***
День выдался насыщенным, пожалуй, даже слишком. Откровенно говоря, Фима не любил ловить бандитов. Расследовать, собирая информацию по крупицам, думать и сопоставлять — это да. Раскалывать преступников, применяя логику и психологию, — тоже. А вот бегать по катакомбам с пистолетом наперевес — увольте. Для такого существовали Якименко и Тишак. Сегодня же Фиме пришлось и побегать, и пострелять. Возможно, именно поэтому он сейчас и стоял у полуразрушенного дома, глядя в открытое окно второго этажа. Дом начали строить еще до войны, но не успели закончить, а теперь было не до того. Фима поднялся по лестнице, прошел по забитому обломками и мусором коридору и открыл дверь. Гоцман лежал на кровати, привалившись к стене, полураздетый, одной руке — зажженная папироса, в другой пистолет, глядящий прямо Фиме в голову. — Таки пришел? — усмехнулся Гоцман. — Уже не уверен, что стоило, — ответил Фима. Гоцман не торопясь затянулся, потом перевел взгляд на пистолет. — Так это не для тебя, — сказал он, откладывая его в сторону. — А кто еще в курсе за это место? Гоцман неопределенно пожал плечами. — Может, и никто, но перестраховаться не помешает. Фима прошел к тому окну, на которое смотрел снаружи пару минут назад, и оперся о раму. На горизонте разливался закат. Небо становилось из ярко-голубого бледным и у самой земли вновь начинало играть яркими красками. Вокруг не было ни души. Разве что одинокая ворона каркала на ветке. За спиной скрипнула кровать, потом половицы. Гоцман подошел ближе и обнял Фиму со спины, уткнулся носом в шею. — Я скучал, — прошептал он. Фима осторожно коснулся его руки. — Дава, я ведь завязал… Гоцман резко отстранился, развернул его лицом к себе и толкнул к стене. — Завязал? — зло зашипел он. — Завязал с чем? С воровским миром? Он взялся за полы Фиминого пиджака, сдернул его с плеч, отбросил в сторону. — С этим? Его пальцы скользнули под рубашку, и Фима не смог сдержать вздох. Его слишком давно никто не касался вот так. Он забыл, какими ловкими и в то же время сильными могут быть пальцы Гоцмана и как приятно ощущать их на своей коже. Гоцман провел ладонями вверх, заставляя Фиму поднять руки и избавиться от рубашки. Он приблизился вплотную, обдавая горячим дыханием: пахнуло табаком и потом. — Или со мной? — едва слышно прошептал он в самые губы Фимы. Тот потянулся вперед, пытаясь поймать поцелуй, но Гоцман взялся за его ремень и опустился на колени. Фима вжался в стену, не в силах пошевелиться. Казалось, даже дышать стало сложнее. — Дава, — выдохнул он, когда Гоцман потянул вниз брюки вместе с бельем. — Дава… Когда-то Гоцман божился, что кроме Фимы у него никого и никогда не было. Фима верил, стараясь не обращать внимания на слишком умелые действия. За прошедшие годы Гоцман не только не растерял умений, но вроде даже набрался опыта. Хотя, возможно, Фиме так только казалось. В конце концов, последний раз они были вместе еще до войны. Фима стоял, прижавшись к стене, и только тяжело дышал, ловя каждое движение. В голове все плыло. Тело звенело, как натянутая струна, ноги подкашивались. В какой-то момент он и вправду не удержался и едва не сполз по стенке, но Гоцман подхватил его на руки. Как они оказались на кровати, Фима помнил плохо, как и все происходившее дальше. Лишь беспрестанные прикосновения, горячее тело, прижимавшееся к нему, и шепот в самое ухо: — Люблю ведь тебя, дурака. Как же люблю… Чуть позже Фима расслабленно лежал на кровати, закинув руки за голову, и разглядывал трещину на потолке. Прохладный вечерний ветер проникал в комнату через открытое окно, приятно холодя вспотевшую кожу. Гоцман курил, устроившись на подоконнике. Фима подумал, что если бы его кто-то заметил снаружи, это вызвало бы немало вопросов. Впрочем, Гоцман не тот человек, который позволяет распускать о себе слухи. — Ну так что скажешь за Чекана? — наконец подал он голос. — Ты меня за этим позвал? — Зачем позвал, уже получил, — хмыкнул Гоцман. — Теперь интересуюсь поговорить. Не хочешь за Чекана, можно за тетю Сару, у ней тут давеча куру из авоськи сперли, а милиция отказалась расследовать... — Чекан ушел. Гоцман затянулся папиросой. Какое-то время он рассматривал тлеющую бумагу, потом обернулся к Фиме. — Искать будешь? — Буду, — кивнул Фима. — Знаешь где? — Пока нет. — Пока? — усмехнулся Гоцман. — Есть зацепка? — Может быть, — неопределенно пожал плечами Фима. — Тебе что с того? — Как найдешь его, сам не суйся. Мне скажи. Я все сделаю. Фима сел на кровати, возмущенно поднял брови. — Скажите на милость, кем ты себя возомнил? — Давидом Гоцманом, — серьезно ответил Гоцман и выбросил окурок в окно.***
Явившись утром в отделение, Фима в первую очередь заглянул к Тишаку, который составлял доклад по вчерашнему происшествию. Что-что, а красиво излагать Тишак умел. Фима ограничился бы парой фраз. Мол, нашли неучтенное обмундирование, изъяли, оставили охрану. Однако ночью случился налет. Двое были убиты, обмундирование сгорело, налетчики ушли. Тишак же расписал все в мельчайших подробностях, так, что у Фимы сложилось впечатление, будто он сам там был. То есть Фима и правда там был и участвовал во всей этой заварухе, но если бы не был, то непременно представил бы во всех красках. — Хорошо, — кивнул он, возвращая Тишаку рапорт. — А что с тем поцом, что мы вчера взяли? — Его Якименко допрашивает. Вот. Тишак протянул увесистую папку. Вчерашний день был одним сплошным провалом, начиная с убитых дежурных и заканчивая сгоревшими вещдоками. Однако был один факт, не позволяющий впасть в уныние и дававший надежду на успех дальнейшего расследования. Факт этот звали Толя Живчик. Во время погони Живчик выпрыгнул из машины и принялся палить в преследовавших его сотрудников уголовного розыска. Никого не зацепил, но подельникам своим дал уйти. То ли специально пожертвовал собой, то ли так вышло случайно. По пути в кабинет Фима пролистал дело. Толя Живчик оказался тем еще фруктом: вор, бандит, убийца. С детства чалился по колониям и не гнушался самой грязной работы. Допрос для такого обычное дело, вряд ли он начнет говорить. Впрочем, тем интересней будет его расколоть. Якименко пытался уже больше часа, но пока безрезультатно. — Пойми, Толя, ты убил двоих работников милиции. Тебе расстрел светит беспощадный. А если расскажешь все по чесноку, будешь жить. Долго... — Но несвободно, — усмехнулся Живчик. — Так для тебя тюрьма — дом родной, — не сдавался Якименко. — Тебе ж десятку отгулять — как семечек погрызть. — То десятка, а то четвертак, — философски ответил Живчик. — Не хочу сдохнуть в тюрьме. — Да ты в любом случае сдохнешь, вопрос только когда. Фима еще постоял у двери, слушая перепалку Якименко и Живчика, почитал дело последнего и после очередного отказа говорить направился к столу. — А и правда, — сказал он, устроил папку на столе, а сам уселся на край напротив Живчика. — Чего это ты, Толя, такой необщительный, словно мы тебе неродные. В те разы, — Фима постучал пальцем по делу, давая понять, что знает о Живчике все, — пел аки соловей на золотой жердочке. А Чекана выдать не хочешь. С лица Живчика сползла довольная ухмылка. Он явно не ожидал, что Фима знает о Чекане. В его глазах мелькнул страх — но не страх перед главарем, который может узнать, что его выдали. Живчик явно не хотел, чтобы Чекан попал в руки УГРО. Что ж, на этом можно было сыграть. — И что, ты думаешь, он оценит твои старания? Насмешил