moderation

I've never made it with moderation No, I've never understood All the feeling was all or nothing And I took everything I could Can't hold it back, I can't take the tension Oh, I'm trying to be good Want me to love you in moderation Well, don't you know, I wish I could

Сдержанность, умеренность, скромность. Дядя Люк любит повторять эти слова, рассказывая своим ученикам о том, что для джедая по-настоящему ценно. Единственная важная вещь — световой меч. Единственная значимая цель — мир. Единственно верное состояние — покой. Бен Соло болезненно застенчив и замкнут, он даже себе самому кажется смешным — особенно когда смотрит в мутное зеркало или слышит шепотки других учеников за спиной. Он по-настоящему хорош в тренировках с мечом — настолько, что падаваны послабее боятся оказываться с ним в паре, — но ему с трудом даются медитации. Сложно искать мир и покой, когда Сила зовет — и когда так легко поддается сиюминутным желаниям и ярким эмоциям. Но в самом начале обучения он еще стремится следовать всему, что — по мнению дяди Люка — правильно. И все же, как он ни старается, эти слова остаются для него загадкой. Бен понимает роскошь: он все свое детство проводит соприкасаясь с нею во всем, что окружает его мать — и чувствует разницу с аскетичной жизнью на Явине-4. Более того, дороговизна той или иной вещи ему безразлична, если сама вещь ему не нравится. Но это — не та сдержанность, потому что ни ребенком, ни подростком он искренне не может понять: почему ему нельзя брать то, что хочется, если он может это взять? Он не выглядит в глазах других красивым или обаятельным — и у него нет друзей среди дядиных учеников. Он не в состоянии получить привязанность, добиться расположения. Бен понимает, в чем причины — может быть, это и есть своеобразная скромность — и не стремится к тому, на что ему отказано в праве. Но у него есть Сила — яркая, текучая и мощная до покалывания в кончиках пальцев. Сила, разлитая в его венах, шелестящая незнакомым, но таким ласковым голосом: смотри, ты другой, ты можешь то, чего никто не может, тебе открыта любая дорога, ты можешь получить силу и власть; так протяни руку — возьми, потому что кто, если не ты, обладает на это правом?.. Бену почти десять месяцев — и книжка с любимыми сказками влетает в его комнату перед сном сама собой, зависает над кроваткой, даже если некому ее читать. Бену три — и мама, вернувшаяся из Сената посреди ночи и коротко целующая его в лоб прежде, чем уйти к себе, несколько секунд не может двинуться с места, пока Бен притворяется спящим. Бену пять с половиной, он совсем взрослый, но папа не берет его с собой в очередное приключение — и «Сокол» минуту не может оторваться от земли с полностью исправными, работающими на полную двигателями. Мама не выглядит испуганной, только очень усталой, а когда Бену исполняется шесть, его подарком на день рождения становится весть от дяди Люка — он принимает его в ученики. «Сдержанность, умеренность, скромность», — повторяет Бен монотонные, замыленные слова, отчаянно ища в них смысл. Пытаясь понять, зачем они нужны, когда сама жизнь отметила его правом протянуть руку и взять. Он повторяет эти слова, когда угоняет единственный в Праксеуме корабль, а обратно возвращается с ящиками мейлурунов, джоганов и эндорских дынь — ждет, что его встретят с восторгом: еда в том подобии храма, который Люк устроил для своих учеников, сплошь пресная либо насквозь просоленная морем и не слишком разнообразная. Но ни дядя Люк, ни остальные ученики даже не улыбаются. Бену кажется, что дядя Люк знает, как не по-джедайски Бен применил Силу и совсем недавно собранный меч, чтобы раздобыть такие дорогие фрукты, хотя сам юный Соло не выдает себя ни одним словом. Ни один из падаванов даже исподтишка потом не хлопает его победно по плечу, как дядя Лэндо, прилетая в гости, встречал папу после удачных миссий. Он повторяет их, как заклинание, когда берет у самой старшей девочки-зелтронки с красивой, нежно-розовой кожей сплошь состоящую из картинок книжку — ее видели уже все остальные ученики и обсуждали нервным шепотом после отбоя. Только Бену показывать ее никто не стал, а зелтронка, одна из самых одаренных среди падаванов, всегда прятала книжку так, чтобы достать с помощью Силы ее могла только она. Бен честно собирается вернуть ее сразу же — тем более настолько… откровенное зелтронское искусство наверняка не понравилось бы дяде. Но, проходя мимо тренировочной, Бен слышит, как девочка жалуется Люку на этого странного Соло, называя его вором — и, выбегая под соленый ветер, дурацкую книжку Бен без сожалений выбрасывает в море. Слова стираются и тускнеют тем сильнее, чем больше нарастает в мыслях постепенно обретающий ясность и совсем живые интонации голос: он сочувствует Бену, лечит словами его уязвимость, не укоряет за застенчивость — уговаривает: не бойся брать то, чего ты и так достоин. Бен надеется быть достойным любви — если не родительской, то хотя бы дяди Люка. Не скупой похвалы его навыкам, не очередной лекции о путях Света, не нарочитого уравнивания с другими учениками, будто Бен даже ему не племянник, а просто — хотя бы крупицы — любви. Когда дядя Люк заносит над его головой световой меч, оказывается, что и брать-то было нечего — и вместо этого, ослепленный унижением и болью, Бен забирает в ту ночь столько жизней, что протяжно воющая теперь в его венах Сила почти захлебывается горячечным, хмельным гневом.

