***
Наше время Христофор Хьюга, облаченный в пуховик поверх халата, курил папиросу и, ступая обутыми в шлепанцы ногами по сугробам, обходил свои владения. Проверив на ночь глядя, как там огород и теплицы, что там с курами и кролями, как дела в коровнике и не залез ли снова загадочный вор металлолома в сарай, глава клана Хьюга властно провел ладонью по корыту и граблям. Как вдруг позади послышался уж слишком громкий шум ветра. Будто кто-то дул в ухо. Христофор, замерев, вдруг резко, как истинный каратист, схватил за нос того, кто дул ему в ухо, и круто обернулся. — Ты-ы-ы? Загадочным ночным гостем оказался паренек-альбинос с большими ясными глазами, одетый тоже в халат. Но не махровый, как Христофор, а в атласный, а это уже, на минуточку, статус. — Ты подумал над моим предложением, Христофор? — Никогда. Пшел отсюда, гнида, пока я участкового не вызвал! Гость расстроился, и, будучи ранимым и нежным, со всей дури треснул главу клана Хьюга ладонью, затолкал в сарай и закрыл на засов. — Ну и зря, Христофор. Ты только что уничтожил Малый Коноховск и весь район, — процедил ночной гость и, шелестя подолом халата унесся за калитку. Два дня спустя — Папа на миссии какой-то, наверное, дома его нету, а еще в сарае кто-то воет, Нежный говорит, это полтергейст, — поделилась Хавроша с подругой, цокая спицами. — Так и живем, Света, дома делать нечего, вот я за вязание села. Света Харуно грызла тыквенные семечки в чайное блюдце и, сопереживая, закивала. — А вяжешь что? Снова чехлы Гавриле-сенсею на «Жигули»? — Та не. Это… носочки, — смутилась Хавроша, прижав клубок красных нитей к себе, как дорогое богатство. — Это… Никите. На Новый год. Светочка тут же задергала бровями. — Та понятно. — Света, ничего такого! — Щас я тебя научу, как удержать мужика, я в этом шарю. Хавроша хотела было напомнить, что удержать Семена Учиху почетная сельская медсестра сумела ровно на час ночью в сеновале, после чего Сеню забрали в места не столь отдаленные, а сама «удержательница», обзавелась ложными надеждами и положительным тестом на беременность, но умолчала. И еще не догадывалась, что амурные подвиги Светланы Харуно стали не просто достоянием деревенских сплетен, но и отдельной темой для Собрания Пяти Председателей. — На повестке дня, — серьезно произнес исполняющий обязанности главы села, он же Шестой Председатель, Евкакий Емельянович Хатаке. — Чрезвычайно важный вопрос касательно ускоренных темпов полового размножения наших каратистов, вчерашних школяров. Председатели закивали понимающе. — Это же тенденция морального разложения общества, — подглядев в шпаргалку, продолжил Евкакий. — Детям по семнадцать лет, а они уже рожать собираются вовсю. Да у меня за месяц в селе пять залетов! Пять, граждане! Света, Ира, Тамара (это ж хорошо, что Гарик опаздывает), Зоя, шаурмистка наша, училище еще не закончила, и даже Лёня, наш Рок Леонид, уже кому-то присунул. — Тьфу, — сплюнул в окно председатель Кумогакуровки, мужик суровых правил. Граненые стаканы звякнули. — Я требую подписать закон о благоустройстве наших сел, — произнес Евкакий. — Шоб кружки были, спортзалы, кино, Интернет, на минуточку. Шобы ж дети от безделия перестали по сеновалам детей делать. — Согласная, — закивала председательша Поволжья. — Только денег у нас в районе нет. Губернатор области не выделит. — Вот в этом и проблема, — прохрипел председатель Иосиф. — Молодежь надо занимать. А чем ее занимать? Сенокосом и огородами? — Вот в наше время так и занимали, и ничего… Все повернулись к председателю Прохору из Ивагакуровки. — Дед, молчи, ей-богу, — прикрикнул Евкакий. — Так, на чем я… а, ну так вот. Надо молодежи подавать пример молодых каратистов, успешных, которые не плодятся рано, а думают о селах родных, развиваются как личности. Кстати, есть один такой пример, вон он, заходит. Гарик Пустынный, толкнув дверь тростью с рубиновым набалдашником, вальяжно махнул председателям рукой и, дернув плечами, поправил на них длинную тигровую шубу. Сзади шагала охрана сунагакурского председателя — надежный и свирепый Карен. — Че там как там? — протянул Гарик, прижимая айфон в чехле с кристаллами Сваровски к уху. — Тройня? Херасе. Карен, ты слышал? Слышал, Карен? Гарик Пустынный — председатель, патриот, ювелир. Запиши для лозунгов. Карен тут же достал из кармана блокнот и ручку. — Когда рожаешь? — сев в кресло, проговорил Гарик. — Семнадцатого? Карен, на когда мы ресторан сняли? — На пятнадцатое. — Алло. Алло, ты слышишь? Нельзя на семнадцатое. Пятнадцатого рожай, у нас ресторан на пятнадцатое. Кончено, конечно, все будут. Все село, дед из Адлера приедет. Никакого семнадцатого, люди на пятнадцатое собрались уже. Что значит, не мне решать, я так-то председатель? Карен! Карен, ты слышал! Не мне решать! — Дай трубку, я с ней поговорю! — Тормози! — Дай мне трубку! — Обожди, Карен. Да, я слушаю. Все. Все, пошел я. Мне надо государственные дела решать. Все, давай. Пятнадцатого, запомни, — подытожил Гарик торопливо. И спрятал телефон в карман шубы. — Так, я пришел, что обсуждаем, где шашлык? Председатели смотрели на него немигающими взглядами, лишь вздыхая. — Гарик, — произнесла председательша Поволжья. — Мы уже все обсудили. Иди с Богом. — Да? — Да, да. — Огонь, — обрадовался Гарик и, встав с кресла пошел к выходу и снова достал телефон. — Алло. Алло, это Гарик. Да, все уже порешал, без меня вообще ничего не могли… Когда за юным председателем закрылась дверь, Евкакий Хатаке закрыл лицо руками. — И Гарик туда же. Все, товарищи, теряем поколение каратистов, кто ж село защищать будет, когда они все в декреты поуходят. Старая гвардия не вытянет, вон, с Прохора уже ведро песка высыпалось. Прохор обиделся и шмыгнул носом. — На одного только Никиту надежда, — напомнил председатель Иосиф. — Только он не поддался искушению сеновальному. — Это ему еще просто пока никто не дает, — вразумил Евкакий. — Хотя, это ненадолго… герой битвы с Гулей Ооцуцуки как-никак. Бабы воинственных любят.***