ежа голой жопой. Да он сейчас рад до ушей, что твою долю можно прокутить. В кабаке, поди, уже или с бабами. — Нет,— зло процедил Живчик, но в его голосе появилось сомнение. — Как пить дать, по бабам пошел, — хохотнул Якименко. — Баба у него одна, он, кроме нее, ни до кого не ходит, — огрызнулся Живчик. — Вот, — подбодрил его Фима. — Что за баба, где живет, чем занимается? Живчик промолчал. — Красивая? — уточнил Якименко. — Очень, — зло ответил Живчик. — О, — протянул Якименко. — А у тебя никак до нее интерес был. Что, не дала, подельника твоего предпочла? Живчик продолжал смотреть куда-то себе под ноги, но его губы расплылись в злой улыбке. Якименко воспринял это как подтверждение своих слов и рассмеялся. Фима же всматривался в напряженное лицо Живчика и начинал подозревать нечто иное. — Леша, сделай-ка нам чайку, — сказал он. — Еще я уголовникам чай не далал. — Так сделай чай мне, а он просто посмотрит. Якименко неодобрительно на него покосился. Все-таки Фима был больше кабинетным работником, и оставлять его наедине с уголовником было не самой лучшей идеей. Фима кивнул, показывая, что все в порядке. — Ну как знаете, Ефим Аркадьевич, — буркнул Якименко, поднимаясь. — Но ежели что — кричите. Он вышел, а Фима ближе придвинулся к Живчику, заговорил доверительным шепотом: — Ты на Лешу не обращай внимания, он человек простой, а я другое дело, я тебя понимаю. Живчик поднял взгляд, подозрительно уставился на Фиму. Тот продолжил: — Ты за Чекана и в огонь и в воду, а он на какую-то бабу запал. И что, спрашивается, в ней есть, ну, кроме того, что должно быть у любой бабы? А если ее не станет, ему ведь легче будет. Глядишь, глаза откроются, вокруг смотреть начнет. — Она не знает, где он. — Ну так тем более. Со всех сторон выгода: тебе с вышки на четвертак снизим, его от обузы избавим, да и баба без присмотра не останется. Казенные харчи и одежу так точно обеспечим. — Есть условие, — сказал Живчик. — Вы на него посмотрите! — всплеснул руками Фима. — Без пяти минут у стенки с последней сигаретой в зубах, а туда же: условия. Ну, допустим. — Если она его все же сдаст, не убивайте. — Я отдам приказ брать живым, но, сам понимаешь, полезет на рожон — цацкаться с ним никто не будет. Живчик долго молчал, разглядывая то Фиму, то свои руки. — Ида Кашетинская, — наконец сказал он. — Наводчица. Я дам адрес. По крайней мере тот, что знаю. Она все равно вам ничего не скажет, но, уверен, задержать ее есть за что. Фима улыбнулся, пододвинул к Живчику листок бумаги. — Вот и изложи все свои мысли. Чем больше напишешь, тем лучше будет тебе. И ему. Живчик принялся что-то криво корябать на бумаге. Фима оставил его, направившись к двери. В конце концов, он и правда не отказался бы сейчас от крепкого сладкого чая. — Еще кое-что, — вдруг остановил его Живчик. — Это не Чекан. — Что именно? — обернулся к нему Фима. — Одежда, деньги, оружие. Это все не идея Чекана. Ему велели. Не знаю, заплатили и пригрозили, но он только выполняет чужой приказ. — Чей? — полюбопытствовал Фима. — Чекан называл его Академиком. Я его никогда не встречал, но Чекан его боится — а он вообще никого не боится. — И ксивы поддельные ему этот Академик достает? — Чекан как-то обмолвился, что ксива настоящая. Ему не поверили, но я наших мастеров знаю, они так не смогут. — И чего этот Академик хочет? — Чекан сам не все знает. Но он говорил, что перед тем, как начнется, лучше слинять из города. — Начнется что? Живчик неопределенно пожал плечами. — Что бы там ни было, но это не его вина. Чекан только исполнитель. Ищите Академика, а его не трогайте. — Пиши, — велел Фима. — Будет он меня тут учить, как бандитов ловить. Однако Живчик был прав: если Чекан только исполнитель, искать нужно загадочного Академика. И чем скорее, тем лучше.***
Наверное, Фима был одним из немногих мужчин в этом городе, кто не курил. В УГРО так точно. Работа нервная, а папироса помогает прийти в себя, расслабиться и собраться с мыслями. Фима попробовал однажды в детстве, ощущения помнил до сих пор и повторять не хотел. Однако же и у него были свои привычки. Когда он нервничал,то начинал грызть семечки. Ни то чтобы в обычное время он их не грыз, но когда наваливались проблемы, шелуха заполняла собой все возможные поверхности. Вот и сейчас внушительная горка высилась на столе рядом с папками о деле. Виталий Кречетов — следователь из военного комиссариата — недовольно на нее покосился, но ничего не сказал. — Так сколько, говорите, комплектов обмундирования там было? — Тысяча, — ответил Фима. — Хватило бы на целый полк. — Дивизию, — машинально поправил Кречетов. — А вы уверены, что было столько? — Не уверен я, когда мне на рынке куру завешивают. А считать я пока не разучился, да и в маразм не впал, хоть лучшие годы мои давно уже прошли. Тысяча комплектов — или мне мамой поклясться? — Да что вы так кипятитесь, я вам верю. Просто мы уже провели ревизию и значительной недостачи не обнаружили. То есть воровать-то воруют, иначе я бы здесь не сидел, но больше по мелочи: ну десять, ну максимум сто, но так чтобы тысячу… Кречетов красноречиво развел руками. — А вы думаете, кто-то из своих? — спросил Фима. — Ну да. Если бы на склад вломились бандиты, об этом сразу стало бы известно. А что, у вас другое мнение? — Мнение, — кивнул Фима. — И оно как раз таки за то, что обокрал вас самый настоящий бандит-уголовник. Кличка — Чекан. Одного из его людей мы взяли, когда они попытались свое барахло отбить. — Вы ему верите? Мог и соврать, мол, это не я, это все Чекан. А такого Чекана, может, и не существует вообще. — Существует, — уверенно кивнул Фима. — Откуда информация? — Птичка на хвосте принесла. — У птички есть имя? — не сдавался Кречетов. — Может, и есть, только вам за то волноваться не надо. Чекана ищем мы, он двоих наших положил. А вы лучше думайте за свою тыщу комплектов и откуда ее стырили. — Ну так может вместе думать будем? — предложи Кречетов. — Предлагаю совместное расследование. Фима оценивающе посмотрел на Кречетова. Этот человек ему не нравился. Без какой-либо причины не нравился. И вроде все хорошо: вежливый, приветливый, спокойный, да и помощь военных им не помешала бы, вот только тот самый внутренний голос, которому Фима привык доверять, сейчас советовал отказаться. — Более заманчивое предложение я слышал, только когда мне предлагали сменять наган на пять кило сахара, — начал Фима. — Но отвечу вам так же: давайте каждый останется при своем. Вы станете ловить ваших воров, а мы — наших уголовников. — А если это одни и те же люди? — Ну так радуйтесь, что мы все за вас сделаем. Кречетов ушел раздосадованный. То ли он и правда надеялся привлечь УГРО для своих целей, то ли ему просто не понравились ответы Фимы. Ну так он и не пять рублей, чтобы всем нравиться. Расщелкав очередную семечку, Фима понял, что больше у него не осталось. Тяжело вздохнув, он смел горку шелухи в мусорное ведро, отряхнул руки и направился к Якименко. Тот внимательно изучал документ, вернее пялился на фото из дела. — О, — встрепенулся он, когда Фима вошел в его кабинет. — Глянь, яка цаца! Девушка на фото и впрямь была красивой: тонкие черты лица, длинные волнистые волосы, пронзительный взгляд. Досье на Иду Кашетинскую нашлось, и довольно толстое. Воровайка, наводчица, работала с Румынами в войну. — Леша, я тебе что велел делать? — возмутился Фима. — Изучать или слюни пускать? — Так