—

Страсть. Могущество. Победа. Новая мантра Кайло Рену нравится больше — и пусть вся она пронизана невидимой нитью боли, это уже не бессмысленное страдание, а достойная плата — за то, чтобы пользоваться Силой по-настоящему. Ощущать ее не тонкими нитями покоя и сдержанности, а мощным течением — каким она когда-то казалась ему в детстве. Только теперь вместо легкого покалывания на кончиках пальцев — ревущий, всесметающий поток. Кайло Рен все еще по-своему застенчив и прячет уязвимость под металлической непроницаемостью шлема и бесконечными слоями отрицания. Его раздирают противоречия, он тоскует по матери, ненавидит ее и зов Света; он ищет помощи в образе Дарта Вейдера — и будто даже находит. Он убивает Хана Соло, едва не погибает сам, сносит унижения и жестокие уроки Сноука, чтобы стать сильным. Когда ему кажется, что он справился — он разбивает шлем. Он — Сила. Он — ситх. Он — абсолют. Он зашел достаточно далеко, потому что теперь он — Верховный Лидер, ученик, убивший своего учителя, уверенный, что у него самого никогда не будет учеников. Но он же — брошенный и преданный. Посмевший проявить даже не чувство, только искру — и получить напоминание, хлесткое и выбивающее землю из-под ног, что есть вещи, на которые ни Бен Соло, ни Кайло Рен не имеют права. Рей — маленькая, хрупкая, смелая, сочувствующая — вспыхивает, подразнив иллюзией близости, и тут же падающей звездой срывается с его небосвода; сбегает, будто в насмешку оставляя ему жизнь. Есть человек, который с радостью бы это исправил. Армитаж Хакс — рыжие волосы, острота линий, колючие ледяные глаза. Идеальная форма с генеральскими нашивками, концентрированное презрение, удушающий профессионализм. Кайло часто хочется проверить, может ли этот человек, например, снять перчатки — он уверен, что на самом деле они давно приросли к коже. Иногда Кайло кажется, что любимые слова Скайуокера для Хакса — жизненный девиз. На его особый манер, конечно. Сдержанность — приклеенная к лицу Хакса маска, удерживающаяся на нем, даже когда все вокруг катится анубе под хвост. Он может вздохнуть чуть резче, поджать губы, хмуро свести к переносице светло-рыжие брови. Может даже повысить голос — ровно до той степени, чтобы привести зазевавшегося лейтенанта в чувство или отчитать за провал в работе. Это — его величайшая щедрость, потому что Хакс скуп на эмоции настолько, будто каждая — нож, который приходится добровольно загонять под ребра. Умеренность — еще одна форма хаксовой скупости: он бережет людей и в особенности технику так, будто каждая единица незаменима. Он ненавидит считать потери, хотя этим, в случае необходимости, занимается с той же отточенной педантичностью, что и всем остальным. Он выбивает самые выгодные сделки в ходе почти любых переговоров, даже когда в финансах — огромная дыра, оставленная уничтоженным «Старкиллером», выставляющая Первый Орден далеко не самым надежным клиентом или покровителем. Кайло подозревает, что это что-то из далекого прошлого: говорят, когда Орден еще только зарождался из разрозненных осколков Империи, не хватало буквально всего — даже людей на кораблях, чтобы поддерживать работу нужных систем. Скромность — то, что по отношению к Хаксу поначалу кажется Кайло из ряда вон выходящим. Однако чем больше он наблюдает, тем отчетливее видит: Хакс в самом деле по-своему скромен. Он самый молодой генерал флота, он умен, его ценит команда и он… красив. При этом — всегда наглухо упакован в свою безупречную форму, предельно сдержан, а унижать интеллект подчиненных позволяет себе, только если они действительно совершают промах (Кайло, конечно, к подчиненным не относится — и единственный постоянно нарывается на ядовитое генеральское красноречие). Он амбициозен и способен на многое, но при этом не выставляет этого напоказ — делает, а не рисуется. Кайло собирает этот образ из знакомых по старой жизни осколков, накладывает получившуюся мозаику на настоящего Хакса — и ему кажется, что контур совпадает идеально. Настолько, что образ хочется немедленно разбить, потому что под всеми слоями отрицаний — Света, Тьмы, Бена Соло, боли, страха, всего на свете — Кайло только острее ощущает: теперь в его жизни Хакс воплощает то, что он хотел бы взять.

