Митчелл прожил так много — десятки, сотню десятков лет, — но ему кажется, что по-настоящему он начал жить только сейчас. Момент, когда он остался рядом с окровавленным потерянным оборотнем, будто стал моментом его нового рождения. Рождения человека.
Джордж не идеален, о нет — вообще-то, у него много недостатков. Он до абсурдности чувствителен, слишком эмоционален, порой помешан на том, что сам называет правильным. Иногда он застенчив как ребёнок, а его голос всегда в полутоне от того, чтобы подскочить до дисканта.
Но его улыбка для Митчелла — причина не сорваться, его доверительные взгляды — причина выбрать людей, а не вампиров. С Джорджем Митчелл вновь вспоминает, каково это — любить. И, похоже, его сородичам, а особенно Хэррику, это стоит поперек горла.
Хэррик не понимает — никто из подобных ему не понимает, — и только лишь мысль об этом заставляет Митчелла бросать на Джорджа короткие пронзительные взгляды. Просто чтобы убедиться, что он на самом деле сидит рядом с ним на диване, покусывает губы, рассеянно водя ручкой по строке кроссворда, а не лежит где-то в подворотне, пострадав от последствий выбора Митчелла.
Убийца все ещё внутри вампира и никогда не исчезнет — но теперь он познает нечто почти непривычное. Желание уничтожить любого, кто попытается причинить боль его Джорджу. А ещё страх. Страх, что однажды никто не спустится с лестницы, сонно желая Митчеллу доброго утра и ворча на него за то, что он вновь перекусывает тостами, а не ест нормальную пищу. Страх, что однажды никто не переступит порог дома, гремя ключами и ругаясь на погоду.
Страх, что однажды Хэррик бросит ему под ноги мёртвое истерзанное тело, и Митчелл будет плакать, сходить с ума и убивать.
Этот страх закипает в крови, и Митчелл предпочёл бы никогда не испытывать его, но увы. Он — часть его новой жизни, а, значит — это нужно принять, как он принял все остальное.
Его чувства вовсе не исчерпываются страхом. Они складываются из множества самых разнообразных мелочей.
Наблюдать, как Джордж готовит ужин, ужасно фальшиво напевая себе что-то под нос, на удивление быстро становится любимым занятием Митчелла. Он смотрит на плавные движения ножа, разрезающего овощи, на то, как Джордж помешивает на сковороде картошку, и думает лишь о том, что мог бы прижаться к нему со спины, обнять и слушать недовольное бурчание, очень скоро сменяющееся быстрым поцелуем.
Но думать — не то же самое, что быть уверенным, и в этом вся проблема.
Митчелл совсем не любит вечера перед полнолунием — хоть он и твердит Джорджу, что эту часть своей жизни он должен принять, сам Митчелл не готов принять тот факт, что через пару часов Джордж будет сходить с ума от боли, которую никоим образом не заслужил, а он не в силах никак этому помешать.
Хотя один момент все же немного облегчает эту ежемесячную пытку: та секунда, когда звезда Давида падает на ладонь Митчелла, и… ничего не происходит. О, это блаженное ничего. В нем таится куда больше смысла, чем можно себе представить. Это самый невинный, маленький, но, пожалуй, и самый дорогой секрет Митчелла. Он не говорит о нем даже самому Джорджу; глупо, но ему кажется, эта тайна делает его особенным. Избранным. И немного приближает к тому, что сам он понимает под человечностью.
Джордж вносит в их совместный быт куда больший вклад, чем Митчелл. Это он всегда заходит на кухню, помахивая телевизионной программой и рассуждая, какая передача будет интереснее. Если день у Митчелла очевидно не задался, он может быть уверен, что его будет ждать кружка с кофе и Джордж за столом, готовый выслушать или просто посидеть рядом, грызя хлебные палочки. Если он устал, то может лечь на диван, перекинуть ноги через колени Джорджа и расслабиться, закрыв глаза, под тихие звуки какой-нибудь передачи. Его сосед, как ни странно, никогда не протестует.
Иногда Митчелл находит на холодильнике записки вроде «У меня доп. смена. Твой бифштекс в холодильнике. P.S: Митчелл, вымой за собой посуду, я не шучу, только попробуй оставить её в раковине!!!» или «Я в магазине, и НЕ СМЕЙ ЕСТЬ ЭТУ КУРИЦУ, ОНА ИСПОРЧЕНА, я сохранил её для полнолуния». В такие моменты Митчелл почти смеется: он будто наяву слышит немного истеричный голос Джорджа, повышающийся с каждым восклицательным знаком.
Он жил со многими — людьми, вампирами, — но уже очень давно не чувствовал себя таким по-настоящему счастливым.
Джордж, если говорить начистоту, не производит впечатление человека, способного защитить даже самого себя. Вот почему, когда он врывается в логово вампиров со стулом наперевес, Митчелл напуган куда больше, чем был до этого. Он готовился драться за свою жизнь, но не за его, а это совершенно разные вещи. Потому что всего одна ошибка — и Митчелл лишится последнего, что даёт ему хоть какую-то надежду. В тот момент он и правда готов сдаться: пусть Хэррик делает с ним что хочет, использует в своём плане или убивает, лишь бы Джордж остался жив.
К счастью, все кончается хорошо — относительно хорошо. По крайней мере, у него все еще есть Джордж — а это очень много, на самом-то деле.
И все то, что вошло вместе с ним в жизнь вампира: звезда Давида, не обжигающая, а лишь чуть холодящая пальцы; попытки Джорджа обустроить их тихий быт, его улыбка и взгляды на Митчелла украдкой; совсем новые чувства и даже навязчивый пульсирующий страх за чужую жизнь, — все это сливается для Митчелла в единое целое.