я изучаю, — обиделся Якименко. — Вот, — он потряс исписанной бумажкой. — Связи, работы, с кем знакома, к кому ходит. Только не понимаю я, Ефим Аркадьевич, чего мы ее не взяли, если знаем, где живет. Тут ей на четвертной хватит, как пить дать. — А то, Леша, — Фима забрал из его рук фотографию, — что не она нам нужна, а хахаль ейный. Думаешь, если возьмем ее, она нам его сдаст? — Так у вас же любой заговорит. — Может, заговорит, а может, и нет, так что рисковать не будем. Пока проследим за ней. Не ровен час, Чекан сам к ней заявится, тут мы его тепленького и возьмем. — Вот умеете вы складно мыслить, Ефим Аркадьевич, — усмехнулся Якименко. — А я тут, значит, пройдусь по паре адресов, куда она часто захаживает, может, что интересного узнаю. — Только не спугни, — кивнул Фима, залез в карман, понял, что тот пуст, и разочарованно вздохнул. — Я отлучусь на полчасика, мысли в порядок приведу. Одесса встретила его знойным солнцем, душным воздухом и гулом толпы. Фима прошелся по улице, насыпал полные карманы семечек у бабульки на углу и принялся насвистывать нехитрую мелодию. Думать не хотелось, да пока было и не о чем. Слишком мало фактов. Есть Чекан и его неизвестный наниматель. Есть почти тыща комплектов обмундирования, которое по большому счету и даром никому не сдалось. Есть несостыковки со складами, на которых якобы недостачи нет. Ничего не понятно. Единственное, за что можно зацепиться — это подруга Чекана. За ней сейчас пристально наблюдают, в надежде, что она выведет УГРО на своего хахаля или же Чекан сам заявится к ней. Вдруг Фиму посетило странное чувство тревоги. Рука почти машинально дернулась к карману, как раз вовремя, чтобы схватить маленькую ладошку. Фима посмотрел вниз. На него уставился мальчишка лет десяти, загорелый, коротко стриженный, чумазый, к гадалке не ходи — беспризорник. — Вы, молодой человек, либо очень глупы, либо невероятно храбры, — заметил Фима. Пацан пожал плечами, мол, а может, и то и другое. Фима разжал кулак и с удивлением обнаружил в руке пацана сложенный листок бумаги, которого точно не было в кармане Фимы. — Он велел передать, — сказал пацан, дернул руку и мигом исчез в толпе. Кто такой «он», Фима прекрасно понимал. Развернув листок, он прочел адрес и короткое «есть дело». Ну дело так дело. Этот адрес Фима знал. Гоцман жил там до войны, но, вернувшись и подмяв под себя преступный мир Одессы, перебрался в другое место. Куда именно, Фима не представлял да и не сильно рвался. Как любили говорить его подопечные: меньше знаешь — меньше выдашь на допросе. Разумеется, Фима не пошел туда сразу, дождался вечера, но все же покинул отделение раньше положенного почти на час, чтобы не столкнуться со спешащими с работы соседями. Подходя к нужному месту, он зачем-то позволил уличному мальчишке начистить себе обувь, а потом остановился у ряда теток, продающих пирожки. В итоге к дому Гоцмана Фима подходил с объемным кульком пирожков со всяческими начинками. Вот будет смеху, если его там ждут главари бандитских группировок. К великой радости Фимы, он никого не встретил по пути. Помнится, по соседству с Гоцманом жила интересная женщина, которая любила совать нос не в свое дело. Поднявшись по лестнице, Фима постучал в дверь. Спустя пару минут ему открыл уже знакомый пацан-беспризорник. Впрочем, по проводу беспризорности Фима теперь сомневался. — Батя, тут этот пришел, — прокричал пацан и тут же скрылся в комнате. Фима так и замер на пороге, ошарашенно уронив челюсть. — Не «этот», а «Ефим Аркадьевич», — поправил Гоцман, выходя к гостю. — Да не тяни кота за причинное место, заходи. Он быстро впихнул Фиму внутрь, сам выглянул и осмотрелся, потом запер дверь. — За тобой не следили? Фима проигнорировал вопрос. Во-первых, он не был дураком, чтобы привести за собой хвост. Во-вторых, его сейчас интересовало другое. — Батя? — переспросил он. — Ну да, сынок мой, — кивнул Гоцман, но, встретив вопросительный взгляд Фимы, пояснил: — Да приемный. Встретил его на улице, толковый вроде пацан. Думаю, пропадет же. — А с тобой, значит, не пропадет? — Может, и пропадет, но не так быстро. Сделали все чин по чину. Усыновил его, бумажка даже есть. — Да кто тебе позволил вообще? — Так дело-то нехитрое. Дал кому надо в зубы, да и все. — Дал взятку или просто дал? — поинтересовался Фима. — Одно другому не мешает, — усмехнулся Гоцман. — Это что? — кивнул он на ароматный кулек в руках Фимы. — Ужин, — пояснил Фима. — Как раз к борщу. Картина, представшая перед Фимой, никак не вязалась с тем Гоцманом, которого он знал. Кухня, конечно, мало походила на оплот уюта, но по крайней мере в ней имелись стол и стулья, плита с пузатой кастрюлей и закипающий чайник. Пацан расставлял тарелки и раскладывал ложки. На столе уже красовалась чашка сметаны и нарезанный черный хлеб. — Мишка, давай еще одну тарелку, — велел Гоцман. Пацан кивнул, на секунду замер, глядя на Фиму, потом представился: — Мишка Карась. Он протянул руку. Фима пожал маленькую ладошку. — Фима. В смысле — Ефим Аркадьевич. Пацан кивнул и метнулся за тарелкой. — Так ты меня на ужин пригласил? — спросил Фима. — Сразу бы сказал, так я б цветов принес. — Я откуда знал, когда ты придешь и придешь ли вообще, — отмахнулся Гоцман, доставая пирожки. — А пацана надо кормить. Так что ты давай садись, небось тоже голодный, а за дела поговорим потом. Фима даже не стал уточнять, сам ли Гоцман готовил борщ, просто наслаждался тишиной, горячей едой и теплым окружением. Купленные Фимой пирожки пришлись как нельзя кстати. И Гоцман, и Мишка уплетали за обе щеки. Когда все поели, Гоцман оставил Мишку мыть посуду, а Фиму провел в комнату. Честно говоря, после такого ужина говорить о делах не хотелось. Хотелось просто улечься на диван, уложить голову на колени Гоцману и если не уснуть, то просто лежать, изредка перекидываясь ничего не значащими фразами. Однако этого не будет и не произойдет никогда. Поэтому Фима уселся в старое просевшее кресло и наблюдал, как Гоцман достает что-то из толстой книги. — Вот, — он протянул сложенный вчетверо листок бумаги. Фима развернул и с удивлением обнаружил накладную на обмундирование. — По этой писульке Чекан забрал одежду со склада, — объявил Гоцман. — Ты где это достал? — Где достал, там уже нет, — отмахнулся Гоцан. — Ты смотри внимательно. Фима смотрел. Бумага была плотной, волокнистой на ощупь, печать чуть выцветшая с неровными краями. Чернила в уголке слегка расплылись. Фима повертел накладную в руках, посмотрел на свет, даже попробовал на зуб. — Как настоящая, — удивился он. — Не «как», — заметил Гоцман, — а и есть настоящая. — Быть не может. Погляди, хрустит, как свежая банкнота, хотя ехала от самых Сум. — То-то и оно. Бумажка настоящая, только выписана была не в Сумах, а здесь, в Одессе. — Уверен? — Я показал ее Роде. Ну, ты помнишь Родю, в свое время немцы его дойчмарки брали. Родя, во-первых, не знает, кто такую может сделать в Одессе кроме него, а во-вторых, авторитетно заявляет, что это не подделка. — А Роде можно верить? Гоцман усмехнулся той ухмылкой, от которой у половины города кровь стыла в жилах. — Мне он не соврал. — Что же получается, — Фима принялся рассуждать вслух. — Чекан точно не капитан, а самый что ни на есть бандит. Но накладная настоящая, стало быть ее выдали в военном штабе. «Вот и Живчик утверждал, что ксива у Чекана настоящая», — отметил про себя Фима. — Слухай