—

Для Кайло Рена генерал Хакс отмечен печатью-проклятием недоступности; он — как девочка-зелтронка с ее дурацкой книжкой; как любовь Скайуокера или родителей; как та, которая была никто, но не для меня. Хакс красив — даже когда измотан службой до почти нечеловеческой бледности и изможденно тускнеющего, но все равно острого и неизменно цепкого взгляда голубых глаз. Он харизматичен, несмотря на свою холодность — в любой его речи море разливанное заразительной, воодушевляющей подчиненных страстной веры в дело Ордена. Он притягателен — его рутинную безупречность, которая будто даже не стоит ему никаких усилий, хочется разрушать, искать под ней крупицы чего-то живого, нелепого, уродливого или уязвимого. Хакс тот человек, какого Кайло никогда не сможет получить. Кайло старается запретить себе об этом думать — скрыть сжирающее его желание обладания, запереть поглубже, пока и оно не переплавится в горниле бурлящей в нем Темной Стороны в питающий его Силу гнев. Но мысли предают его, чаще чем хотелось, и он позволяет себе представлять — каково это, владеть таким человеком, как Хакс?.. Владеть его телом — быть единственным, кто имеет право заглянуть за тугой воротник кителя или увидеть полоску бледной кожи между рукавом шинели и перчаткой, нарушить строгие выверенные линии его формы и растрепать всегда безукоризненно уложенные волосы. Быть единственным, кто имеет право целовать, кусать, оставлять отметины — сложнее всего Кайло отвести взгляд от шеи Хакса над строгой линией воротника его кителя: там, где остро выступает кадык и где невидимо, но ощутимо, если потянуться в Силе, пульсирует чужая жизнь. Каждый раз, когда желание приложиться к этой белой шее губами становится нестерпимым, Кайло позволяет невидимой хватке сжаться вокруг горла Хакса — а тот в последнее время все чаще предоставляет ему повод. Кайло хотел бы узнать, какова на вкус его кожа и как мог бы ощущаться на языке его член — перед таким человеком, как Хакс, он был бы согласен опуститься на колени и взять в рот так глубоко, чтобы горло конвульсивно сжалось и в уголках глаз выступили слезы. Ему Кайло позволил бы намотать на кулак волосы и, натянув до боли непослушные пряди, властно оттащить в сторону или, наоборот, заставить насадиться еще сильнее. Он хотел бы трахнуть Хакса так, чтобы тот забыл собственное имя — или чтобы его мог наконец забыть сам Кайло: это длинное, колющее язык металлической крошкой, претенциозное и глупое, изящное имя — и додумался же кто-то назвать сына «Армитаж». Если бы мог, Кайло не оставил бы в нем ничего от человека — от генерала Хакса. Измотал бы — руками, губами, Силой — до сорванного голоса и попыток умолять о большем. О, таким, как Хакс, шли эти простые, но соблазнительные клише — растрепанные волосы и припухшие от поцелуев губы, дрожащие руки, протянутые в умоляющем жесте, и стоящий до боли, истекающий смазкой член. Кайло дал бы ему, такому распаленному и жаждущему, желаемое: распяв под собой, трахнул бы жестко почти до жестокости, взяв больше, чем до этого отдал. Лучше было бы только покорить разум Хакса. Кайло много раз сдерживал желание насильно проломить возведенные им ментальные щиты: переворошить его прошлое и вытащить на поверхность все тайны и уязвимости, сделать его таким же болезненно-открытым, каким ощущал себя без шлема сам Кайло. Сломать его дюрастилом окованную выдержку, раскрошить в пыль волю и непрошибаемое упрямство. Увидеть, как самая неприступная, самая ревностно оберегаемая Хаксом крепость — его ясное сознание и блестящий, острый ум превратятся в пыль под каблуком невидимого сапога. И тогда Кайло в самом деле смог бы беспрепятственно владеть его разумом и телом, владеть Хаксом, как вещью, как любыми другими вещами или слабыми, не стоящими внимания людьми. Вот только Хакс тогда потерял бы свою уникальную, почти вызывающую трепет ценность — стал бы игрушкой: приятной, но бесполезной. Иногда Кайло позволяет себе думать, что согласился бы даже на это — но потом отчетливо понимает, как сильно он возненавидел бы фальшивку.

