Наше место

Гоцман смотрел на море. На пляже всегда было полно народу — и местных, и приезжих, однако в этом отдаленном уголке царили тишина и спокойствие. Гоцману нравилось думать, что это его место. Вернее — их: все, что было у Гоцмана, непременно доставалось и Фиме. Стоило только подумать о Фиме, как тот тут же появился из-за сопки, с веселой улыбкой на губах, подбрасывая спелое яблоко. В том, что он не заплатил за него ни копейки, Гоцман не сомневался. — Доброе утро, Давид Маркович, — протянул Фима, словно Гоцман был уже почтенным капитаном, а не зеленым курсантом. — Да ну тебя, — отмахнулся тот. Фима рассмеялся, порывисто обнял Гоцмана, встал рядом, сложив руки на груди, и вытаращился на море. Он сейчас походил на эстета, который разглядывает шедевр искусства. Даже голову слегка набок склонил. — Курить будешь? — спросил Гоцман и полез в карман. — Может, и буду, — ответил Фима и сам извлек пачку папирос, задумчиво повертев ее в руках. Гоцман проверил карманы штанов спереди и сзади, потом нагрудный карман рубашки. Неужели его папиросы остались в брошенной на песке куртке? Он покосился на Фиму и встретил лукавый взгляд. На осознание ушла пара секунд, но Фима все равно оказался быстрее. Бросив и стыренные папиросы, и яблоко, он припустил вдоль берега. Догнать его не составило труда. Все же Гоцман был быстрее и выносливей, а может, Фима просто и не хотел убегать. Гоцман легко опрокинул его на песок, навалился сверху и замер. Фима улыбался, подслеповато щурясь от солнца, и казалось таким естественным наклониться и поцеловать его. Гоцман прикрыл глаза, чувствуя, как Фима отвечает на поцелуй, расслабился, потерял бдительность и тут же сам оказался на песке. Фима, который теперь сидел на Гоцмане, победно рассмеялся. Вот ведь зараза. Правда, сердиться на него не получалось. Хотелось любоваться его растрепанными волосами, загорелой кожей, светлыми глазами и даже довольной ухмылкой на губах. Фима быстро огляделся, убедился, что они одни, и бесцеремонно полез Гоцману в штаны. — Ты чего делаешь? — опешил тот. — Пользуюсь твоей беспомощностью, — невозмутимо ответил Фима. Гоцман хотел возразить, что он вовсе не беспомощен, но Фима сжал его член — и все мысли вылетели из головы. Пожалуй, в такой ситуации им и правда можно было пользоваться, что Фима без зазрения совести и делал. Он высвободил член Гоцмана из штанов, а потом приспустил свои и тесно прижался, обхватив ладонью оба. Гоцман тихо застонал и обнял Фиму, позволив тому взять инициативу на себя. В училище за рукоблудие нещадно пороли. Выходные случались слишком редко, чтобы встречаться с девчонками, а от парней, что были не прочь, Гоцман держался подальше. Действительно, зачем ему какой-то курсант, когда у него есть Фима. Не то чтобы их отношения часто выходили за рамки дружеских, но даже мысль обниматься или целоваться с другим парнем казалась кощунством. Фима двигал кулаком, одновременно подаваясь навстречу, и терся о Гоцмана. Тот, в свою очередь, обнимал Фиму и просто наслаждался близостью. Он опустил руку и положил ладонь на ладонь Фимы, задавая правильный ритм. Понадобилось совсем немного времени, чтобы он со стоном выгнулся и резко дернулся вперед, изливаясь. Фима почти сразу последовал за ним. Они лежали на песке, опустошенные, но все еще полные сил. Гоцман подумал, что хорошо бы искупаться, а потом как следует повалять Фиму по песку. Чужих глаз он не боялся, ведь это было их место.

***

Вернувшись, Гоцман первым делом пришел сюда. Конечно, Фима его уже ждал. Гоцман встал рядом и достал папиросу. — Хочешь? — спросил он, словно и не было этих страшных четырех лет. — Я бросил, — так же буднично ответил Фима, потом покосился на Гоцмана и добавил: — Все-таки живой. — А были сомнения? Фима неопределенно пожал плечами: то ли до него доходили слухи о смерти Гоцмана, то ли он просто не знал о его судьбе. Гоцман затянулся. Какое-то время они смотрели на море. Потом Фима вдруг обернулся и крепко его обнял, так, как не делал уже очень давно — с шальной юности. Гоцман в ответ крепко прижал его к себе. Он почти год провел в госпитале, куда новости доходили скудные и очень общие. Одесса оккупирована немцами. Одесса освобождена. Никаких подробностей и уже тем более — имен. Гоцман прижался щекой к макушке Фимы. Плевать, если кто-то увидит, это по-прежнему было только их место.