дальше, — кивнул Гоцман. — Чекан сам по себе ноль без палочки. За все отвечает некий Академик. Никто его в морду не знает, но слухи ходют, будто он в войну с немцами сотрудничал, да не просто, а обучался в самой натуральной фашистской разведшколе. — И кто же те слухи распускает? — Знающие люди, — отмахнулся Гоцман. — Думай дальше. Накладную Чекану наверняка тоже тот Академик подогнал. То есть Академик имеет своих людей в армии либо сам из армейских. Получалось складно, вот только каким боком сюда относился Давид Гоцман? — Дава, а тебе-то это накой? Чекана мы не взяли, но схрон его разорили. Он теперь носа не покажет. Что тебе до того Академика? — Ну, во-первых, интересно, что это за фрукт и с чем его едят, — ответил Гоцман. — А во-вторых, если он готовит бучу в моем городе, я должен как минимум об этом знать. Тут в комнату неуверенно заглянул Мишка. — Чай готов, — робко сказал он. — Там этот… в смысле Ефим Аркадьевич пирожки с вишней принес. — Ну так чего ждем? — Гоцман предвкушающе потер руки. — Фима, ты будешь? Фиме очень хотелось расспросить Гоцмана поподробней о том, что он знает и откуда достал накладную, но тот дал понять, что больше о делах говорить не намерен. — Буду, — со вздохом согласился Фима и прошел за Гоцманом на кухню.***
Давно стемнело, а Фима все просматривал документы, сопоставлял фрагменты мозаики, пытаясь сложить целую картину. За окном зашлась лаем собака, но тут же заткнулась. Район, в котором жил Фима, был тихим и спокойным. Пожалуй, даже слишком. Андрей Остапович порой ворчал, что вот так захочет кто из взятых Фимой уголовников с ним поквитаться — и некому будет на помощь позвать. Половина его соседей была старой и глухой, вторая — практически не появлялась дома ночами. Фима же только махал рукой, мол, если захотят, так и так достанут. Сразу после войны он почти сошелся с одной женщиной. Они даже какое-то время жили вместе, но ничего серьезного из этого не вышло. То ли были еще сильны ее чувства к покойному мужу, то ли его — к Давиду. В итоге Фима съехал. Он читал показания взятых шпионов, вышедших из немецкой школы разведки. Разумеется, показания были засекречены, однако не существовало такой бумажки, которую Фима не смог бы достать. В целом протоколы допросов были интересны и познавательны. Фима узнал много нового о слежке, запоминании и чтении по губам. Вот только непосредственно к делу эти знания никак не относились. Ни кличка «Академик», ни тем более его настоящее имя нигде не фигурировали. В дверь постучали, и Фима вздрогнул. Это был особый стук, которого он не слышал уже очень давно. Собственно, о нем знали всего два человека, не считая Фимы. Первый сейчас пребывал в военном госпитале в Киеве, не помня себя самого, что уж говорить о секретном стуке. Другой же никогда не явился бы к Фиме в открытую, если только у него не было другого выбора. На всякий случай Фима взял пистолет и осторожно открыл дверь. Он оказался прав, на пороге стоял Гоцман — бледный, в испарине, привалившись к дверному косяку, зажимая левое плечо. Под пальцами поступала кровь. Он смерил Фиму мрачным взглядом и негромко прохрипел: — Или стреляй, или пусти. Впрочем, ответить он не дал, оттолкнул Фиму здоровым плечом и вошел внутрь, почти сразу скинув куртку, проследовал дальше и начал выпутываться из рубашки. Фима поспешно закрыл дверь. — Вот те здрасте, — протянул он. — Если ты хочешь моей смерти, так наганом пользоваться умеешь лучше, незачем трепать мне нервы, они не казенные. Гоцман грузно повалился на диван, устало прикрыл глаза. Его грудь бешено вздымалась, по виску текли капли пота. — Водка есть? — задыхаясь, спросил он. — Коньяк. — Неси. Фима решил отложить расспросы и нравоучения на потом и быстро скрылся в кухне. Вернувшись, он нашел Гоцмана все так же сидящим с закрытыми глазами, но теперь тот не зажимал плечо, а держался за сердце. Фима понял и вот теперь по-настоящему испугался. Подобные приступы случались с Гоцманом и раньше. Из раны в плече медленно текла кровь, но с этим можно было справиться, а вот сердце… — Я могу доктора позвать, — начал Фима. — У нас новый военврач, милейший человек, я попрошу — он никому не скажет. — Не, — Гоцман помотал головой. — Сейчас само пройдет. — Пройдет, как же, — проворчал Фима, наливая стакан воды. — Думаешь, мне интересно будет объясняться за труп Давида Гоцмана в своей квартире? Люди не поймут. Гоцман жадно присосался к воде, опустошив стакан залпом. Фима намочил полотенце и положил ему на лоб, мимоходом провел рукой по голой шее. Жила под пальцами бешено пульсировала. Может, и правда вызвать врача? Сказать, что с сердцем что-то неладное, а когда тот явится, передать ему Гоцмана. Плохая идея. Вслед за врачом примчится все отделения УГРО, а это ему сейчас надо в последнюю очередь. Пока Гоцман приходил в себя, Фима достал бутылку коньяка. Хороший коньяк, жаль переводить такой на рану, но другого в доме не водилось, а просить у соседей спирту — последнее дело. Поэтому Фима смирился с мыслью, что зашивать Гоцмана придется самостоятельно, и стал готовиться. Для начала он выпил сам. От вида крови его всегда мутило. За время работы в уголовном розыске он попривык, однако предпочитал по возможности держаться в стороне от раненых. Удивительно, но на службе это удавалось, а вот с Гоцманом — нет. Затем Фима достал из специальной коробочки изогнутую медицинскую иглу. Так сложилось, что Фима всегда хорошо владел руками. В юности он промышлял карманными кражами. Потом он начал шить. Нужно было чем-то зарабатывать, пока его не утвердили в уголовном розыске, и Фима шил чемоданы. Сейчас у него не осталось на это времени, однако коллекция игл сохранилась. Ему часто дарили иглы. Просто в качестве интересного сувенира, чтоб было как можно больше и разнообразней. Гоцман стянул со лба мокрое полотенце, обтер им лицо и покосился на рану. — Дай, — он протянул руку к бутылке. — Дава, имей совесть, — возмутился Фима. — Приперся посреди ночи, заляпал все кровью, а теперь выпить требуешь. Тем не менее он передал Гоцману бутылку, а сам сел рядом, осмотрел рану. На вид ничего серьезного. Пуля прошла навылет. Промыть, зашить, перевязать. Гоцман, вопреки ожиданиям, плеснул коньяк на рану, стиснул зубы и тихо выругался. — Глотни, — посоветовал Фима. — У меня сердце. — Это у меня сердце, которое разорвется от твоих немузыкальных криков, когда я начну шить на живую. Да и соседей это совсем не обрадует. Гоцман сделал короткий глоток и, вылив почти половину бутылки на плечо, вернул ее Фиме. Тот со вздохом поболтал остатки и плеснул себе на руки. Зашивать рану оказалось совсем не то же самое, что мастерить чемоданы, хотя и там, и там кожа. Игла входила в тело с неприятным звуком, Гоцман хоть и пытался молчать, но все равно дергался. В итоге получилось ужасно, шрам останется кривой, да и в том, что не разойдется или не загноится, Фима не был уверен. Впрочем, Гоцману не привыкать, одним шрамом больше, одним меньше. Бинтовать Фима тоже не умел и постарался перевязать крепко, но не слишком туго. Гоцман, похоже, окончательно пришел в себя. Он вылил остатки коньяка в стакан и выпил залпом. — Так и что произошло, что ты, растеряв последние мозги, ринулся до меня? — Облава, — пояснил Гоцман. — Не может быть, я бы знал. — А ты не знал? Какое-то время они смотрели друг другу в глаза. Фима вдруг подумал: что, если Гоцман шел к нему с мыслью, что он его