—

Противоречия раздирали Кайло почти всегда, сколько он себя помнил — но это нисколько не научило его с ними жить. И уж тем более — справляться с появлением новых. Кайло тянет к Хаксу со страшной силой, ломает осознанием невозможности получить его, истощает необходимостью переживать настоящий шторм от каждого брошенного в его сторону взгляда. Может, стало бы легче, попытайся он хоть как-то проявить то, что его терзает — но Кайло просто не видит смысла открывать… чувство, зная, что не получит ничего в ответ. Разве что иронически изогнутую бровь, взгляд с ноткой вежливого удивления и колющую сдержанным презрением усмешку — должен же Хакс расщедриться ради особого случая. И все же что-то — агонизирующая, но не задавленная до конца надежда? — вынуждает его быть рядом с Хаксом как можно чаще: хотя бы просто наблюдать. Вот как сейчас — когда в главном ангаре «Превосходства», зияющем затянутой силовым полем дырой в открытый космос, растаскивают обломки техники и трупы погибших. Хакс, конечно же, руководит операцией: координирует действия рассеянных по площади ангара офицеров, следит за четкостью и скоростью выполнения работ, параллельно через датапад раздает указания по ликвидации множества других последствий тарана сопротивленческого крейсера. Кайло, пользуясь тем, что у Хакса теперь нет легальных полномочий просто его отослать, делает вид, что находится здесь не впустую — якобы готовый страховать Силой особенно сложные для разбора участки завалов. Хаксу идет быть погруженным в работу — даже если кажется, что он почти не прилагает усилий, несложно уловить, сколько информации на самом деле он одномоментно держит в голове, сколько шагов одновременно продумывает наперед, разыгрывая потом задуманное как идеальную симфонию. Кайло нравится ловить в Силе его нервозность и раздражение оттого, что новоявленный Верховный Лидер не желает уходить и не путаться под ногами — это как едва заметные помехи во внешне ничем не нарушаемом профессионализме. Ощущение, похожее на легкую щекотку: будто предчувствие, что Хакс вот-вот вскинется и нервно поведет плечами, но всякий раз вместо этого он успевает одернуть себя, вспоминая о присутствии Кайло. Мимо на антигравитационных носилках проносят очередное извлеченное из-под завалов тело. Хакс жестом останавливает и отсылает солдата, подходит к носилкам ближе, и Кайло, так и держась за его плечом на расстоянии нескольких шагов, тенью следует за ним. Покрывшийся копотью хром, рассеченный трещиной шлем, броня, которую не спутаешь ни с какой другой. Фазма — удивительно, но смерть все-таки добирается и до таких, как она. Хакс на несколько мгновений будто забывает, что он не один — пусть все вокруг погружены в работу и на него не смотрит никто, кроме Кайло, но именно перед ним в любой другой момент генерал не позволил бы себе подобного жеста. Будто в трансе, Хакс перехватывает датапад под мышкой и медленно стягивает перчатку с правой руки; кладет ладонь на уцелевшую грудную пластину и ведет вверх, стирая пепел и копоть, будто не замечая, как они пачкают кожу темными, гротескно-графичными на такой бледной коже разводами. В этом жесте столько наглухо запертой, запредельно больной нежности, что Кайло замирает, почти не дыша, и почему-то думает, что теперь Хакс снимет с погибшей женщины шлем и, может быть, поцелует в обожженный лоб. Хакс действительно тянется к шлему, но только касается — там, где трещина пересекает визор. Проследив ее кончиками пальцев, он поддевает край посильнее, не обращая внимания на остающиеся на ногтях щербины, и часть височной пластины, треснувшая ромбовидным осколком, с глухим скрежетом поддается и отходит — Хакс сжимает обломок в ладони и прячет его в карман шинели. Кайло знает, что нужно промолчать, но он никогда не отличался выдержкой, а это — просто выше его сил: — Вы были с ней..? — он обрывает фразу, не в силах подобрать слова, чтобы закончить. Хакс вздрагивает, будто очнувшись от забытья, и отрезает — так быстро и безжалостно, будто мстит за то, что кто-то видел его секундную слабость: — Были. Ярость — обидная и оттого какая-то отвратительно горькая — захлестывает, готовая перелиться через край, и Кайло едва сдерживается, чтобы не толкнуть носилки вместе с телом Силой в другой конец ангара, чтобы они исчезли в зияющем звездами провале и унесли это «были» с собой. Он рычит, понижая голос — так, будто в самом деле имеет право ревновать: — Почему? Что в ней было такого? Хакс должен разозлиться — не может быть иначе, Кайло никогда не входил в число тех, кому позволено так бесцеремонно лезть в его жизнь, — но он только бросает пристальный взгляд через плечо и цедит с ядовитой, мрачной усмешкой: — Совместное убийство, знаете ли, может быть источником неожиданно крепкой привязанности. Хакс отворачивается и подзывает ближайшего солдата, чтобы тот забрал тело. Кайло застывает, будто ему залепили звонкую пощечину — убийство Брендола Хакса для него не новость, Сноук любил подкидывать кому-нибудь из них подобные детали, наблюдая, как это подхлестывает, провоцирует постоянное соперничество и позволяет то одному, то другому вырываться вперед. Но ярость вдруг опадает не успевшей выплеснуться волной, а оставшаяся обида вырастает и жалит сильно, до выворачивающего наизнанку отчаяния — так больно и страшно, что Кайло поступает как в детстве: просто вскидывает руку и позволяет себе взять то, чего он хочет. Одновременно с этим рука Хакса — та самая, без перчатки, испачканная сажей и с обломанными ногтями — отцепляет бластер от пояса. Повторяя жест Кайло, она взлетает вверх, за долю секунды беря на прицел застывшего рядом штурмовика. Хакс выворачивает шею, не в силах сам сдвинуться с места, и в его глазах плещется гнев пополам с ужасом — будто в замедленной раскадровке плохого голофильма, он видит, как палец Кайло нажимает на невидимый спусковой крючок. Штурмовик падает с простреленной шеей — бластер спустя мгновение звонко ударяется об пол рядом с ним, когда хватка Силы отпускает. Хакс разворачивается, готовый обрушить на Кайло всю свою концентрированную, обжигающе-ледяную ярость, но он прерывает не начавшуюся тираду жестом — для верности слегка, только намеком на то, что стоит молчать, сдавливает горло Силой и сам шагает ближе. — Я не хочу, чтобы вы тратили время и ресурсы на бесполезную скорбь. Работайте, выполняйте долг перед Первым Орденом и перед своим Верховным Лидером. Я хочу всю вашу преданность делу и все силы — на то, чтобы Орден оправился от потерь и процветал. — Кайло впивается взглядом в голубые глаза напротив и только теперь осознает собственную ошибку: Хакс не просто умен, он проницателен. И он абсолютно все понимает — так, будто вместо хлестких приказов Кайло вслух произнес: «Я хочу вас, Хакс, ваши тело, разум и душу. Я хочу эту вашу неожиданно крепкую привязанность — ко мне». В голубых глазах на мгновение мелькает какой-то совсем бесовской, непохожий на Хакса огонь — он кривит губы в тщательно выверенной по разлитому в ней яду усмешке и чуть хрипло, но предельно четко произносит: — Разумеется, Верховный Лидер, я так и сделаю — разве что не смогу отдать вам больше, чем у меня есть. Кайло знает этот ответ с самого начала — и все равно чувствует себя так, будто снова проснулся от того, что зажженный световой меч занесен над его головой.

