***
— Что ты делаешь? — спросил безэмоциональный голос за плечом. Ацуши вздрогнул и пролил воду мимо кастрюли. Вода обиженно зашипела и испарилась. — Кёка-чан! — Что ты делаешь? — повторила Кёка, встала рядом и испытующе заглянула ему в глаза. — Готовлю шоколад, — честно признался Ацуши. — Шоколад? — Лицо Кёки ничего не выражало, но в голосе промелькнул интерес. — А можно попробовать? — Но он еще не готов... — Я помогу. Ацуши с грустью вспомнил о том, что Кёка — страшная сладкоежка, и мысленно попрощался с шоколадом. Потом с ужасом вспомнил о том, что готовка Кёки всегда сопровождалась катастрофами, и мысленно попрощался с жизнью. Спустя три часа и две пробежки в магазин за какао и молоком они не продвинулись ни на шаг. Единственный плюс — Кёка, кажется, объелась сладостей на год вперед. Шоколад никак не получался: был то слишком жидким, то твердым, как кирпич, то недостаточно горьким. И в формочки он лился криво — получались не сердечки, а... кое-что куда менее романтичное. — Безнадежно, — вздохнул Ацуши, отставляя в сторону миску. — Так я никогда не признаюсь. — В чем? — поинтересовалась Кёка, склонив голову набок. — И зачем тебе в чем-то признаваться? — Не то чтобы я… — Куникида-сан говорит, что чистосердечное признание облегчает наказание и положительно влияет на совесть. — Но я не… — А Дазай-сан говорит, что совесть грызет только тех, кто ведет слишком добродетельную жизнь. Если бы Ацуши с головой не захлестнуло отчаяние, он бы никогда не начал жаловаться, тем более Кёке. Но Ацуши дошел до ручки, и слова сами полились с языка. Кёка внимательно выслушала, потом кивнула и подхватила рукава кимоно. — Не волнуйся, — уверенно сказала она. — Я помогу тебе. От благодарности Ацуши едва не пустил слезу, но тут Кёка спросила: — Но если ты хочешь признаться в любви, то почему делаешь шоколад в форме заячьих ушек?***
— А это еще что? — спросил Акутагава, буравя взглядом на сверток. Ацуши откашлялся и твердо сказал: — Шоколад. — Шоколад? — Ну, сегодня же четырнадцатое марта, — пояснил Ацуши. — Белый день. Акутагава нахмурился. Иногда Ацуши казалось, что у Акутагавы одна реакция на все случаи жизни. Идеально отрепетированная и доведенная до совершенства. А, нет. Изредка он еще закатывал глаза или выгибал бровь, но это уже по особым случаям. — Белый день? — бесцветно переспросил Акутагава. — Ну да, — чуть растерянно отозвался Ацуши. — Белый. Сегодня парни делают подарки девушкам в благодарность за шоколад, который получили от них на День святого Валентина. — Глаза Акутагавы сверкнули металлическим блеском. Чувство самосохранения настойчиво просило заткнуться, но Ацуши решил, что пора отбросить в сторону страх и слушаться веления сердца. — Ты подарил мне шоколад, и я… принимаю твои чувства, Акутагава. По правде говоря, я сам давно хотел тебе признаться в том, что... Ленты Расёмона со свистом рассекли воздух. Ацуши частично обратился и отпрыгнул подальше от взбешенного Акутагавы. Точно, у него было еще одно выражение лица — «умри все живое в радиусе километра». И как Ацуши про него забыл? — Акутагава, ты чего?! — спросил Ацуши, уворачиваясь от Расёмона. — Ты где тут девушку увидел?! — Что? — Где, спрашиваю, девушка, — процедил Акутагава и на секунду остановился, будто бы переводя дыхание, — которая подарила тебе шоколад? — А? Акутагава, ты что, ревнуешь? — В ответ послышалось такое рычание, что любой тигр бы позавидовал, и Ацуши поспешил добавить: — Не волнуйся, мне никто, кроме тебя, ничего не дарил! — А я, значит, похож на девушку, — рявкнул Акутагава. — Нет, конечно. Ты угловатый, у тебя слишком низкий голос и груди нет... ай! Акутагава, не надо меня убивать! — Кажется, впервые с момента заключения перемирия Акутагава нападал на него всерьез. Ацуши уходил от ударов, но в ответ нападать не пытался и судорожно думал, как исправить ситуацию. Увернувшись от очередной атаки, Ацуши перекатился по земле