предал? Да, при нем не было оружия… Нет, при нем всегда есть оружие, а если ты его не видишь, так это только потому, что тебе не позволяют его видеть. — Если бы знал, лично бы пришел тебя арестовывать, — сказал Фима, стараясь выбросить из головы образ острого ножа в руках Гоцмана. — Верю, — отмахнулся тот. — Но это были не ваши. Военные. — А им накой? — А сам как думаешь? Фима не ответил. В голове кружились мысли, накладывались друг на друга, но никак не могли сложиться в целую картину. — Ты ставишь палки в колеса Чекану, — начал рассуждать он. — Чекан готовит большую бучу по приказу Академика. Военная прокуратура думает, что ты в этом замешан, и хочет взять тебя. — При этом, заметь, отлично знает, где я квартируюсь. — Да среди твоих есть крот. — Нет, — помотал головой Гоцман. — Это среди твоих есть крот. Сам подумай: накой кому-то из моих сдавать меня военным? Я понимаю — другим паханам, Чекану или твоему же УГРО. Но военные тут каким боком? — И каким же? — Таким, что, следи за мой мыслью, Фима, это Академик велел своим армейским подручным убрать конкурента, чтоб Чекану не мешал его дело делать. — А может, не стоило лезть не в свое дело, вынюхивая за Академика? — Может, — Гоцман пожал плечами и поморщился от боли. — Только, сдается мне, я слишком много разнюхал, раз Академик так подорвался. — Слушай, Дава, — протянул Фима. — А ты не думал бросить бандитскую жизнь да и податься к нам? Такие мозги на дороге не валяются. — Думал, — усмехнулся Гоцман. — Правда, мелко это как-то — из вора в менты. Вот ежели стать ментом, но не бросить воровской мир. Рулить, так сказать, из тени. — Как Академик? — Как Академик, — кивнул Гоцман. — Но тоньше, умнее, хитрее. Он замолчал, и какое-то время они сидели в тишине. Потом Гоцман поднял бутылку из-под коньяка, убедился, что она пуста, и откинул ее в сторону. — Вот только не возьмут меня в УГРО, — усмехнулся он. — И не надо говорить, что у тебя получилось. У тебя было воровство по малолетству, а для меня это жизнь. Может, лучше наоборот? — Что? — Ты вернешься. Гоцман вдруг потянулся и взял его за руку. Фима помотал головой. — У меня тоже жизнь. Честная, настоящая жизнь. — А если вернуться не к той жизни, а просто ко мне? Фима хотел ответить, что невелико отличие, но Гоцман не дал ему этого сделать. Он подался вперед, коснулся ладонью щеки Фимы и накрыл его губы своими. Фима уже и забыл, когда по-настоящему целовал Гоцмана. Та короткая жаркая ночь не в счет. Она больше напоминала утоление жажды. Частые горячие прикосновения. Узкая кровать. Кожа к коже. Полупоцелуи-полуукусы в шею, у Фимы до сих пор синяки не прошли. Но не вот так. Гоцман медленно накрывал его губы своими, углублял поцелуй, проникая в его рот своим языком. Фима обхватил его за шею. Словно и не было тех лет с начала войны. От Гоцмана все так же пахло табаком и кровью. Черт возьми, ну почему от него всегда пахнет кровью? Гоцман разорвал поцелуй, но лишь для того, чтобы повалить Фиму на диван и, навалившись сверху, вновь к нему присосаться. — Дава, — простонал Фима, пытаясь отстраниться. — У тебя же сердце. — И рука, — тяжело дыша, согласился Гоцман. — Да и плевать. Меня сегодня едва не расстреляли и наверняка уже в розыск объявили. Я, может, последний раз с тобой разговариваю. — Ну так не разговаривай. Фима откинулся на диване, позволив Гоцману забраться ладонями себе под рубашку. Тот не спешил, решив, похоже, что в его распоряжении если не вся жизнь, то уж ночь точно. Фима не хотел его переубеждать. Если военные и вправду объявят на него охоту, рано или поздно Фиме придется либо преступить себя и предать уголовный розыск, либо лицезреть мертвое тело Гоцмана. «Не сейчас», — сказал он сам себе и взялся за брюки. Гоцман покрывал его шею поцелуями, иногда возвращался к губам, словно не мог оторваться. Порой он болезненно шипел, хоть и старался не опираться на раненую руку, но даже не думал останавливаться. Его ладони скользили по телу Фимы, избавляя от остатков одежды. Сам Фима, наплевав на все, подставлялся под мозолистые ладони и позволял Гоцману оставлять на себе багровые засосы. Наверное, завтра он пожалеет, но сейчас все, что ему было нужно, это пропахший табаком, кровью и порохом Гоцман рядом с ним. Горячий до безумия Гоцман внутри него. — Я… — Гоцман попытался отстраниться, но Фима не позволил, крепко обхватив его руками и ногами. — Надо взять… ну хоть масло. — Дава, если ты сейчас уйдешь, можешь не возвращаться, — прошипел Фима. — Я таки не сахарный, не рассыплюсь. Гоцман посмотрел на него с сомнением, но спорить не стал. Он слегка поерзал, устраиваясь удобнее, сплюнул на руку и размазал слюну по члену. — Не говори потом, что я не предупреждал, — сказал он и двинулся вперед, одновременно ловя сдавленный стон Фимы губами. Пожалуй, он погорячился. Задница болела еще с прошлого раза, а Гоцман не отличался выдержкой. По крайней мере, в том, что касалось общения с Фимой. Он старался входить не спеша, но получилось все равно резко. Он замер, давая Фиме время привыкнуть, но долго не продержался и начал медленно, с трудом двигаться. Фима закусил губу, чтобы не кричать. Соседи, конечно, глухие, но в самый неподходящий момент у них может прорезаться слух. Сдерживаться получалось плохо. Гоцман прекрасно помнил, как ему нравится. Касался в правильных местах. Двигался в нужном ритме. Прижимался так тесно, что Фима чувствовал, как трется его член между их тел. В конце концов возбуждение стало невыносимым. Фима крепко прижался к Гоцману и вцепился в его плечо зубами. Удивительно, что не прокусил кожу. В ответ Гоцман двинулся резче и хрипло застонал. Фима зажмурился и подался ему навстречу. Терпеть больше не было сил. — Дава… — только успел прошептать он, чувствуя, как сознание уходит куда-то далеко, растворяясь в волне удовольствия.***
Фима проснулся от стука в дверь. Обычного громкого стука, никаких секретных кодов. — Ефим Аркадьевич! — послышался снаружи голос Тишака. — У нас срочная ситуация! Фима подскочил на кровати и испуганно заозирался. Не хватало еще, чтобы Тишак выбил дверь и обнаружил его без штанов в постели с известным уголовником. Гоцмана рядом не оказалось, как не оказалось его одежды, окровавленной рубашки и даже пустой бутылки из-под коньяка. Окно было открыто и ветер трепал занавески. Фима понял, что укрыт одеялом, а его одежда аккуратно сложена на стуле. Стук и крики из-за двери повторились, приведя Фиму в чувство. Он быстро натянул штаны и направился открывать. — Не ломай дверь, она ни в чем не виновата, — проворчал Фима. — Иду Кашетинскую забрали, — выдохнул Тишак. Фима уставился на него, пытаясь осознать сказанное. — За ней Чекан явился? Так почему не взяли его? Организовать погоню, перекрыть улицы… — Нет, — Тишак помотал головой. — Ее арестовали. — Кто мог ее арестовать, если я здесь? — Военная прокуратура. — А они тут каким макаром? — Не знаю, со мной даже разговаривать не стали. Фима велел Тишаку ждать за дверью, а сам стал быстро одеваться, одновременно сопоставляя факты. Гоцмана вчера пытались взять военные, Иду Кашетинскую тоже, хотя им до бандитов и их баб дела быть вообще не должно. Похоже, Гоцман и правда сильно прищемил хвост Академику, раз тот начал действовать так резво. В военной прокуратуре с Фимой поначалу вообще не хотели разговаривать, потом его принял уже знакомый майор Кречетов. — Присаживайтесь, — сказал он, указывая на стул напротив