Не имеет значения, кто ты такой

Куруфин легко поднимался по крутому склону. Лошадь он оставил далеко внизу — по этим уступам она бы не поднялась, да и наугрим косились с недовольством всякий раз, когда к ним являлись конными, а Куруфин рассчитывал на несколько новых слов кхуздула. Перебираясь с уступа на уступ, выше и выше, Куруфин — с иронией — думал о жадности наугрим. Нолдор охотно учили своему языку, делились им со всеми, кто согласен был принять этот дар — и синдар тоже не держали свой язык в тайне, напротив, они будто отдали его всему миру, всякому желающему говорить так, чтобы быть понятым. Но наугрим сберегали свой язык будто сокровище. Чего они боялись?.. Куруфин, погружённый в мысли, и не заметил, как выбрался на довольно широкую площадку, на которой обычно дожидался проводника из наугрим, который вёл его к вратам Ногрода. Вероятно, он явился слишком рано, потому что площадка пустовала. Несколько минут Куруфин стоял, прислонившись к скале и рассматривая силуэты гор вдалеке, как вдруг понял, что не один. Кто-то следил за ним — может, не желая быть замеченным. А может уже и желая. Куруфин оттолкнулся от скалы и огляделся. Да, по правую руку площадка, казалось сужалась и уходила в скалу, но если присмотреться, становилось видно, что узкая полоса, словно тропинка, огибала уступ — и, кто знает, — может там кто-то мог прятаться. Кто-то не враждебный, но осторожность никогда не вредила. Куруфин коснулся рукояти Ангриста под плащом и сделал несколько шагов вправо. — Выходи, я знаю, что ты следишь за мной. Из-за скалы мелькнуло — к удивлению Куруфина — лицо мальчишки — синда? нолдо? — и на мгновение пропало, а затем сам мальчишка — темноволосый, белокожий, с чёрными блестящими глазами — вышел из-за уступа. В его лицо было что-то знакомое — что-то из очень давних и счастливых дней, но Куруфин не мог понять что. Мальчишка тем временем в упор уставился на Куруфина. Долгий взгляд — прямо в лицо, краткий, мимолётный — на восьмиконечную звезду, вышитую на плаще. Куруфин привык к таким взглядам, но обычно они были хотя бы немного, но длинней. А ещё — обычно Куруфин мгновенно понимал, что теперь тот, кто бросил этот взгляд, думает о нём. Но лицо этого мальчишки было непроницаемо, только глаза по-прежнему ярко блестели. — Тебе не так много лет, а здесь живут только наугрим. Ты потерялся? — спросил Куруфин требовательно, потому что невольно разозлился на эту непроницаемость. — Я не потерялся, лорд Куруфин, — отозвался он после паузы. — Отец дал мне поручение, но я выполнил его скорей, чем он предполагает, и ушёл. Меня ещё долго не хватятся. В глазах мальчишки мелькнула гордость — её ему, догадался не без радости Куруфин, трудней сдерживать, чем другие чувства. Вероятно, он всё же был нолдо. — Когда я учил своего сына, я всегда знал, сколько времени ему потребуется на то или иное задание, — с сомнением заметил он. — Твой отец, верно, уже ищет тебя. — Нет, он не знает. Я никогда не показываю ему, как быстро работаю. — Почему? — Потому что тогда у меня есть время уйти в лес с матерью. На этих словах взгляд мальчишки стал напряжённым — словно теперь что-то должно было проясниться. И снова в его глазах мелькнула гордость. Может, и правда, должно было что-то проясниться, но Куруфин всё никак не мог догадаться… и игра в недомолвки надоела ему окончательно. — Ты откуда-то знаешь моё имя, а значит, и имя моего отца. Твоё же мне неизвестно, — твёрдо сказал Куруфин. — Кто ты такой, что ходишь в одиночестве близ врат Ногрода? Мальчишка помолчал — и возникшее напряжение было ему явно в радость, хотя Куруфин не мог поручиться, что догадался верно. — Моё имя Маэглин, лорд Куруфин, и я сын Эола, величайшего кузнеца по эту сторону Белегаэра. Когда он говорил о своих умениях, он гордился ими, когда он говорил о матери — в его голосе тоже была гордость и ещё какое-то чувство, не понятное Куруфину. Но теперь он назвал своего отца величайшим так, словно говорил о чём-то обыденном, даже скучном, о чём-то, что было безразлично ему. И Куруфин спросил: — Если ты знаешь моё имя, Маэглин, сын Эола, не слишком ли нагло с твоей стороны заявлять такое? Маэглин покачал головой — и в этом вновь не было ни гордости, ни радости: — Если ты слышал имя Эола, ты знаешь, что это правда. А возле Ногрода я потому, что отец сейчас у наугрим. Мы иногда приезжаем сюда. Куруфин кивнул — Карантир рассказывал ему о мрачном синда, который бывал в Ногроде, но никогда не упоминал, что у того есть сын. И кое-какие ещё слухи об Эоле доходили до Куруфина, слухи, которые — если посмотреть на Маэглина внимательней — могли оказаться и правдой. Потому Куруфин спросил уже мягче — как если бы обращался к собственному сыну: — Откуда тебе известно моё имя, Маэглин? — Я догадался. Ты сын Феанора, но не старший и не самые младшие, потому что волосы у тебя тёмные. Ты не средний, потому что он красен лицом и вечно хмур, и не третий, потому что о нём говорят как о красавце. Ты мог бы быть Маглором-песнопевцем, но тут я просто предположил. К наугрим скорей придёт кузнец, а не песнопевец. И я заметил, что ты носишь кинжал, сделанный наугрим. Баразбунд рассказывал мне об Ангристе, который Тэлхар подарил Куруфину, сыну Феанора. Когда только он успел заметить кинжал?.. Но наблюдательность, быстрота мысли и лёгкость объяснений Маэглина порадовали Куруфина, а не встревожили. Пусть он не гордится отцом, несмотря на величие того, но он любит мать, знает её родичей и гордится ими. — Для меня было честью, — эхом мыслей Куруфина сказал Маэглин, — встретиться с тобой. Но теперь мне нужно идти. Меня ещё долго не хватятся, но лучше вернуться немного раньше, пока даже не подумали начать меня искать. — Ты не проводишь меня к вратам Ногрода? Ты же знаешь, где они. — Знаю, но не провожу. Это дело наугрим, а не моё. Это их тайна. Куруфин кивнул — пожалуй, если он рассчитывал на несколько новых слов кхуздула, ему стоило ждать проводников. — Что ж, Маэглин, тогда иди, чтобы тебя не спохватились. Для меня тоже было честью встретиться с тобой. — Ты слышал о делах моего отца? — Я знаю твою мать. И я тоже умею догадываться. На мгновение — может, показалось, конечно — на лице Маэглина мелькнула улыбка, а потом он коротко кивнул Куруфину и скрылся за своим уступом, легко шагнув на узкую, едва видную тропу над пропастью. Однако Куруфин знал — чувствовал — что Маэглин никуда не ушёл, а так и стоит за уступом, следя за тем, кто был его родичем — и другом его матери (и сыном величайшего кузнеца по ту сторону Белегаэра). И потому, когда пришли наугрим-проводники — и среди них тот самый Баразбунд, знакомством с которым хвастал Маэглин, — Куруфин приветствовал их на кхуздуле. Ему в конце концов тоже есть чем похвастать — а мальчишке теперь будет что рассказать Арэльдэ.