В любовь.
***
Джордж покинул свою семью несколько лет назад. Очень долгое время он скитался — в одиночестве, страхе и темноте. Не жил, а существовал от одной полной луны до другой. Встреча с Митчеллом ознаменовала новое начало — то, где человек в Джордже взял верх над монстром, отравлявшем все его существо. Вампир спас ему жизнь — буквально спас, не дав своим сородичам забить оборотня до смерти. Именно это обстоятельство стало первой ниточкой, которая привязала Джорджа к Митчеллу.
Сейчас это уже далеко не нить. Это сотни, тысячи нитей, которые с каждым днем становятся все прочнее. И Джордж не может это остановить. Он и не хочет.
Одним из первых важных фактов, которые Джордж узнает о Митчелле, становится любовь того к прикосновениям. Сначала это создает в сознании Джорджа оглушающий диссонанс. Конечно, он мало что знает о вампирах, но представляет их холодными, издевательски-жестокими и с вечно затаенной опасностью в угольно-черных глазах.
А Митчелл часто смеется, хлопает Джорджа по спине и совсем не против объятий. Кажется, это признак открытого человека. И Джорджа, то и дело ощущающего ладони Митчелла на плечах или спине, это более чем устраивает. Он уже очень давно не был ни с кем хоть немного близок. И, хотя он старается держать себя в руках — в конце концов, нельзя накидываться на каждого, кто проявил к нему участие, подобно радостному щенку, — Джордж испытывает нечто очень глубокое, нечто сильнее всего, что ему доводилось ощущать до этого.
Митчелл находит для него работу санитаром, подсказывает, что пережидать превращения можно в подвале больницы, где Джордж точно никому не навредит — а для него это важно, правда, важно.
Одна из вещей, которые раздражают Джорджа в вампире, это его насмешливость. Она, конечно, не злая; Митчелл просто поддразнивает его, смущает — ему по какой-то причине нравится, когда Джордж в ответ краснеет и сердито фыркает, начиная беспорядочно размахивать руками. Но это все мелочи, по сравнению с теми моментами, когда Митчелл пристраивается с ним рядом на диване — возможно, ближе, чем следовало бы, — и они смотрят разные шоу, поедая крекеры из одной большой миски. Или теми, когда они сидят в баре и за парой кружек пива болтают о всяких мелочах. Все это очень быстро становится неотъемлемой частью жизни Джорджа.
А еще Митчелл оставляет ему завтрак на утро после полнолуния — это, вообще-то, чуть ли не единственный день, когда он готовит, обычно вампир перекусывает хлопьями, тостами или пиццей, поскольку еда ему не так уж необходима. Джордж раз в месяц возвращается домой после того, как его тело и его душа ломаются и собираются заново. И каждый раз он знает, что на столе его ждет завтрак.
От этого становится как-то легче.
Вообще в плане быта Митчелл практически бесполезен: он так и не понимает, зачем нужны три типа очистителей для обивки! Однажды Джордж скатывает все те носки, которые Митчелл разбрасывает вокруг дивана, в аккуратные шарики и обстреливает ими возмущенно вопящего вампира. При этом ему приходит в голову, что, наверное, довольно опасно атаковать сто с лишним летнее существо, питающееся чужой кровью, снарядами из вонючих носков. А Митчелл перестает отмахиваться в притворном ужасе и падает в кресло, от души хохоча.
И Джорджу чертовски нравится этот искренний смех.
Когда Митчелл возвращается к Хэррику, Джордж не может избавиться от тянущего чувства в груди. Что бы ни думал об этом сам Митчелл, Джорджу совершенно не по душе эта идея. Конечно, возможно, дело в том, что не далее как несколько месяцев назад представители сообщества злобных кровососов собирались его прикончить. Либо это на самом деле ужасная мысль.
Митчелл взрослый сто семнадцатилетний вампир, и Джордж уж точно не сможет защитить его лучше, чем он сам. И всё же, когда ему открывается вся правда о плане Хэррика, он берет себя в руки и вторгается в вампирское логово. Потому что у них Митчелл. А его Джордж никому не позволит тронуть, пусть у него самого трясутся поджилки.
Тогда у Джорджа мелькает мысль: почему всё же Митчелл так спокойно реагирует на его звезду Давида, если, как выяснилось, религиозные символы довольно опасны для вампиров? Он ставит себе галочку в уме: спросить об этом у Митчелла. Но сначала надо спасти его и унести ноги от стаи озлобленных вампиров, конечно.
Когда их зажимают в одной из комнат, Джордж начинает метаться в панике. Он почти задыхается при мысли, что один из окруживших их подонков в любую секунду может напасть на Митчелла. Джордж внезапно отчетливо понимает: он разорвал бы их в клочья, если бы только мог. Это пугает его, но не больше, чем риск потерять Митчелла. И Джордж до безумия рад, что все обошлось.
Еще ни за кого он так не переживал, и никто еще не защищал его настолько отчаянно. Это ново и страшно. Это дает Джорджу силы жить.
Да, ему пришлось покинуть свою семью и влачить одинокое и усталое существование. Но затем судьба подарила ему новую семью.
Так Джордж осознает, что для него есть любовь: взаимная забота и смех Митчелла.
И понимание этого наконец делает его по-настоящему счастливым.
***
Что же такое любовь — в представлении этих двух сверхъестественных существ?
Для Митчелла это Джордж. Для Джорджа — Митчелл. А для них обоих — это способ стать человечнее.
