Ошибки юности, ошибки зрелости

Ванилопа морщится и трясет ладонями, шипя как проколотая шина. Топает ножками, машет головой, такая нелепая, слишком еще хорошенькая для грязных ругательств, но уже отученная от своих конфетных присказок. Шэнк бесстыже хохочет, отвернувшись. — Окей, ты сама захотела за руль, детка. — Да клянусь, оно не болело! — надрывается Ванилопа в ответ. — Я серьезно, после заезда было нормально! Конечно, это скверно — вот так давать на откуп подростковому энтузиазму заботу о безопасности, но здесь учишься пристегиваться после первой аварии, а не когда скажет дядя-инструктор. Стертые в запале ладони — мелочь. Шэнк чувствует, что ей уже хватит, когда думает облить девчонке руки прямо из бутылки, потому что пиво все еще прохладное. Когда ты за рулем двадцать четыре на семь, не успеваешь научиться пить, две по ноль-пять — и Шэнк уже веселая, путается в ногах и мыслях. — Ну иди сюда, — двигается она на прогретом капоте. Ванилопа, оскальзываясь, карабкается и садится рядом. Тут же растопыривает пальцы и пялится на них. Шэнк от греха подальше допивает остатки и роняет бутылку под колеса. — Не было раньше такого, — упрямится Ванилопа. Шэнк думает ткнуть ей пальцем меж бровей, разгладить хмурость, но боится промахнуться и заехать в глаз. — Надо сделать перерыв, да? — Надо перчатки купить. Или обмотки. Закат гладит Ванилопу по щечкам. Шэнк смотрит и завидует. На заходящее солнце долго не попялишься, так что Ванилопе достается все ее слегка рассеянное внимание. — Э-эй, — отмирает залипшая на мечты о новых крутых перчатках, — ты чего уже? — Обратно тоже ты повезешь. Я нас на первом же повороте в стену вмажу. — Ну прям на первом. — Окей, — поддается Шэнк, — я крутая — на пятом. Ванилопа смеется так заразительно с этой своей уличной детской хрипотцой, что у Шэнк слезы набегают от хохота. Ну, или это плачут в ней остатки разумного — все же такие девочки-подростки созданы не для того, чтобы сажать их за руль гоночной тачки, — это их самих должны катать на мягком пассажирском. Не созданы такие простые очаровашки и для того, чтобы вывозить их на захламленный обрыв, окруженный свалкой, и надираться в одно горло дешевым пивом, — таких нужно возить на пикники у водоемов и поить теплым лимонадом. А для того, чтобы взрослые женщины в них, бесноватых милашек, влюблялись по уши, не созданы и подавно, — их, неискушенных, должны провожать до дома крутые, не смыслящие в любви, но уже полтора раза занимавшиеся сексом парни. Ага, щас. Шэнк даже представить толком не успевает — уже чешутся кулаки. Отсмеявшись, Ванилопа утыкается холодным носом ей в шею. От пропотевшей за день кожанки наверняка несет, но девочке, шальной и, ну, в конце концов выбравшей ее, Шэнк (а не какого-нибудь патлатого урода), кажется, нравится. Мягкий рот тычется над ключицей, хмель бьет в голову, и Шэнк только мысленно хлопает себя по плечу, мол, держись, старушка, ты тоже эту сахарную сама выбрала, а значит — добровольно подписалась на все ее выходки. — Найдешь мне какие-нибудь самые клевые перчатки, хорошо? — скулы сводит, как мило спрашивает Ванилопа, тихо, ластясь. — Даже не сомневайся, — треплет Шэнк ее по волосам, мягко скребет и оттягивает от себя — ласки такие опасны, особенно на закате, особенно на капоте, особенно на пьяную голову. — А сейчас ну-ка дай. Ванилопа дает ей обожженные рулем руки, и Шэнк целует каждую, немного слюняво и коротко. — Ой, да ну тебя, — краснеет Ванилопа в тон закату, такая маленькая, такая неприлично довольная. — Давай в машину, поехали? — Поехали, — кивает Шэнк и скатывается с капота. Она купит Ванилопе лучшие перчатки, но никогда не скажет о том, как неправильно вот так вот нежничать со взрослыми тетями, — ребенок сам должен осознать свою ошибку. А Шэнк, растекаясь по пассажирскому, думает о том, что ее заботой будет лишь не допустить появления в жизни Ванилопы ни одной такой другой взрослой тети, кроме уже имеющейся, — и ни одного патлатого урода. Пускай ребенок учится, — но на одной, конкретной ошибке.