Проницательный разведчик был прав, как никто, ибо знал тонкую женскую натуру получше Википедии. В то время как председатели совещались за шашлыками и самогоном, в столовке, куда Никита Узумаки пришел пообедать дошираком, разворачивались бразильские страсти. — Никита-кун, — томно прошептала студентка кулинарного техникума, которой один только профиль образования добавлял плюс двадцать пять процентов шансов охмурить пацана. — А расскажи еще раз, как ты спас село. Никита, набив рот лапшой, утер губы от бульона. — Ну дык, — обрадовался он, а особенно когда его окружили девчухи. — Было дело, значит, в Малоконоховских Буграх… Глядя в окно, как Никита во всех красках смачно рассказывает о том, как спас Малый Коноховск от нападения Гули Ооцуцуки, Хавроша, сжимая пакетик, где покоились связанные ею красные носки, насупилась. — Слышь, — нехотя буркнул Нежный, стоя рядом. — Хочешь, я ему всеку? Утерев слезы варежкой, Хавроша покачала головой. — Только не бей, Нежный, — взмолилась она, схватив брата на руку. — Только не бей, он же… на ангела похожий. «На ангела похожий» как раз, сёрбая бульоном, доел говяжий «Доширак» и, размахивая руками, принялся демонстрировать, как атаковал врага. — А я ей короче в дышло, и с ноги, и апперкот, и снова в дышло, шоб слюнями все залило, и так я короче всех спас, да. Девушки восторженно ахнули. За этими ахами довольный Никита и не услышал, как рыдающая Хаврошечка убежала домой. И уж точно не увидел за спелыми девичьими формами, как незнакомец в халате накинул на голову Нежного Хьюги мешок и оттащил в подворотню.***
Простой русский парень Савелий стоял у огородов и, прижимая телефон к уху, зловеще шептал: — No nuclear weapon in Malij Konohovsk. Maybe I can find some in Zadrishensk — it`s Russian area 51… И, услышав позади шум, увидел, как загадочная фигура в халате заталкивает отчаянно вопящего Нежного Хьюгу в старую маршрутку. — Э… — опустив рассеянно телефон, проговорил Савелий. — Не понял. И, раздумывая, кинуться на помощь или тихонечко слиться, увидел, как в него летит граната. — Вспышка справа! — воскликнул Савелий и, рухнув на землю, прикрыл голову. Село оглушил взрыв. И не только село.***
По дороге, неподалеку от Малого Коноховска, одиноко ехало бронированное транспортное средство, похожее на гибрид грузовика и микроавтобуса. Глядя сквозь решетку в крохотное окошко, лохматый пассажир в бесформенной робе вздохнул, увидев родные горизонты. Ехать было долго и скучно. Конвоиры разговаривать не хотели, называя четверых пассажиров не иначе как психопатом, террористом, маньяком и дебилом, до колонии, из которой этот квартет перевозили на север, за попытку копать ложкой подкоп в бетонном полу с целью побега, было ехать еще долго. Развлекались узники как могли. Вернее, развлекался один. — Когда с рассветом выйдут девки Копать картошку за село, В лесу березо-о-овые ве-етки-и Мне упадут прям на ебло… — Дядя Олег, да ты достал уже, сколько можно! — вспыхнул Иван Учиха, кинувшись душить дядю. — Служивые! — колотил в кабину конвоиров Мордатый. — Служивые! Заберите у него гитару! Сеня! Сеня, пни его, че ты залип? Семен Учиха моргнул, ибо действительно чет залип. Пнув дядьку-певца послушно, он снова прижался носом к решеткам. — Что, Сеня, ностальгия? — поинтересовался Мордатый, заметив, что внук аж слезу пустил. — Ностальгия шо пиздец, — признался Семен. — Дед, это ведь ты во всем виноват. — Я? — Ты дядю Олега подстрекал. Он Ивана потом подстрекал. Ты меня в своих интригах использовал, и дядя Олег, и Иван. И все короче, — протянул Сеня. — Мордатый, это из-за тебя я трачу молодость на нарах. Какого хрена из-за тебя меня в душевой трогают за попу уголовники? — Ой, Сеня, кто там тебя трогал, — фыркнул Иван. — Все как узнали, что ты три года у Остромысла жил, так боялись с тобой в душ заходить. Сеня насупился. Олег Учиха снова дотянулся до гитары, за что получил промеж чакры от всех своих родственников. — Да заебал! В этот самый миг на всю округу прогремел взрыв, отчего машину повело в сторону. Сеня, прижавшись к решетке снова, взглянул в окно и увидел, как со стороны родного села виднеется дым. — Не понял….***