—

Кайло больше не приходит наблюдать за тем, как работает Хакс — вместо этого все чаще запирается в тронном зале или в тренировочной, позволяет гневу и боли выжигать его изнутри. Все лишнее должно переплавиться в Силу и Тьму, чтобы питать его для власти и будущих побед. Хакс обещал — не ему, но Первому Ордену — все свои силы. Кайло решает, что раз эта фанатичная преданность — единственное, что он может получить, то хотя бы ее он возьмет в полной мере и без остатка. У Ордена достаточно ран, которые он будет зализывать еще долго — «Старкиллер», дредноут, наполовину обескровленный флот и полуразрушенное «Превосходство», поэтому у Кайло есть все права завалить работой буквально каждого. И Хакса — в особенности. Специальным указом он удлиняет смены для среднего и высшего офицерского состава. Разумеется, Хакс — единственный, кто решается в открытую протестовать. Конечно, вовсе не потому, что не хочет работать — наоборот, слишком хорошо понимает, что такие меры скорее отрицательно скажутся и на качестве, и на эффективности. Кайло выслушивает его внимательно и соглашается повременить с жесткими мерами, но взамен — требует от Хакса лично подробные отчеты по любым подвижкам или затруднениям, связанным с устранением потерь, мотивируя это тем, что не доверяет больше никому из офицеров. Чуть позже под этим же предлогом Кайло скидывает на него львиную долю той работы, в которую должен вникать сам, убежденный, что из собственного фанатизма Хакс не откажется. Кайло теперь делает это реже и держась на расстоянии, но все же наблюдает, как такой режим медленно превращает Хакса в тень самого себя: он все чаще позволяет себе пить крепкий до горечи каф прямо на мостике, становится еще более худым — настолько, что это перестает маскировать даже особым образом скроенная шинель, и явно практически перестает спать. И все же, приходит к выводу Кайло, Первому Ордену этого недостаточно. Военная машина может быть ненасытной, а сейчас — особенно. Хаксу ли этого не знать. Но вместо того, чтобы еще сильнее завалить Хакса работой, Кайло неожиданно дает ему такое долгожданное и отчаянно желанное повышение. Гранд-маршал Хакс покидает тронный зал таким очевидно ошарашенным и выбитым из колеи, каким Кайло никогда его не видел — и он понимает, что не прогадал. Ничто не способно загнать Хакса до изнеможения сильнее, чем ответственность перед самим собой — а значит, и перед этим званием, которое он, так долго изводимый ожиданием при Сноуке, уже готов был вырвать любой ценой. И меньше всего надеялся получить от него, Кайло. Эта манипуляция кажется Кайло такой простой, а оказывается настолько эффективной, что на мгновение ему почти становится страшно — не зашел ли он слишком далеко. За только потяжелевшим грузом ответственности, долга и собственной обязательности Хакс при встречах будто совсем немного, но ощутимо, если сосредоточиться, искрит в Силе уважением и сдержанным любопытством — правда, лишь тогда, когда у него есть на это силы. Большую часть времени он теперь кажется не столько скупым на эмоции, сколько измотанным до неспособности их испытывать: любую энергию, которую можно сохранить, Хакс сохраняет — для работы. Для заключения необычайно выгодной сделки с «Верфями Куата» о полном восстановлении «Превосходства»; для спасения с обломков пострадавших звездных разрушителей не только всех выживших, но и любого еще пригодного оборудования, банков данных и единиц боевой техники; для масштабной реорганизации уцелевших подразделений с целью повышения эффективности солдат в условиях восстановления нормального функционирования остатков флота. Кайло все чаще ловит себя на том, что такой Хакс — приносящий себя в жертву служению Первому Ордену, работающий на пике своих возможностей и именно сейчас добивающийся невероятных результатов — восхищает до умопомрачения. Он все еще безупречен в своих отчетах — так получается, что в последнее время Кайло контактирует с Хаксом только через них. Возможно, именно поэтому о совсем другом Хаксе — том, что заказывает в медблоке стимуляторы по несколько раз в день, почти не спит и уже не может подолгу держать большую, тяжелую кружку с кафом в подрагивающих руках, — Кайло не думает вовсе.