своего стола. — Но учтите, у меня мало времени. — Тогда без лишних телодвижений, — начал Фима. — На каком основании вы задержали гражданку Кашетинскую? — Она подруга Игоря Чекана, бандита, ограбившего несколько складов с обмундированием и оружием. — Мне за то известно, и ребята мои пасли данную мамзель денно и нощно, чтобы на того Чекана выйти. Кречетов пожал плечами. — У вас свое расследование, у нас свое. Вы сами отказались от совместного, так что не возмущайтесь теперь. — Вы своим арестом теперь и наше, и ваше расследование пустили коту под хвост. Думаете, она выдаст Чекана? — Мы постараемся. — А если она просто не знает, где он? — Значит, передадим ее вам. Слышал, у вас даже немой заговорит. Последнее Фиме очень не понравилось, да и сам Кречетов ему не нравился. — Таки объясните, в чем была срочность брать Кашетинскую, или прикажете мне самому догадаться? — Знаете, я ведь имею полное право выставить вас и отвечать на вопросы только по официальному запросу, — сказал Кречетов. Вроде мягко сказал, но в голосе прорезался металл. — Но я понимаю, что мы с вами, по сути, одно дело делаем, так что я вам расскажу. Фиме очень хотелось встать и уйти, напоследок обложив майора Кречетова матом. Возможно, тот именно на это и рассчитывал. Возможно, кто-то другой на месте Фимы так бы и поступил, но Фима умел держать себя в руках и работу ставил выше своих чувств. — Внимательно вас слушаю, товарищ майор, — сказал он и даже вежливо улыбнулся. На секунду ему показалось, что во взгляде Кречетова мелькнуло разочарование, но тот это быстро скрыл и начал говорить: — Как я уже сказал, мы вели свое расследование. Нам удалось узнать, что обмундирование Чекан получил по поддельной накладной. Но это не все. Тысяча комплектов, конечно, достаточное количество, их можно продать или обменять, но это вещи в целом безопасные. Однако выяснилось, что Чекан получал не только обмундирование, но и оружие и боеприпасы. Много оружия. И вот это уже нас не на шутку взволновало. — Поэтому вы арестовали Кашетинскую? — Не только. Дело слишком важное. Чекан не просто воровал оружие. Он готовил что-то серьезное — нападение, налет, не знаю. — Не Чекан, — поправил Фима. — Некто Академик, — кивнул Кречетов. — Да, нам о нем известно, и мы делаем все, чтобы взять его в ближайшее время. — Вы знаете, кто это? — насторожился Фима. — А вы нет? Странно, я думал, вы нас опережаете. Его имя — Давид Гоцман. — Этого не может быть, — растерянно сказал Фима. — Почему же? Давид Гоцман — известный бандит и криминальный авторитет. Ничего в городе не делается без его согласия. У него достаточно людей и средств, чтобы организовать поддельные накладные, достать грузовики и нанять людей, того же Чекана, например. Я не слишком хорошо знаком с местными преступниками, но, судя по его досье, человек он жесткий, если не сказать жестокий, не уважает ни милицию, ни советскую власть. От такого можно ждать чего угодно: хоть массовых грабежей, хоть попытки захватить город. Но не волнуйтесь, мы уже предприняли попытку его арестовать. — Попытку? — переспросил Фима, стараясь показать, что он не знает о результатах этой попытки. — Надо полагать, неудачную? — Почему вы так решили? — Вы б не стали передо мной тут рассусоливать, если бы взяли Гоцмана. «Да и посмотрел бы я на того удальца, который смог бы это сделать», — добавил Фима про себя. — Верно, — поморщился Кречетов. — На его поиски направлены все наши силы. Пару дней — и мы его возьмем. Кстати, не подскажете, где искать? — С чего бы? — Ну, я слышал, вы когда-то были… друзьями. — Когда-то, может, и были, — ответил Фима. — Только было это тогда, когда я уже и не помню. — Если вдруг узнаете, сообщите. — Даже не думайте, я сам этому поцу руки скручу и за решетку запру. — Фима уже собирался уходить, но тут вспомнил один момент. — Ваше рвение в поимке особо опасных преступников, конечно, похвально, но лучше бы вы занимались делами армейскими, потому что Гоцман — не Академик. — Я понимаю, юношескую дружбу не так просто забыть, но факты… — Брехня ваши факты. Академик обучался в немецкой разведшколе. Вы можете представить Гоцмана с немцами? Нет, вы, конечно, можете, но вы его не знаете и, если не верите мне, спросите у любого в Одессе. Давид Гоцман — бандит, и по нему давно плачет тюрьма, но ни разу не фашист. — Откуда информация о разведшколе? — Из надежных источников. — Он сказал? — в голосе Кречетова послышалась насмешка. — Нет, я вас не осуждаю, просто подумайте, мог ли он соврать? Фима не ответил, молча покинул кабинет. Нет, соврать Гоцман не мог, а вот приукрасить — запросто.***
Протоколы допросов Кашетинской Кречетов все-таки предоставил. Как Фима и ожидал, ничего полезного в них не было. Кашетинская упорно открещивалась и от знакомства с Чеканом, и от краж с военных складов, и, конечно, от знакомства с Давидом Гоцманом, который фигурировал в документах не иначе, как Академик. Создавалось ощущение, что Кречетов специально делает на этом акцент: мол, глядите, какую рыбу поймал. То есть не поймал еще, но обязательно поймаю. Верил ли Фима в то, что Гоцман был тем самым загадочным Академиком? Не верил. И дело было не в том, что он слишком близко знал Гоцмана и тот не стал бы врать или использовать его. Еще как стал бы. Да и в целом картина вырисовывалась интересная. О Чекане и его схроне Фиме сообщил Гоцман, о том, что Академик — выходец из немецкой разведшколы, тоже. И ведь никто не видел того Академика, но все боялись. Мог ли Гоцман просто выдумать Академика и пустить Фиму по ложному следу, чтобы отвлечь от чего-то более важного? Вполне. Фима вдруг вспомнил их разговор, в котором Гоцман рассуждал, как хотел бы податься в менты, оставшись при этом авторитетом. Вот только одна мысль не давала Фиме покоя и не вписывалась в картину: накой? Зачем Гоцман затеял все эти сложные махинации? Фима все думал и никак не мог найти достойную цель, а ведь знал Гоцмана, пожалуй, лучше любого другого, а может, и лучше его самого. За окном грохнуло, и Фима подскочил на стуле. Звук гранаты он ни с чем бы не спутал. Снова грохнуло, и послышались выстрелы. Мелькнула мысль, что вот оно — та буча, что планировал Академик. Фима взял пистолет и осторожно подошел к окну. У здания уголовного розыска остановилась машина, из которой высыпали солдаты. Их тут же начали обстреливать откуда-то из-за угла. Затрещал пулемет. Оружие после войны много кто имел, но в основном по мелочи. Пулеметы могли быть только у бандитов. А кто еще стал бы обстреливать военных? — Дава, что ты творишь? — прошептал Фима, беря пистолет наизготовку. В голове завертелись самые безумные мысли. Неужто Гоцман решил захватить Одессу, установив в ней воровской режим? У кого у кого, а у него хватило бы наглости и глупости попытаться. За дверью послышались крики, стрельба, и Фима обернулся, вскинув пистолет. Дверь скрипнула, и на пороге появился человек. Фима выдохнул: это был военный в звании капитана. Возможно, он не знает подробностей, но какой-то информацией должен владеть. — Что происходит, капитан? — поинтересовался Фима. — Бунт, — лаконично ответил тот. — И кто бунтует? — Свободные граждане Одессы, — ухмыльнулся капитан и направил на Фиму винтовку. Среагировать тот не успел и наверняка получил бы пулю, но капитан вдруг замер, выпучив глаза, и упал, так и не нажав на курок. Из его спины торчал нож. До боли знакомый нож. В дверном проеме