Хавроша, услышав взрыв, значения не придала — вполне возможно, что Гаврила-сенсей снова принял на грудь и подрался с газовым баллоном. В расстроенных чувствах вернувшись домой и закрыв калитку, каратистка уже продумала программу на вечер: наварить себе пельменей, нажраться да помереть молодой, раз уж там Никита охочий до прелестей других дам. В пакете все еще ждал своего часа новогодний подарок Никите — вязаные красные носки, а значит, раз ее рыцарь не видит очевидных намеков, не подарить Хавроше ему носочки под бенгальские огни да под поздравление президента. Грустные мысли прервал внезапно внезапный (как же так!) гость. — Хавроша Хьюга, — прошептал незнакомец в атласном халате, шагнув к ней. — Принцесса Бьякугана. — Шо? — пискнула Хавроша. Незнакомец замер в метре от нее и вдруг громко вздохнул. — Матерь Божья, какая ж ты красивая. Хавроша прижала пакет к груди. — Кто ты? — Меня зовут Трофим Ооцуцуки, — произнес гость. — Я пришел за тобой, Хавроша. Время пришло. И, к ужасу Хавроши, встал на одно колено, утопая им в сугробах, а затем, достав из кармана коробочку, торжественно открыл ее, демонстрируя колечко, по-богатому отделанное камушками. — Хавронья Христофоровна, — сбивчиво произнес Трофим Ооцуцуки. — Будь моею во веки веков. — Стоямба, фраер жухлый, — послышался за забором вопль возмущенного рыцаря. — А ну отошел, пока я не подошел. — Никита-кун! — ахнула Хавроша, обернувшись. — Я тута, Хавроша! Шо он хочет от тебя? — крикнул Никита, перемахнув через забор. Чудом оказавшись рядом с домом клана Хьюга, после тонкого намека Светочки («да сходи ж ты, Господи-Боже, к Хавроше, вот тебе тортик»), Никита явно не ожидал увидеть, как какой-то белобрысый гад протягивает девчушке обручальное кольцо. — Хавроша! — крикнул Никита, героически стащив с себя курточку, готовясь к драке. — Хавроша, не ведись. Ему нужна не ты. Ему нужно приданное. Десять соток огорода, две коровы и сорок кролей! Ему нужно только это! Трофим Ооцуцуки прищурился. — Хавроша-сан, — прошептал он, чуть ли не в лицо тыча девчушке кольцо. — Хавроша-сан, ваш отец благословил наш союз. — Шо? — Шо? — А откуда вы думаете, у него сорок кролей и две коровы? — вскинулся Трофим. — Мой отец и ваш отец, Хавроша-сан, сосватали нас в лихие девяностые. За год до вашего рождения. Соглашайтесь. И сжал ладонь Хавроши. — Соглашайтесь, и я увезу вас в место, где находится мой дворец, как последнего истинного члена клана Ооцуцуки. — На Луну? — восхитилась Хавроша. — Нет. В Ижевск. Хавроша-сан, вы прекрасны, как звезда в ночном небе. Ответьте мне. — Слышь, конь, — ответил вместо Хавроши Никита. — Никуда она с тобой не пойдет. Хавроша, ходь сюды. Хавроша, сжав пакетик с носками, тут же юркнула за спину своего рыцаря. — НИКАГДА! — храбро пискнула она Трофиму. — Не для тебя цвели мои эдельвейсы! — Да-да! — поддакнул Никита. — Шо там у тебя цвело, Хавроша? Трофим Ооцуцуки был романтиком, которому только что плюнули в самую чакру. Разозлившись и встав с колен, он со злости ударил граблями по дождевой бочке. — Ты будешь моею, Хавроша Хьюга! — объявил он, и, сняв со спины рюкзак, швырнул его в сторону огорода. — Или ты будешь моею, или будешь ничьею. Я уничтожу Малый Коноховск. — Ой, в очередь, — хмыкнул Никита. — Еще один. А за Хаврошу я тебе щеки на шнурки порву. Расенган! И швырнул в наглеца синий теннисный мяч, но эта атака была Трофиму Ооцуцуки, как говорил классик, до сраки. — Два дня на раздумия, Хавроша, — произнес Трофим, просочившись дивным призраком за калитку. — Если через два дня моею не станешь, конец вашему селу. И унесся в далекую даль, за огороды, хохоча от собственной коварности. — Хавроша! — подхватив разомлевшую от джентльменства девушку, перепугался Никита. — Не ссы. Ты только не ссы, мы тебя ему не отдадим. Присев у рюкзака, оставленного подлецом, Хавроша расстегнула молнию и, нащупав рукой металлический корпус чего-то, ужаснулась. — Никита-кун! Присев рядом, Никита взглянул в содержимое рюкзака и… — Ох, ебать! Бомба представляла собой связку динамита, привязанную к противопехотной мине и бутылке керосина, и прикрепеленную дюжиной проводков к старым часикам, на которых тикало:48:12:06
— Хавроша, — прошептал Никита. — Хавроша… — Никита-кун, это бомба… — Хавроша, ты только не ссы. Щас все будет! — Никита-кун, не надо. — Да я ж сапер от Бога, — не очень уверенно протянул Никита, и не придумав ничего лучше, чем с ноги двинуть по рюкзаку, робко взглянул на отчет времени.24:06:03
— Никита-кун… — Нам пиздец, — отозвался Никита-кун.***
— Так, щеглы, отошли, — оттянув Никиту от бомбы, проговорил Евкакий-сенсей. — Так… а я хз че делать. — Сенсей, вы же разведчик! Евкакий нахмурился и поправил высоко натянутый ворот водолазки. — У меня есть мысля, — отозвался не очень уверенно Шуганный. — Ой, мысля у него, мыслитель хренов. — Тамара, тихо! Так вот, — утер лоб платочком Шуганный. — Надо взять эту бомбу. И нахуй выкинуть из села. — Желательно ближе к Задрищенску, — закивали очевидцы, коих набежало в усадьбу клана Хьюга два десятка. Мужики закивали. И пока Гаврила-сенсей осторожно пытался подцепить бомбу лопатой, а Джеки Чан аккуратно поправлял рюкзак, Чоткий Акимичи кинулся открывать калитку. Но не так все было просто. Только бомбу оторвали от земли, как на циферблате отразилось:20:10:15