—

Одного пропущенного отчета Кайло даже не замечает — несмотря на то, что это превратилось в рутину, он, имеющий дело с происходящим в Ордене практически только через рапорты Хакса, получает невероятно много времени на тренировки и медитации. Особенно на медитации — они начинают даваться неожиданно легко, и сам Кайло чувствует себя непривычно уравновешенным и цельным, будто что-то, чего ему очень давно не хватало, наконец стало его частью. Второй пропущенный отчет подряд уже настораживает — Хакс не позволяет себе такой халатности никогда. Если подобное и случается, то у него всегда есть на то причина и он подробно отчитывается о любых помешавших ему обстоятельствах. Зная Хакса, для него достаточным оправданием может служить разве что конец света. Наконец, ближе к отбою, какой-то лейтенант приходит с новостями — гранд-маршал Хакс в течение всего цикла на мостике не появлялся. Сила клубится под ребрами какой-то давящей, холодной темнотой, и Кайло, ведомый мутным, больным предчувствием, идет в каюту Хакса сам. Дверь приходится вскрывать Силой, потому что внутри не чувствуется… никого. Никто с чертами лица Хакса лежит, облаченный в полную форму, на его кровати — и только теперь Кайло понимает, что не видел его больше стандартного месяца. И что уже тогда Хакс выглядел… плохо. Сейчас Хакс не выглядит даже как человек — изжелта-серая тонкая кожа, натянутая на острые скулы, запавшие щеки и темные провалы глаз, потускневшие волосы. Кайло не замечает, что кто-то вызвал меддроидов — просто в какой-то момент рядом с плечом раздается: — Стимуляторы, хроническая усталость, недосып — сердце не выдержало. Гранд-маршал Армитаж Хакс, предполагаемое время смерти… Сердце. Хакс когда-то давно с иронией заметил: «Нужно успеть заменить этот комок мышц на механику раньше, чем он предъявит мне счет за все бессонные ночи. Должно быть, счетчик уже сейчас ушел в минус». Кайло остается в каюте после того, как забирают тело — думать просто о теле неожиданно легко. О том, что это тело Хакса — почти невозможно. В каком-то смысле Хакс теперь и в самом деле принадлежал Кайло — это ведь он вычерпал его силы до дна. Только теперь от этого обладания нестерпимо хотелось избавиться. Как и от ощущения, что ни страсть, ни могущество, ни победа ничего не стоили там, где оказалась вотчина проклятой сдержанности, о которой твердил Скайуокер. На ее поле Кайло ни разу не удалось выиграть — но еще никогда он не проигрывал так оглушительно… и так больно. Из каюты своего очередного поражения Кайло выходит, намертво запечатывая за собой дверь.

And I just can't win 'Cause I don't see the worth And I'm still trying to figure out if it Always, always, always has to hurt