появился Гоцман, одетый почему-то в форму рядового. В правой руке он сжимал пистолет, значит, нож метнул левой. — Я надеюсь, ты хотя бы с открытыми глазами это делал, — Фима кивнул на нож. — Что, надо было позволить ему выстрелить? — поморщился Гоцман Он вытащил нож из спины убитого, обтер о его же форму и спрятал в сапог. — Таки ты мне объяснишь, что за кипиш, или за тобой очередь? — спросил Фима. Гоцман закрыл за собой дверь, выглянул в окно, быстро оценил ситуацию и задернул занавески. — А что этот сказал? — Сказал — бунт. — Так он правильно сказал. — Дава, — Фима схватил его за руку и пристально посмотрел в глаза. — Что ты творишь? — Спасаю свой город и тебя за компанию. А на что похоже? — он встретил настороженный взгляд Фимы и изменился в лице. — Ты думаешь, я это устроил? — А кто тогда? — Академик. — А ты — не он? — Фима! Если ты так обо мне думаешь, как не боишься в одной комнате оставаться? — То, что я тебя не боюсь, исключительно мой недостаток, — Фима отпустил его руку. Похоже, он и правда ошибся. — Но только кто тогда Академик? — Не знаю, как только я начал подбираться к нему, на меня спустили собак военные. — А это тогда кто? — Фима кивнул на убитого. — Недовольные советской властью, — Гоцман уверенно подошел к висевшей на стене карте города. — Они до войны были, во время войны и теперь никуда не делись. Академик их одел в советскую форму, выдал оружие и отправил штурмовать город. Наверное, он надеялся очистить Одессу от ненавистных Советов, вот только не учел один факт. — Какой же? — Давида Гоцмана. Гоцман сорвал карту со стены, за ней обнаружилась дверь, ведущая в заброшенный коридор. — Так вот как ты в мой кабинет пробрался, — понял Фима. — Старыми коридорами. — Идем, — велел Гоцман, не обратив внимания на замечание. — Позвольте полюбопытствовать куда? — Освобождать мой город от захватчиков. — Вдвоем? — хмыкнул Фима. — Я, конечно, верю в твои силы, не раз наблюдал их на практике, как и глупость, не могу не заметить, но даже ты не совладаешь с пусть небольшой, но вооруженной армией. — Недооцениваешь ты меня, Фима. У меня у самого есть армия. Фима вспомнил треск пулемета. Гоцман не дал ему времени подумать, ухватил за руку и впихнул в коридор, плотно прикрыл за собой дверь. Сразу стало тихо. Света здесь почти не было, на полу лежал приличный слой пыли, а стены покрывала паутина. Гоцман осторожно продвигался вперед, почти на ощупь, и негромко говорил: — После того как на меня устроили облаву, по Одессе пошел слух, мол, некто Чекан нанимает всех желающих пострелять и пограбить. Естественно, я разузнал, что к чему, и понял, что Чекан планирует захват власти под видом советской армии. Вернее, Академик планирует, а вот у Чекана другие идеи. Бабу его взяли. — Знаю, мы ее пасли, но военная прокуратура нас опередила. — Опять эта военная прокуратура, — проворчал Гоцман. — Везде, куда не сунься, они. Только зря они бабу евойную взяли. Чекан разозлился, ох как разозлился. Настолько, что пошел против Академика. Вместо того чтобы первым делом пойти на совет партии и военный комиссариат, он рванул к прокурорам. — Откуда ты знаешь? — Отправил к нему пару своих ребят. — Нет, откуда знаешь, что Академик велел идти до комиссариата и совета? — Если бы я был на месте Академика, так бы и поступил. Они остановились у железной решетки, перекрывающей коридор. Гоцман достал отмычку и принялся орудовать в замке. — Фима, а ты часом не знаешь, кто из прокуроров на меня облаву устроил? — спросил он. — Кречетов его фамилия, — ответил Фима. Гоцман кивнул, хотя вряд ли был знаком с Виталием Кречетовым. — А бабу Чеканову кто взял? — Он же. Замок щелкнул, Гоцман отворил дверь. Они вышли с черного хода, которым давно уже никто не пользовался. На улице еще изредка стреляли и кричали, но в целом казалось спокойно. — Либо моих орлов расстреляли всех, либо они сейчас разувают бунтовщиков, — усмехнулся Гоцман. По его лицу было видно, что он верит во второй вариант. — Дава, я таки вынужден спросить еще раз: что ты творишь? — Думаешь, только Чекан способен собрать армию из бандитов? Я вот тоже могу, даже быстрее. А еще — больше и лучше вооруженную. Да, одежи красивой у нас нема, да она нам и не сдалась. Пока Чекан вытаскивает свою бабу, мои ребята перебьют его. И заметь, награды не попросят. Ну, может, сапоги сымут, ну победокурят немного, но без особого вредительства. Закончив говорить, Гоцман сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Спустя пару минут к ним подъехал автомобиль. За рулем сидел не кто иной, как дежурный Сашка. Ну что у Гоцмана за талант собирать вокруг себя толковых пацанов и втягивать их в сомнительные предприятия! — Добрый день, Ефим Аркадьевич, — радостно поприветствовал он. — С ветерком поедем! — Куда? — поинтересовался Фима, забираясь в машину вслед за Гоцманом. — Академику рожу бить, — усмехнулся Гоцман. — Кстати, Фима, то, что я — Академик, ты своим умом дошел или тебя кто на эту мысль навел? — Давид Гоцман, не считайте меня тупым от рождения, я таки могу сложить два и два и получить очень даже четыре, а не пять. — И все ж? — Кречетов подсказал. — Опять Кречетов. Чувствую, надо мне поговорить с этим типом. Сашка, гони в военную прокуратуру! Фима едва успел схватиться за дверцу, машина с визгом сорвалась с места.***
До прокуратуры они добрались быстро, но долго там не задержались. Похоже, все разъехались усмирять бунтующих. Гоцман решил не тратить время и велел ехать на звук. В целом город выглядел даже спокойней, чем Фима подозревал. Наверняка в некоторых кварталах подумали, как в той песне, что идут учения. Однако и стрельба, и взрывы все же были. Именно туда, где громыхало сильнее всего, Гоцман и велел ехать. Фима даже не удивился, когда они оказались у тюрьмы. — Картина маслом, — протянул Гоцман, указывая на развороченные взрывом ворота и сожженный КПП. — Собираешься кого-то из своих под шумок освободить? — спросил Фима. — Как попрет. Гоцман выпрыгнул из машины и прежде, чем Фима успел возразить, направился ко входу, у которого дежурила пара солдат. Гоцман одернул бушлат, завел за спину руку с пистолетом и уверенно подошел к ним. Солдаты приосанились, подозрительно посмотрели на него, пытась опознать, свой он или чужой. Фима подумал, что настоящие солдаты не стали бы медлить и давно просто расстреляли бы нарушителя на месте. Видимо, Гоцман решил так же. — Вы чейные будете, хлопцы? — спросил он громко. — Хотя погодьте, я ж вас знаю. Гоцман выбросил руку с пистолетом и выстрелил сначала в одного, потом в другого. Фима вздрогнул. Скорее всего, каждому из «солдат» при ближайшем рассмотрении грозил вышак, но все равно странно было наблюдать, как Гоцман расстреливает людей в упор. Фима выбрался из автомобиля и приблизился, стараясь не смотреть на мертвые тела. — Ты бы остался, — сказал Гоцман. — За машиной присмотрел. — Зачем за ней следить, у нее нет пистолета и боевого прошлого. А я, на минуточку, при исполнении и обязан всех бежавших преступников вернуть на места. — Прям всех? — По возможности. — За мной держись и не высовывайся. Гоцман проверил патроны, взглянул на Фиму и отобрал у него пистолет. Фима хотел было возмутиться, но решил, что в бою от него все равно будет мало толку, Гоцман же стрелял с обеих рук одинаково хорошо. Он перешагнул через труп солдата и вошел внутрь. — Вот не думал, что однажды окажусь здесь по доброй воле, — проворчал