— ДА БОГА РАДИ, НЕ ТРОГАЙТЕ ТУ БОМБУ! — в голосину завопил взвод беременных каратисток, на удивление, мысливший адекватнее всех. Евкакий нервно сглотнул. Гаврила-сенсей опустил бомбу на место. Со стороны огородов на носилках, наконец, выносили контуженного Савелия, к которому кинулась перепуганная Ира. Несмотря на подозрения многих в том, что нападавшим на американца был родной тесть, зятя недолюбливавший, сам Савелий прохрипел другое: — Джентльмен в халате… похитил мистера Нежного… Хавроша рухнула в обморок прямиком в сугроб. — Так, а ну не пищать там, — гаркнул Никита, когда по улице прокатились звуки ужаса. — Шо ж мы, не каратисты шоли? Я спасу Нежного. — Никита-кун… Евкакий-сенсей, сжав кулаки, кивнул. — Щеглы, — грозно сказал он. — Никита, Шуганный, Савелий… Савелий, ты там норм? Ну и Савелий, хорошо. Верните Нежного в село! Оклемавшаяся Хавроша уже тоже рвалась в бой. — И я с ними, — неожиданно шагнула вперед Светочка. — Света, ёб твою, тебе ж рожать, — смутился Никита. — Нельзя вам без медсестры! — Это да, это верно, — кивнул Евкакий-сенсей. — Щеглы… у вас двадцать часов. — А что потом будет? — поинтересовалась Светочка. Евкакий-сенсей вздохнул и хлопнул ученицу по плечу. — Вы с Сеней созданы друг для друга, Светочка. — Правда? — Не сомневайся. Громкие прощания затянулись на час, а время было как никогда драгоценно. Новая миссия Никиты Узумаки началась именно в тот момент, когда они вышли за ворота с целью вершить великие дела и вернуть Нежного домой. А может в тот миг, когда Хавроша, тронув его робко за плечо, тут же отвернулась и протянула Никите пакетик. — Никита-кун… надень носочки… замерзнешь в галошах. Никита, заглянув в пакет, замер. — Это же… Огонь, Хавроша. От души. И, тут же разувшись и натянув алые носки до середины голени, почувствовал плюс пятьдесят к броне и плюс миллиард к харизме. Заметный только Хавроше миллиард.***
— И глаз летит через тарелки, Через столы, через людей, Ах, эти еба-а-аные девки Сгубили тысячу парней. А эта шмара с арматуро-о-ой… — Дядя Олег! — рявкнул Иван, кутаясь в ватник и подрагивая от холода на трассе. — Лучше машину лови! Между прочим, именно Олег Учиха стал причиной того, что клан Учиха внезапно оказался на свободе. Ведь это именно он достал своими незатейливыми куплетами конвоиров, которые остановили машину и предприняли неосторожную попытку отнять у него гитару. За что тут же получили от Мордатого, который, избив служивых, оттолкал машину в кювет и, гогоча, залил соляркой, в ожидании, когда она взорвется. Иван, мысливший трезвее деда-психопата, дяди, и уж точно трезвее брата, который в последние полчаса даже что-то там подпевал Олегу, первым догадался ловить на трассе машину. Машины пока не ловились. — Так, — продрогнув, произнес Иван. — Сеня, раздевайся. — Что? — ужаснулся Семен. — Раздевайся. Тогда по-любому какой-нибудь маньяк из Задрищенска остановится. — Слышал брата? — прогремел Мордатый. — А ну сымай портки! И пока двое пытались стянуть с Семена штаны, а третий продолжал голосить на всю трассу свои песни, мимо беглых уголовников проехали битком набитые пассажирами «Жигули». — Сеня? Там что, Сеня был? — завертел головой Никита. — Да ну, — отмахнулся Шуганный, сжав руль. — Вряд ли. — Это гендзюцу. — Чертово гендзюцу.***
Дорога выдалась долгой и тревожной. Наконец, доехав до оставленных Хавроше указателей («ХАВРОША-САН, Я ЗДЕСЬ, ИЩИТЕ МЕНЯ В ГАРАЖНОМ КООПЕРАТИВЕ «СОЛНЫШКО»), каратисты вылезли из машины и огляделись. — Где мы? — Близ Ижевска, — процедил Никита, мигом сориентировавшись. — Надо найти гаражный кооператив и Нежного. — Уже нашел, — послышался невесть откуда знакомый голос. Трофим Ооцуцуки, зловеще хохоча, убежал в сторону гаражей. — Никита-кун! — крикнула Хавроша, тут же вцепившись в погнавшегося было за ним пацана. — Это может быть ловушкой, не ходи! И перегородила всем путь. — Я пойду! И верну Нежного! — Ни за шо, Хавроша! — рявкнул Никита. — А ну отойди. — Никита-кун, он хочет меня! Никита вспыхнул. — Молись, Трофим. — Никита-кун! — Никита! — Мистер Никита! Но Никита уже со скоростью разъяренного гепарда мчался в сторону гаражей. Светочка закрыла рот руками, Савелий почесал затылок, Шуганный чиркнул зажигалкой, а Хавроша, издав боевой писк, ринулась за своим рыцарем в огонь, воду и гаражный кооператив.***
Остромысл Любомирович, специально вызванный в Малый Коноховск, склонился над бомбой и внимательно осмотрел детонатор. — Ну че там? — заволновалась Надька. — Жахнет? — Жахнет, Надюша, — кивнул Остромысл. — Скоро жахнет. И распрямился. — Наука бессильна. Это слишком мощная бомба. Титановый корпус, пластилин, динамит, солярка и нитрат амония, вдобавок детонатор с Али Экспресс, — покачал головой Остромысл. — Я не рискну это обезвредить. И, переглянувшись с лаборантом, отошел от бомбы, показывавшей три часа до взрыва, подальше. — Срочная эвакуация! — заголосил батя Шуганного Нары. — Люди, хватаем самое необходимое и по коням! Сельчане засуетились в панике, готовясь бежать с этого Титаника куда подальше. Игорь Ирука, схватив в охапку учеников, кинулся собирать стопки непроверенных диктантов. Каратисты постарше побежали за оружием и портвейном — вот уж что нужно было выносить в первую очередь. И лишь двое: главврачиха Надька и исполняющий обязанности председателя, Евкакий, как стояли у бомбы, так и не шелохнулись. — Мы — председатели, — произнес Евкакий-сенсей, когда их позвали в телегу. — Мы уйдем с селом. Люди приоткрыли рты. — Шо ж мы, зря его от Петров отбивали, — улыбнулась Надька. — И от Гули Ооцуцуки. И от кого только не отбивали. — Величие каратиста в том, чтоб защищать село, — объявил рыдавшим бабам Евкакий. — Бегите, глупцы. Джеки Чан, разбив бутылку водки о забор, шагнул вперед. — Надя, я хуй без тебя куда пойду. И так с этой пенсией две дороги: или воровать, или помирать. Воровать, так по-крупному. А помирать, так с тобою. Встав рядом с бомбой, Джеки Чан улыбнулся