смысле я вижу Аврору перед собой. Девушка, красота которой покоряла многие мужские сердца. Девушка, выросшая вдали от родителей под присмотром сверхъестественных существ женского пола. Девушка, что спала много лет, пока принц не разбудил её сладким поцелуем. Хёшия, по лицу которой скользнуло недовольство, сделала шаг назад, рука Мельпомены зависла в воздухе. — Не обращай внимание на это, Мэри, она шутит, — моя супруга повернулась к англичанке. — Эта фраза означает, что утренние часы — лучшее время для занятия искусством. Тогда я не мог думать ни о чем. Лишь об этом глупом совпадении. Я не мог представить, что выбранная мною обычная крылатая латинская фраза для гравировки будет иметь столько значений. Это, право, было смешно. Каждые два дня горничная меняла в номере цветы, унося успевшие подвянуть белые розы и ставя в вазу свежие красные, которые пару минут спустя по моему желанию меняли оттенок на нужный. Изменение цвета каждый раз вызывал замешательство персонала, всё-таки не ставшего рассказывать о нём Хёшии, которая уже успела привыкнуть к красным розам и которая, впервые заметив белые в спальне, от неожиданности выронила бокал из рук. Иногда я слушал разговоры Хёшии с музами, но они мне ничего не дали. Все их беседы прямо или косвенно касались Мэри или же велись на отвлеченные темы. Ни я, ни наши с Хёшией отношения не упоминались. Будто мы и вовсе не существовали. У меня начало складываться мнение, что Хёшия знала, что я за ней наблюдаю и устраивала весь этот спектакль игнорирования моей персоны специально. Однажды я застал Хёшию за роялем в Доме Воинов. Она впервые, на моём опыте, просто играла, не пела. И я не мог не узнать эту мелодию. Она, словно навязчивая идея, засела у меня в голове и не желала никак из неё выходить все эти четырнадцать лет. Каждый раз, когда её аккорды всплывали в моей памяти, я, подталкиваемый какой-то невиданной силой, шел в Пантеон к Хёшии, садился на пол, прислонялся спиной к постаменту, запрокидывал голову и отдавался воспоминаниям. Но теперь же я слышал эту мелодию не в своей голове. Её играла моя супруга. Играла мелодию из той самой песни, что пела на утро после нашей свадьбы. Я облокотился на рояль, будто под гипнозом, слушал музыку, рождающуюся из-под элегантных и талантливых пальчиков супруги. Они всё так же легко порхали по клавишам, перепрыгивая друг через друга. В отличие от многих пианистов, которые ритмично двигали телом в такт музыки, Хёшия сидела прямо и, казалось, была сосредоточена на игре. Я же был сконцентрирован лишь на желанных губах, которые так заманчиво шевелились, призывая поцеловать их. Она всё-таки пела. Пела не вслух, она пела внутрь себя. Хёшия не может жить без песен. В них все её чувства. И я скорее поверю, что Хёшия потеряла голос, чем отказалась от пения. Я спрашивал себя: играет она для себя? Для меня? Это композиция случайна или она так на что-то намекает? Я пытался найти ответы на эти терзающие меня вопросы в её глазах, но они были безжалостно закрыты. Ей не нужно было видеть клавиши, чтобы играть. Пальцы — вот глаза истинного пианиста. Её глаза. Я тонул в её музыке. Я никогда не назову эту мелодию звучной, трогательной и лирической. Она была совсем не такая. Она была напряжённая, местами рваная, пропитанная болью. Совсем как наши отношения. В сознании ясно всплывала картина, как наша сложно выстраиваемая нарастающими аккордами связь периодически разбивается тяжёлыми ударами по чёрно-белым клавишам и секундной тишиной. В этой музыки были все мы. Наша история. Я даже сразу не заметил, как Хёшия закончила играть. Понял я это лишь тогда, когда она открыла глаза и впилась в меня своими серыми кристаллами. От неожиданности я даже дёрнулся. Но она не шелохнулась. Я мысленно назвал себя идиотом. Она смотрела не на меня, а сквозь меня. Мысли её были далеко за пределами этой комнаты. А я проклинал рок за то, что мне так и не суждено их прочитать. Но никогда до этого момента я не приходил к ней по ночам, считая, что вид спящей Хёшии унесёт меня в далёкий двухтысячный год, когда мы спали в одной кровати, и болью ударит по душе. Я помню те ощущения, когда Хёшия во сне клала голову мне на плечо или, когда, каким-то образом умудрившись замёрзнуть в прохладную ночь, жалась ко мне в поисках тепла. Тогда я, пытаясь не разбудить, разворачивал девушку к себе лицом и тесно прижимал к собственной груди, не оставляя между нашими телами даже и намёка на расстояние. Помню, как мне нравилось прятать лицо в её шёлковых серебристых волосах, отдающих нотками цитруса и мяты. Помню, как любил притягивать её к себе, словно заявляя миру: «Она принадлежит только мне». И вот сейчас моя милая крепко спала. Я смотрел на её красивое лицо, видел, как подрагивают длинные ресницы и приподнимаются уголки розовых губ. И думал, что моя дорогая супруга никогда не узнает, как мне её не хватало, не узнает, что сегодняшнюю ночь я провёл в её постели. Если бы она проснулась в эту минуту и взглянула на меня своими бездонными глазами, я бы не смог проронить ни слова, не смог бы её никуда отпустить. Но она спала. Безмятежно и расслабленно. Я осторожно взял её руку в свою, боясь прервать её сон, и замер, почувствовав, как ладонь Хёшии переворачивается в моей и наши пальцы переплетаются. Я положил голову на подушку и закрыл глаза. Королям не нужен сон, но эту ночь я хотел провести рядом с ней не как Король, а как её муж. И сейчас, лежа с ней, я понимал, что хочу вновь просыпаться вместе со своей женой по утрам, как это было много лет назад, хочу чувствовать её нежные прикосновения, хочу ощущать невероятное тепло, исходящее от неё. Я впервые за последние четырнадцать лет желал остановить время и просто насладиться моментом. Я словно вернулся в драгоценное прошлое.