он. В коридоре отчетливо пахло гарью, порохом и дымом. Кажется, они подоспели к самому интересному. Перестреливались в большом холле. Одни стреляли с лестницы, другие спрятался за баррикадой из столов и стульев. Зал наполнял дым, где-то кричали и стонали — видимо, были раненые. Военных в укрытии осталось всего трое: один оказался майором Кречетовым, двое других — рядовыми. Услышав шаги, Кречетов развернулся и пригрозил пистолетом. Гоцман тут же оказался позади Фимы, но вовсе не потому, что боялся. Просто светить лицом ему сейчас было не с руки. — Товарищ майор, прошу не стрелять, таки свои, — Фима примирительно поднял руки. Кречетов прищурился, помахал рукой, разгоняя дым, и опустил пистолет. — А, это вы. Что вы здесь делаете? — То же, что и вы, полагаю, — ловим бандитов. — Много вас? — Нас двое и еще трое на входе и еще десяток расходится по периметру, — соврал Фима. Не признаваться же, что он тут один в компании бандита Гоцмана. — Ага, — кивнул Кречетов. — Это хорошо. Мы уже не справляемся. Фима пригибаясь приблизился, присел рядом с Кречетовым, прячась за наваленную мебель. — Что у вас? — Чекан, — лаконично ответил Кречетов. — Наверное, вы были правы, не стоило его бабу арестовывать. Но кто ж знал, что он рванет с оравой бандитов ее вызволять? — И ты не знал? — подал голос Гоцман, который оставался в глубине коридора. — Нет, — покачал головой Кречетов. — А это кто? — Сопровождение, — быстро ответил Фима. — Борзое что-то ваше сопровождение. Когда, говорите, подкрепление придет? — С минуты на минуту, — выдал Гоцман. Вот никогда он не умел держать язык за зубами. Хотя, наверное, Кречетов раскусил его раньше, все-таки он не был глупым человеком. Фима обернулся, чтобы цыкнуть на Гоцмана, но почувствовал, как к его виску прижимается дуло пистолета. — Оружие брось, — холодно сказал Кречетов. — Все, что есть. Гоцман поднял пустые руки. — Бушлат сними, — велел Кречетов. Гоцман нехотя стянул куртку. Медленно достал еще один пистолет из-за пояса и повернулся, демонстрируя, что больше ничего не осталось. Солдаты, сопровождавшие Кречетова, удивленно на него покосились. — Это опасный бандит Давид Гоцман по кличке Академик, — пояснил Кречетов. — Мы его обезвредим и посадим вместе с Чеканом. — Но товарищ Петров-то из уголовного розыска, — возразил солдат. — Его за что арестовывать? — Вот именно, — поддержал Фима. — Я, на минуточку, вел означенного Гоцмана до тюрьмы, чтобы с рук на руки сдать его в установленном порядке положенным людям. Кречетов тяжело вздохнул. — На все-то у вас есть ответ, Ефим Аркадьевич. В следующий миг он выстрелил первому солдату в голову, потом второму. Фима рванулся вперед, пытаясь укрыться в коридоре. Если бы Гоцман последовал за ним, они могли бы уйти. Но разве Гоцман когда действовал по уму? Особенно если кто-то угрожал Фиме. Он ногой ударил Кречетова по рукам, выбивая пистолет, и замахнулся, целя в лицо, но Кречетов увернулся и сам заехал Гоцману в живот. Да так, что тот побледнел, в миг покрылся испариной и выпучил глаза, как с ним бывало, когда прихватывало сердце. — Дава! Фима бросился к нему, подхватил под руки и помог опуститься на пол. Кречетов не спеша поднял свой пистолет, потом собрал те, что выкинул Гоцман. — Посидите пока так, — сказал он. — Вы мне еще пригодитесь. Надо же на кого-то все повесить, почему бы не известного бандита Давида Гоцмана по кличке Академик и его... назовем это — друга. — Надо полагать, настоящий Академик — вы, Виталий? — поинтересовался Фима. — Я, — легко согласился Кречетов. — Только вы об этом никому не расскажете. — Чего вы добиваетесь? — Свержения советской власти, — просто ответил Кречетов. — Я был к этому очень близок, если бы не один влюбленный идиот. Кстати, мне надо с ним поговорить. Не уходите тут никуда. Хотя куда он пойдет после удара в селезенку. А ты, думаю, достаточно умен, чтобы не дергаться. Он направился к баррикаде и громко крикнул: — Чекан! Это Академик! Поговорить надо. Выстрелы прекратились. Стало очень тихо. Слышны были лишь громкие шаги на лестнице и тяжелое дыхание Гоцмана. Тот сидел, привалившись к стене, и держался за сердце. Похоже, хитрый удар все же спровоцировал очередной приступ. Гоцман прикрыл глаза, вслепую нашарил руку Фимы и некрепко сжал. Нашел время, надо о спасении думать. Оказалось, он и думал. Гоцман осторожно повел рукой Фимы по своей ноге к сапогу. Нож, понял Фима. Когда-то Гоцман учил его метать нож. Скорее ради развлечения, чем по-настоящему. Они выбирались за город и проводили целый день вместе. Тогда еще Фима промышлял карманными кражами, и Гоцман все время восхищался его пальцами. А может, и не зря восхищался? Фима не воровал уже много лет, но был уверен, что, если бы попробовал вновь, у него получилось бы. А получится ли с ножом? Чекан спустился к Кречетову. Он был один, скорее всего просто не успел найти нужную камеру. — Я на тебя больше не работаю, — сказал он спокойным негромким голосом. — Я так не думаю, — Кречетов направил на него пистолет. — Сейчас же собираешь остатки людей и берешь комиссариат. — Или что? — Или пуля в лоб. — Я так и так труп. — А она? Хочешь, чтобы она десятки лет гнила в Сибири? — Утверждаешь, что позаботишься о ней? И я должен поверить? — У нас был уговор: ты берешь город — я отпускаю твою бабу. Ну что тебе в голову взбрело? — А может, мне надоело быть твоей шестеркой? Фима внимательно посмотрел на Чекана. А ведь тот и правда не хочет всего этого. Ему нужна лишь его женщина и свобода. Фима глубоко вздохнул, успокоился, выкинул все мысли из головы, как когда-то учил Гоцман. А потом резким движением выхватил нож из его сапога и запустил в Кречетова. Он целил в спину, но попал в плечо. Впрочем, хватило и этого. Кречетов вскрикнул и выронил пистолет из рук. Чекан среагировал мгновенно и с размаху заехал ему по лицу, да так, что Кречетов опрокинулся на пол и остался там лежать. Чекан меланхолично перевел взгляд на Фиму, потом направил на него пистолет. — Я тебя знаю, — сказал он, потом взглянул на Гоцмана. — И тебя тоже. — И что с того? — прохрипел Гоцман. — Бабу свою забирай — и катитесь на все четыре стороны. — А если я вас для начала пристрелю? — Хочешь жить с ней долго и без проблем — не пристрелишь. Чекан подумал и опустил пистолет, затем направился назад к лестнице. — Какая камера? — бросил он на ходу. — Кашетинская в пятьдесят второй, — сказал Фима. — Живчик — в сорок седьмой. Чекан остановился, удивленно обернулся. — А он мне зачем? Фима неопределенно пожал плечами. — Ну, может, у тебя до него интерес. — Может, — пробормотал Чекан и прибавил шагу. Фима помог Гоцману подняться и вывел его на свежий воздух. Тот все еще держался за сердце и выглядел не лучшим образом. Сашка подскочил к ним и помог усадить Гоцмана на заднее сиденье. — К доктору поедем, — сказал Фима. — И только попробуй мне тут коньки откинуть, собственноручно придушу. — Фима, — Гоцман ухватил его за руку. — Ежели что, за Мишкой присмотри. — Типун тебе на язык. Одыбаешься и сам будешь присматривать. Но если ты настаиваешь, я, так и быть, помогу. Гоцман неловко улыбнулся. — Гони, Сашка, — велел он. Фима ухватился за дверцу, чтобы не трясло, другой рукой обнял Гоцмана. Тот сложил голову ему на плечо и тихо дышал. «Вот только приди мне в себя, — мысленно пообещал Фима. — Запру в сарае и не выпущу, пока не завяжешь с бандитской жизнью». Машина с визгом ринулась с места.