золотозубым оскалом. — Остромысл Любомирович! — ахнул лаборант Копыто, когда его духовный гуру вышел вперед. — А я не брошу своих сокомандников! — прорычал Остромысл, встав между Надькой и Джеки Чаном. — Потому что настоящий каратист никогда не бросит своих сослуживцев. Как завещал это Третий Председатель. — Остромысл Любомирович, я с вами помру! — кинулся к нему тут же Копыто. — Мне без вас мир не мир. Вдохновившись принципом «один за всех, и все за село!» люди побросали вещи и сгрудились во дворе усадьбы семьи Хьюга, вокруг бомбы. — Ну, мужики, — объявил Гаврила-сенсей. — Вздрогнем напоследок. Односельчане высоко вскинули стаканы. Как вдруг… — Песчаный Сунагакурск никогда не бросит своего побратима, — вальяжно сказал Гарик Пустынный, чей лимузин въехал во двор. — Ведь брат за брата… — За основу взято, — процедил Карен горячо. — Тю, — удивился Евкакий. — Вы ж уехали утром. — Так мы на трассе автостопщиков поймали, — хмыкнул Гарик. — Ваших, между прочим. Поняв, что идиоты из отряда спасения Нежного скорей всего разбили служебные «Жигули» и потратили драгоценные часы на то, чтоб поймать попутку, Евкакий уже хотел было разораться в ритме матюков, как увидел, что из лимузина вылезает знакомая до боли фигура с гитарой. Искра, буря… — ОЛЕГ! — ЕВКАКИЙ! Отшвырнув гитару в сугроб, Олег Учиха кинулся обнимать старого сослуживца. Из багажника недовольно засопел Мордатый, которого в салон лимузина не пустили. — Вот и свиделись напоследок, — тепло сказал Евкакий. — Хуй ты одноглазый. — Ой, а сам-то. — Ну, товарищи, за сослуживцев. В последний раз. Не утерпев такого вопиющего тоста, ибо успел усвоить, что дружба сослуживцев и родное село — вечны, Семен Учиха вылез из лимузина и, стиснув зубы, процедил. — А ну разошлись все. Евкакий аж стакан выронил. — Сеня? — Сенсей, в сторону. Я спасу Малый Коноховск. — Э-э-э! Сеня! В ужасе подкосились все, когда заслуженный сельский дебил плюхнулся на корточки перед бомбой. — Сеня, Христом Богом прошу, не трогай, — прошептала Надька. — Не трогай. — Тихо все, — прорычал Семен, оттолкнув от себя очередную фанатку своего томного образа. — Щас все будет. — Сеня, родненький, — взмолился Олег Учиха. — Не трогай бомбу, а то жахнет на всю область, ты же у нас этот… как его… — Любознательный? — Нет, рукожоп. Семен очень обиделся на такие предъявы. — Всем. Тихо, — лаконично сказал он. — Остромысл… неси учебник за седьмой класс. Щас все будет. — Но ты просто каратист! — выкрикнул кто-то. — И уголовник к тому же! — Я не просто каратист, — чуть обернулся Сеня, хмыкнув. — Я — студент физмата.***
Уже облаченный во взятый напрокат смокинг Трофим Ооцуцуки был нарядным, уверенным в себе и раздраженным. Нарядным, потому что свадебный смокинг был на него почти впору. Уверенным в себе, потому что знал — Хавроша Хьюга станет его женой, по-любому. И раздраженным, потому что пленник уже почти сутки выносил ему мозг. — Так, че говоришь, «Игру Престолов» не смотрел? — сидя за банкетным столом и поглощая оливье прямо из салатницы, поинтересовался Нежный. — Зря. Очень зря. Я лично за Джона Сноу топлю. И, откупорив графин со сливянкой, плеснул в бокал. — Ну, за Джона Сноу. Занюхав напиток курочкой-гриль, Нежный поежился. — Хорошо пошла, как слеза, — сказал он, и, откусив кусок курицы, потянулся к холодцу. — А хорошо ты тут все организовал в гараже. Столы, шары… а где магнитофон? Ага, вижу. Тэкс, что у нас там в плейлисте? И, нажав жирным пальцем на кнопку, тут же задергал плечами. — Сердючка? Это пять, Трофим, это ты хорошо придумал. А ты мне нравишься, как муж для Хавроши — да хоть щас венчаться. Подай крабовый салатик. Нервный Трофим, сжимая букет для Хавроши, взвыл и склонился над пленником. — Нежный, — взвыл он. — Шел бы ты домой. Я ж наручники с тебя уже снял! — Домой? — нахмурился Нежный. — Не, домой не хочу, там дядька злой. Нежный снова плеснул себе наливочки. — За молодых. Трофим зарычал гневным басом, уже миллион раз пожалев, что выкрал брата невесты в качестве акта шантажа. — А «Шерлока» смотрел? Не смотрел? Фу, какой ты посредственный. Несчастный жених нервно поправил галстук. А Нежный, приколов к пуховику ленту почетного свидетеля, дирижировал окорочком в такт свадебной музычке. — Слышь, Трофим, — снова окликнул Нежный. — А нет у тебя симпатичной сестрички? А то я так-то не против… Не вытерпев и кинувшись душить брата невесты, Трофим Ооцуцуки хотел было применить секретную технику поглощения Бьякугана, но внезапно дверь в гараж кто-то борзый и явно на свадьбу не приглашенный выбил с ноги. — ТРОФИМ ООЦУЦУКИ! — рявкнул Никита, встав в боевую стойку. — Отпусти Нежного! — Нежный, иди, ты свободен! — крикнул с надеждой Трофим. — За тобой пришли! Нежный, так и замерев с полным ртом крабового салата и с куриным окорочком в руках, заморгал подселповатым Бьякуганом. Никита, оглядев стол, наливку и курочку аж на мгновение пожалел, что похитили не его. Тем сильнее была ненависть к врагу. — Молись, падла, — прошипел он, подтянув алые носки. — Никита-кун! — верещала Хавроша и, нагнав его, сжала в объятиях. — Не ходи, Никита-кун! Он же из клана Ооцуцуки! — Да и хер бы с ним, — прорычал Никита. — За тебя, Хавроша, смерти не боюся. Рассвирепев, что его зазноба обнимает не его, Трофим вскинул шампур, с которого Нежный как раз отпиливал кусок шашлыка. — Хавроша, беги, — жуя