Как я впервые убил.

из записок моего отца, личный дневник Союза;        «Вряд ли я бы помнил отчетливей любой момент моей жизни, как ни этот день.        Даже солнце спускалось медленнее обыкновенного, словно под неслышимый похоронный реквием сметая облака вдоль линии горизонта. Зловещая тишина обволакивала все вокруг, казавшись непривычно враждебной и спокойной в одно время. Все было безумно бесконечным, и не становился исключением наивно дружелюбный шаг моего отца.       Я чувствовал пульс, безумный пульс своего сердца, взбешенный и подбадриваемый мыслью что этот день наконец настал.        В нужную секунду я вдохнул резкий воздух, будто бы окаймленный моим же заметным волнением; правда, не знаю, откуда оно бралось именно сейчас у меня, полностью решившего и твердо знавшего цель сегодняшнего дня. Перед внезапно выскочившим мной во весь рост вытянулся Российская Империя, посмотревший на меня с некой ноткой озорства и непонимания, для чего же такие трюки с моей стороны.        Я вздернулся взглядом до его глаз.        До сих пор помню, как хрипло от забвения о дыхании звучал мой голос, как гневно и ненавистно я выкрикнул все что думаю об империи; это, признаться, не входило в мои планы, но я безумно хотел оправдать себя же перед собой, может и как последний трус; я помню и себя, зажмурившегося от безумной ненависти и желанием справедливости, и, пожалуй, тихому, по детски наивному торжествованию над происходящим. Через три удара сердца я вновь взял в себя в руки и резко посмотрел отцу в глаза. Безумно задохнувшись в волнении, я нажал на курок пистолета, направленного прямо в грудь.        единственное, чего я, пожалуй, не помнил, это его лица. Я помнил его черствые, вечно изрезанные в битвах руки; высокое, и порой пугающе стройное тело; голос, вгонявший меня в еще большую ненависть к его мотивам и степенному уничтожению народа; может даже его глаза, в которые я так редко заглядывал. Но его целостный образ юрко ускользал от меня — слишком нечасто я смотрел на отца прямо.        Вместе с резким щелчком курка так же резко отпустило и меня. Будто собаке, которой дали команду бежать, мои безумство, волнение… все исчезло, умчалось в никуда, оставив, пожалуй, лишь осознание содеянного и непонятно простую пустоту. Его тело мягко опустилось на мои плечи.        Тишина стала давить на меня, внезапно побоявшегося шумно вдохнуть запах победы. Теплая кровь из сквозного ранения медленно спустилась по моим рукам, оставляя какую-то непонятную незавершенность. Слишком уж преувеличивал для себя я этот момент ранее — непонимание и безмерная простота не давали мне объяснений; будто я ждал, что после этого мне заиграет оркестр и затрубят фанфары в поздравительном марше; но все произошло как-то слишком просто. Я просто выстрелил, и он просто упал, и он просто… просто и легко больше не был жив. Я медленно опустил бездыханное тело на пол.        Даже мертвым он был красив. Его тонкие брови дополняли идеально располагающиеся веки, светлым мазком подчеркнутые синяками у глаз; губы были легонько прикрыты непредугаданной ранее смертью.       Он был создан для войны, для этой драматической и захватывающей игры в сражениях, безумных песен орудий и свиста сабель; но всему приходил конец. Я очнулся от раздумий резкой болью из-за того, что незаметно для себя сжимал руки в нестерпимо упорном и плотном кулаке. Почему же я сделал это, задал я себе вопрос тогда же. И сразу же получил на него ответ.        Я ненавидел Империю за его действия. Слишком сильно РИ губил свой народ, чтобы этого можно было избежать. Слишком много жертв, слишком много неопределенности и зря пролитой крови. Может мне и приходили мысли, что это было слишком жестоко. Может и чаще чем следовало бы я думал, какой я безумный убийца, и как мои руки запачкались кровью, которая останется со мной до конца моей жизни. Но это был лучший вариант для меня нынешнего на тот момент. Для него, для страны, и для народа.

Так я впервые убил.»