и выкрикнул: — Но ты мне и так нравишься! Черные ленты замерли. — Что ты сказал? — Ты мне нравишься, — пробормотал Ацуши. — Таким, какой ты есть. Расёмон медленно, словно неохотно исчез. Акутагава выглядел… пораженным, иначе и не сказать. Пожалуй, Ацуши бы пожал себе руку, если бы они так не подрагивали — не от страха, а от волнения. Акутагава убрал со лба волосы. Потом тяжко вздохнул и сел на траву. Чуть поколебавшись, Ацуши сел рядом. Воцарилось неловкое молчание. — Выходит, я тебе нравлюсь, — наконец сказал Акутагава. — Очень, — кивнул Ацуши. Раз уж он нырнул в этот омут, так чего теперь бояться? — Поэтому я и сделал для тебя шоколад. — Ацуши с грустью посмотрел на шоколадные сердечки, которые во время сражения упали и рассыпались по земле. — Жаль, что ты не попробовал. Знаешь, сколько я за последние дни какао извел? Кажется, Кёку-чан теперь до конца жизни будет тошнить от одного слова «шоколад». — Акутагава опять нахмурился, и Ацуши поспешил добавить: — Она только дегустировала! Ну и помогала немного. Пыталась. Чуть помедлив, Акутагава подобрал с земли шоколадку, дунул, сметая пыль, и надкусил. Пожевал и выдал, поморщившись: — Терпеть не могу горький шоколад. Ацуши нахмурился. — Но ты же… — он оборвал себя на полуслове. Картинка в голове разбилась на кусочки, которые никак не хотели складываться вместе. — Я думал, ты подарил мне горький шоколад потому, что сам его любишь. — Нет, не люблю, — отозвался Акутагава и, вздохнув, положил в рот остаток конфеты-сердечка. — Мне тот шоколад Хигучи подарила. Пятьдесят пять плиток. Вот я и раздавал его всем подряд, пытаясь избавиться. И все равно осталось. — В подтверждение своих слов Акутагава вытащил из кармана несколько плиток и посмотрел на Ацуши с чем-то похожим на надежду. — Не хочешь? — Нет, спасибо, — пробормотал Ацуши. Акутагава вздохнул и спрятал шоколад обратно в карман. — Видимо, нам придется искать новое место для встреч, — наконец сказал он. Ацуши огляделся по сторонам. Земля была испещрена рытвинами, несколько деревьев были сломаны, одно — даже выдрано с корнем. Участок причала отломился, как кусочек шоколада, и теперь мерно покачивался на волнах. Кто бы мог подумать, что им удастся разнести пристань. Похоже, надо искать какое-нибудь место за чертой города. Подальше от цивилизации. Какой-нибудь лес. Хотя нет. Лес жалко — он обеспечивает планету кислородом. Степь. Пустыня. Кикиктархуак. Марс. — Ладно, оборотень, — вздохнул Акутагава, прерывая его раздумья, и поднялся на ноги. — Мне пора возвращаться. — Стой! — Ацуши тоже встал, шагнул за ним и отважился схватить за плечо. — Акутагава, ты так и не сказал, что думаешь о моем признании. На секунду Акутагава будто бы растерялся — глаза расширились, уголок рта дернулся. — Ладно, — сказал он, цокнув языком. — Давай сюда свой адрес. — Зачем? — с подозрением спросил Ацуши. — Я зайду к тебе на днях, и ты сам увидишь, что я думаю о твоем признании. — Что?! Так значит, ты все-таки хочешь… Ну, со мной? Акутагава не ответил. Что ж, по крайней мере, он ничего не отрицал, и Ацуши почувствовал, как на губах расплывается широкая и наверняка дурацкая улыбка. От осознания его несло, словно лодочку быстрым течением. — Значит, ты хочешь прийти ко мне домой и… Но я живу с Кёкой-чан! Нет, при Кёке-чан нельзя. Это аморально, это практически совращение несовершеннолет... И снова фирменный взгляд Акутагавы, который мог его заткнуть лучше любых слов. Впрочем, в этот раз он сопровождался лентой Расёмона, плотно прижавшейся к губам. — О чем ты, оборотень? Я имел в виду, что я приглашу тебя на… Ну, в общем, погулять. У Акутагавы заалели щеки. Ацуши невольно улыбнулся и, быть может (лишь быть может), его улыбка перетекла по Расёмону и коснулась губ Акутагавы. А может, ему только померещилось. — Кстати, оборотень, — вдруг сказал Акутагава. — Если ты хотел признаться в чувствах, то почему шоколад в форме зайцев?