мясо, крикнул Нежный. — Беги, здесь опасно. Опа, грибочки! Сам мариновал, Трофим? — ХАВРОША, ЗАБЕРИ БРАТА! — заорал Трофим. — Забери, и я пощажу Малый Коноховск! — Не-не-не, Нежный, сиди, — смекнул Никита. — Шо ж ты, женишок, такой негативный? Собрался жениться — возлюби и отца ее, и брата ее, а коли рот на десять соток огорода раскрыл, так будь готов, что тебе этот огород каждую весну перекапывать! — Моя любовь сильнее всех угроз! — Еба, какие страсти, — восхитился Нежный, усадив Хаврошу рядом. — Салатик будешь? А курочку? Та поешь, дома жрать нечего. Не-не, не лезь, бабе в мужскую драку негоже. — Нежный, — рыдала Хавроша, предвкушая, что ее рыцаря сейчас будут бить. — Как ты можешь есть в такой момент? Нежный замер с ложкой у рта. — С трудом, Хавроша, мучаюсь, но глотаю, как собака, — покачал головой Нежный. — Чтоб этому гаду ничего не досталось. Вот, кушай холодец. Никита схватил обломок трубы и запустил его в незадачливого соперника. — Не быть Хавроше твоей. Не быть! Попав Трофиму прямо в лоб и с ноги отпуляв его в сторону стола, Никита оскалился. Но Трофим Ооцуцуки, набрав жменю оливье, под возмущенные возгласы Нежного, швырнул ее в Никиту: — Шар Поиска Истины! Комочек салата, щедро заправленного майонезом, угодил Никите прямо в глаза, ослепив. — Никита-кун! — Вот и все, Никита Узумаки, — вскинув обломок трубы над ослепленным Никитой, гаркнул Трофим. — Ну вот и все!***
— Пинцет, — произнес Семен Учиха, склонившись над бомбой. — Пинцет Сене! — рявкнул на все село Евкакий. И, тут же забрав у Надьки ее пинцет для бровей, вручил ученику. Сеня, подцепив пинцетом аккуратненько один из проводков (отчего напряжение повисло густым смогом), нахмурился. — Так, я понял. Олег Учиха, обмахивая над головой племянника тряпкой, возвел глаза к небу. — Надо резать, — произнес Семен. — А что резать я хуй его знает. — Сеня, зайчик, — умаслено прошептал Остромысл Любомирович. — Отползи от бомбочки, не трогай ручками ничего… — Тихо, — рявкнул Сеня, ударив рукой по земле, отчего бомба задрожала. Люди тоже задрожали. — Щас все будет. — Сеня, спокойно, я в тебя верю, ты был отличником, — сжимая ему плечи, прошептал Евкакий. — Давай, думай. Думай, Сеня. Десять минут осталось. Часики на детонаторе угрожающе попискивали. Люди тоже попискивали. Сеня от напряжения и ответственности тоже попискивал, синел и закатывал глаза. — Он щас в обморок упадет, — констатировал Иван. — Нашатырь Сене! Надька, сунув в ноздри благородного профиля малоконоховского мстителя две ватки, пропитанные нашатырем, отскочила в сторону. Семен издал страшный хрип и пришел в себя. — Сеня, — склонился над ним Гарик Пустынный. — Сеня, держи пахлаву. Карен тут же подскочил с подносом. — Какая пахлава? — оттащив Гарика, прогремел Джеки Чан. — Так, парень, давай, чему тебя научил Остромысл, кроме как ронять мыло в душе? — У него не выйдет, — буркнул лаборант Копыто. — Сам Остромысл Любомирович не рискнул обезвредить эту бомбу. — Сеня, не слушай, — шептал Евкакий-сенсей. — Сеня, держи пахлаву. — Гарик, уйди, ради Бога. Семен снова начал синеть, уже наконец-то поняв, что понты до добра не доведут. — Сеня, — произнес Иван Учиха. — Ты сможешь. У тебя есть то, чего нет у Остромысла. — Лишняя хромосома? В злобного лаборанта полетели шмат пахлавы и пустая бутылка. — У тебя есть брат, который в тебя верит, — сжав плечо Семена, пояснил Иван. — Сеня, ты не маленький глупый брат. Ты Семен Федорович Учиха, ты гений клана, отличник физмата и даже в тюремной душевой ты был самым красивым. — Шо, серьезно? — растерялся Сеня. — Ваня… — В селе может быть только одна бомба, и это ты, маленький умный брат. Сжав кулаки, Семен Учиха глянул в закат и вновь опустил взгляд вниз. — Нож. — Нож Сене! — завопил Евкакий. — Сеня, держи пахлаву. — Закройте Гарика в сарае! — Да тихо вы, не отвлекайте, — зашипела Ира Яманака. — Сеня, родненький, спасай село. Семен, вспомнив в секунду все, чему научился под крылом Остромысла Любомировича, припомнил и оглавление своей дипломной работы, и то, как на мине чуть не убился трансвестит Добрыня, и то, как водил на сеновал Светочку, которой, почему-то рядом не было в такой-то момент. Как и Никиты. «Бросили, мрази ебаные», — протянул внутренний мститель. Но внутренний каратист вдруг тоже задумался. Флэшбеки, как из Вьетнама, только из детства пронеслись скакунами в памяти Семена: вот он сидит за одной партой с Никитой в школе каратистов, вот Света дарит ему тайно валентинку, с любовным посланием в восемь ошибок, вот они впервые встречают своего забуханного сенсея, вот забуханный сенсей дышит на него перегаром, помогая пробудить Шаринган. Вот Никита закрывает его своим пузом от дерзких каратистов на экзамене каратистов второго уровня, вот Света приносит ему в больничку яблоки после махача с Гариком Пустынным, вот Евкакий-сенсей учит его искусству боя на кипятильниках и открывать пиво глазом, вот они стоят, команда Евкакия, на заброшенном заводе, плечом к плечу, противостоя Гуле Ооцуцуки. Вот Евкакий-сенсей разнимает последнюю битву на Малоконоховских Буграх и гоняет их с Никитой по всему селу, чтоб наподдать ремнем, вот Света закрывает двери сеновала на засов, вот Никита отдает ему свой Самсунг Галакси, за секунду до того, как Сеню увезет на нары автобус. «Вот ты какой, путь каратиста», — прошептал Семен. — «Защищать свою команду и село, как бы ни было ссыкотно. Никита, Света, Евкакий-сенсей…». — СЕНЯ, МИНУТА! ШО ТЫ ТАМ ЗАМЕР! — орал Гаврила-сенсей. — Все, не могу смотреть, — зажмурилась Надька. — Сеня, спокойно! — крикнул сенсей. — Сеня, что ты… С диким воплем, словно выпуская из глубин своей мстительной душонки всех демонов, Семен Учиха отпилил разом охапку проводов бомбы и, быстро стащив с пояса сенсея кипятильник, замахнулся и рявкнул: — Чидори! Все ахнули и зажмурились, когда последовал громовой удар. Кипятильник разбил детонатор вдребезги, и Сеня, закрыв глаза, приготовился подрываться на месте, но взрыва не последовало. Покореженные остатки уничтоженной силой истинного каратиста бомбы лежали на снегу, как сломанная игрушка. Воцарилась гробовая тишина, прежде чем все село взорвалось. Аплодисментами. — Сеня! — вопили люди. — Сеня! — Се-е-еня! Глядя на то, как ликует толпа, Семен рассеянно улыбнулся. — Он щас в обморок упадет. — Нашатырь Сене! — орал радостный Евкакий, стиснув его в объятьях. Семен, поднявшись с корточек, выпрямился. «Защищать село. Вот он, мой путь каратиста» — снова удостоверился он.***
Шмыгнув расквашенным носом, Никита отлетел в сторону полки с инструментами, к которой были привязаны праздничные шарики. Повалив в процессе полета гирлянду «С ДНЕМ СВАДЬБЫ!» и запутавшись в ней, он вчитался и прорычал: — Никакой свадьбы не будет! Побитый и помятый Трофим Ооцуцуки, сжимая руку Хавроши, на которую уже умудрился нацепить фату, всучил ей букет. — Никита. Не мешай нашему счастью! — Иди козе в трещину, лупоглазый! Я не сдамся! Нежный уже доедал свадебный торт и кивал в такт каждому слову. — Угу-угу, так и надо, все правильно, Никита, я за тебя… — Хавроша-сан, — прошептал благоговейно Трофим Ооцуцуки. — Станьте моею женой. Я брошу весь мир к вашим ногам. — Пиздит как дышит, — ухмыльнулся Никита. — Хавроша, не ведись. Он тебя использует! Ему нужно приданое! Десять соток огорода, две коровы, сорок кролей… Хавроша вырвала руку из пальцев Трофима и кинулась поднимать на ноги Никиту, которого за такой базар, вернее речь, треснули гаечным ключом. — Не согласная! Хоть режьте меня, хоть топите, не согласная! — с жаром крикнула Хавроша. — Но почему? — поразился Трофим. — Я и столы накрыл, если бы не твой брат, то все бы для церемонии осталось… — Потому что… — прошептала Хароша и раскраснелась. — Потому что… И, замявшись, закрыла лицо рукой. — Хавроха, не молчи, — выл Нежный, допивая шампанское. — Говори, говори все, шо на сердце! Говори, как в последний раз, а то сейчас Никита кони двинет, и что? Хавроша, глянув на брата, затем на Никиту, под глазом которого расползался фингал, затем на своего жениха, а затем увидев красную вспышку — презентованные Никите красные носки, выглядывавшие из-под штанов поверженного воина, почувствовала прилив сил: — Потому что я Никиту люблю! — Что? — выдохнул Трофим Ооцуцуки. — Шо? — прохрипел Никита. — Беллиссимо, — смахнул слезу уже пьяненький, а потому очень впечатлительный Нежный. Хавроша вскочила на ноги и, нашарив на полке с инструментами отвертку, сжала ее, готовясь защищать свою любовь. — С тех самых пор, как меня подстригли под горшок, а он один не ржал с меня. Или ржал, но так, чтоб я не видела, — выпалила Хавроша. — С тех самых пор, как защищал меня от гопоты. С тех самых пор, как в бою за мою честь он порвал носки! С тех самых пор мои эдельвейсы цветут только для Никиты Узумаки! И я буду защищать его! Никита аж подыхать передумал. — Хароша, — прошептал он. — Ты не гонишь? — Не гоню, Никита-кун, — багровела от смущения Хавроша. Никита, сжав ее руку, поднялся на ноги и задвинул расчувствовавшуюся девчулю за спину. — Трофим Ооцуцуки! Ты сейчас еще больше огребешь. Потому что если ты не со мною, Хавроша, то я погиб! А я не погиб, я еще в председатели пойду! Нежный звучно высморкался в скатерть. — Жди меня. И я вернусь, — пообещал Никита и, вытолкав Хаврошу из гаража, захлопнул дверь. И, открыв зубами флягу с особым своим оружием, сделал великанский глоток портвейна, что тут же обжег горло: — Куприян, я выбираю тебя!***
— Никита-кун, — плакала Хавроша, намазывая побитого рыцаря зеленкой. — Он же ж тебе все дышло расчекрыжил. — Да лан тебе, — фыркнул Никита, сидя на пеньке. — До свадьбы заживет. — Ой, какая была битва, какая битва, — качал головой Нежный, вынося из гаража судочки с недоеденными салатами. — Зло наказано. Хавроша шмыгала носом и причитала. Но даже заплаканная, лохматая и с зелеными губами после того, как открыла зеленку зубами, Принцесса Бьякугана была прекрасна — Никита млел и лыбился. — Знал бы я, Хавроша, я б… Нежный. — А? — Свали нахуй, пожалуйста. Нежный послушно пошел за угол, читать объявления на столбах, а Никита, воспользовавшись моментом, сжал каратистку в объятиях и смачно чмокнул, да не куда-нибудь, а в самые губехи, перепачканные зеленкой. Поцелуй выдался коротким — к гаражам уже бежали товарищи по миссии. — Ля, — тут же отпрянув от Хавроши, возмутился Никита. — А где вы были? Светочка, Савелий и Шуганный переглянулись и показали пакеты. — В Ашан ходили. — Тю. — Никита чуть не поги-и-иб, — сокрушалась Хавроша. — Не погиб? — ахнула Светочка. Никита, кряхтя, поднялся с тротуара и захромал под руку с Хаврошей к «Жигулям». — Домой поехали, Новый год скоро. А нам еще елку нарядить надо. Окликнув Нежного, каратисты в полном составе зашагали к машине. Шли молча, пока Савелий вдруг не поинтересовался: — А что будет с мистером Трофимом? Ответ у Никиты был уже припасен. — На «Давай Поженимся» его отправим. Не, ну не судить же его за то, что он такое с Хаврошей намутил и чуть село не уничтожил. — Почему это? — всхлипнула Хавроша. — Потому что нельзя, — загадочно ответил Никита. — Что нельзя, Никита-кун? — Потому что нельзя. — Господи, Никита-кун, он же тебя по голове трубой треснул! — Потому что нельзя быть на свете красивой такой, — подытожил Никита, глядя в перепачканную зеленкой зареванную принцессу. «Ну слава Богу», — выдохнула Светочка. — «Сосватали».***
— Да куда ж вы его! — орал Евкакий-сенсей. — Да куда! Он же весь район он взрыва спас! Да какие нары! Ему орден надо! Сеня! Сеня, ты не боись, мы своих не бросаем! Семен, которого вместе со всей семейкой брали ОМОНом за побег и покушение на жизнь конвоиров, страстно желал всему живому смерти. Закованный в смирительную рубашку и наручники, он прижался носом к окну, и глядя на то, как Малый Коноховск остается позади, а его, молодого, красивого и отчаянного, везут отбывать срок, Сеня приуныл. Триумф закончился. — Я вот одного не понимаю, — буркнул Сеня. — Почему они нас нашли? — Потому что один дебил выкинул тюремную фуфайку, ибо она «не модная», в ста метрах от Малого Коноховска, — процедил Иван. — Кто же это был, а, Сеня? Сеня сконфузился, поймав на себе взгляды родственников. — Так я же… — Дебил сраный. Хоть бы в кусты выкинул, нет, прямо у дороги. — Ваня, но ты же говорил, что я умный… что я гений клана. — Я соврал, чтоб ты-таки перестал очковать и обезвредил эту бомбу. Маленький тупой Сеня. — Мразь ебаная! — рявкнул Семен, бросившись на него. — Отомщу! Мордатый загоготал. — Да ладно, — улыбнулся почему-то радостный Олег Учиха. — Есть же и хорошие новости. На него глянули с ненавистью. — Это какие же, дядя Олег? — Нам положили гитару и я развязал руки. — Блядь.***
— Хорошо президент сказал. Душевно, — утер слезы Джеки Чан. — Ну, граждане, с Новым годом! В школьной столовке царил праздник. Накрытые столы, елка, украшенная стеклянными игрушками, бочка портвейна и дыра в стене — это Остромысл учил каратистов второго уровня на всякий случай обезвреживать бомбы на примере бенгальских огней, примотанных скотчем к стаканам с керосином. По телевизору начался «Огонёк», который не смотрел никто, ведь за столом страсти горели еще более интересные. — Девки, куда на шампунь смотрите, — прикрикнул Гаврила-сенсей, отодвинув от Иры бутылку шампанского. — Селу нужен здоровый генофонд. Вот вам компот. — Вот так Сеня спас село, — с гордостью рассказал Евкакий-сенсей. — Дебил дебилом, а находчивый. Светочка сияла. — Сеня… А про меня спрашивал? — Конечно, — соврал сенсей. — Привет передавал. Никита восхитился мощью сокомандника, но приуныл. — За что ж его забрали-то? — Мы своих не бросаем, Никита. Соберемся всем селом, и вернем Сеню, хорош ему в одних рубахах по сугробам скакать. Каратисты своих не кидают, они всегда друг за друга, как за якорь. Я вот не рассказывал, но был у меня сослуживец, его звали Олегом, так вот, однажды его придавило березой… Нежный доедал принесенные с неудавшейся свадьбы салаты, Савелий, порядком набравшийся, вовсю рассказывал Джеки Чану пароли секретных компьютеров ЦРУ, Гарик Пустынный пытался спорить с природой и доказывал кому-то по телефону, что если он сказал рожать пятнадцатого, значит надо рожать пятнадцатого. Карен гонял по селу Шуганного, узнав о беременности сестры, а Никита Узумаки поймал своим опухшим от фингала глазом нежный взгляд Хаврошечки. — Ну так это… го ко мне, я тебе «Дошик» говяжий заварю, — не зная, как иначе подкатить с большим изяществом, шепнул Никита. Хавроша вспыхнула. — Обожаю «Дошик». — Ну так… го, наварим. Да побольше. Первой из-за стола встала Хавроша. — Пойду я… Чайник поставлю. Догоняй. — Давай-давай, малыха, уже лечу. И действительно с трудом отсидел минуту, чтоб не привлекать внимания. Бросившись было следом, Никита оказался насильно усажен обратно сенсеем. Сенсей одарил его выразительным взглядом. — Я горжусь тобой, Никита. Никита хмыкнул. — Спасибо, Евкакий-сенсей. — Красавец, — с неподдельным триумфом шепнул Евкакий. — Ты вырос, уже не мелкий соплежуй. Ты уже взрослый соплежуй. — Угу. — Вот как время летит, а вчера еще, помню, пиздюшонок, метр тридцать с кепкой ростом, писюны на памятниках рисовал… — Сенсей, — прервал ностальгический поток Никита, нетерпеливо поерзав. — Я пойду, надо мне. Сенсей кивнул. — Стой, — вдруг строго окликнул он, и, пошарив в кармане, протянул Никите некий квадратик из фольги. — Запомни, мальчик мой. Носки — снять, презерватив — надеть. Не перепутай. — Да ну шо вы, сенсей, — раскраснелся Никита. — Шо я, совсем шоли? — Иди, Никита. Иди. И, перекрестив ученика на удачу, вернулся к новогоднему столу. «Носки — снять, презерватив — надеть. Носки — снять, презерватив — надеть», — как мантру бормотал Никита. — «Носки — снять…» Девять месяцев спустя — Шо, конь, перепутал? — сокрушенно фыркнул Евкакий-сенсей, глядя, как Хавроша высовывает из окна поликлиники сверток с новорожденным дитем, демонстрируя его ликующему селу. Никита смущенно улыбнулся. И, подняв взгляд, прищурился от солнца. Разглядев радостную Хаврошу и орущего сына, он заключил: — Его будут звать Бориска.