Все считают нас идеальными, Прошу, не позволяйте им заглянуть за шторы.
Пролог
Выдержки из писем французского переселенца Армана Лессетера к его брату Бартоломью. 23 октября 1744 Дорогой Бартоломью! Ты даже представить себе не можешь, как это замечательно — писать тебе из собственного шикарного особняка, а именно это я сейчас и делаю. Ты до последнего не верил, что у меня получится, но вот я здесь, в Америке, сижу в дубовом кресле перед камином в своём имении (которое мои любезные друзья Франсе и Луи уже окрестили Гастингс-Холлом в честь нашего почившего друга Жана Гастингса), а ты в старой доброй Франции наверняка сейчас голову ломаешь, решая, чем накормить малыша Джорджа. Но не будем о плохом. Я вышлю вам денег. Надеюсь, корабль не попадёт в шторм, как в прошлый раз, и моё письмо дойдёт быстро. Тебе наверняка не терпится узнать, как же так получилось, а, Барт? Извини, что не рассказывал раньше, хотел дождаться завершения всей истории. Что ж, излагаю всё от начала до конца. Заклинаю, не рассказывай матушке, её удар хватит! Как ты знаешь, больше двух лет назад мы прибыли к берегам Америки. Путь до Вайоминга был непростым, по дороге многие люди Франсе подхватили какую-то заразу. Он и сам заболел, но смог выкарабкаться, хвала небесам. Мы с Луи держались молодцом. Где-то в начале весны 1743-го наш отряд был на месте. Дорогой мой братец, видел бы ты эти горы! Они повсюду, куда ни глянь. Признаться, поначалу мне было даже не по себе — такие они громадные. Однако прожив здесь несколько недель я привык, и теперь даже не могу представить себе жизни без этих великанов. Единственным минусом гор (и мы уже от него избавились) были эти проклятые индейцы. Кошмар любого европейца: краснокожие, чумазые, косматые — ну настоящие дикари! До сих пор идолам поклоняются, можешь ты себе представить, Барт? Впрочем, неважно. Мы объявили Вайоминг территорией Франции, никто особо и не сопротивлялся, что было даже подозрительно. Я неоднократно говорил Луи и Франсе, что слишком уж мирно местные восприняли наше появление, но те только отмахивались. Прошлой осенью, год назад, наши люди вдруг стали внезапно умирать во сне. К ноябрю полегло уже человек двадцать, и мы не на шутку перепугались. Под подозрение попадали все подряд, да вот только мотива не было. Наше поселение жило дружно, никто не ругался, не дрался, чужого не брал. Кому могло понадобиться убивать своих же, да ещё и на территории, где мы чужаки? И тут меня осенило — ты уже, должно быть, догадался. Индейцы, больше некому! Проклятые краснокожие повадились убивать нас, честных европейцев! Я поделился своими соображениями с трезвомыслящим Луи, и мы остались ночью подстерегать убийцу. В первые две ночи всё было тихо, но на следующую в колонию пробрался один их них, молоденький паренёк. Мы сразу же схватили мерзавца. В руке у него были какие-то травы — должно быть, ими он каким-то образом травил наших людей. Мы тут же позвали Франсе и тот, не церемонясь, убил мальчишку. На следующий день состоялся совет, состоящий из Луи, Франсе, меня и Доминика Ле Шера. Решили, что с индейцами пора кончать. Нам было достоверно известно их местонахождение и количество мужчин в племени. Франсе поручил мне лично проследить за тем, чтобы ни одного индейца на территории Ролинса не осталось. В течение следующей недели его просьба была выполнена. Наша маленькая война с индейцами прошла как нельзя гладко и закончилась безоговорочной победой французских колонистов во главе с твоим покорным слугой. В награду Франсе пообещал мне второй по величине особняк в Вайоминге — первый уже строился для него и его женушки Клары. Сейчас, когда я пишу это письмо, отстроено только западное крыло, но то ли ещё будет, Барт! В любом случае, всё здесь для меня складывается благополучно — так матушке и передай, и ни слова про борьбу с индейцами. Отцу скажи, чтобы на посланные мной деньги купил Мари новое платье. Пора сестрице замуж, как ты считаешь? Всем передай огромный привет — маме, папе, Мари, Беатрис и малышу Джорджу. Делай то, что у тебя получается лучше всего — заботься о них всех. Очень по вам скучаю и жду подробного ответного письма.Арман.
25 октября 1744 Дорогой Барт, предыдущее письмо ещё не отправлено. Я долго думал, писать ли тебе об этом или нет, но всё-таки решился, благо почту отправят только в воскресенье. Расскажу тебе одну историю, которая приключилась со мной год назад в племени шошонов, тех самых, которых мы разгромили. Не всё прошло так гладко, как я описал в прошлом письме, дорогой мой братец. Казалось, все индейцы были уже перебиты, и мы, довольные собой, собирались покидать лагерь, как вдруг в одном из вигвамов послышались стоны. Я отстал, и потому кроме меня их никто не слышал. Любопытство взяло верх, и я заглянул внутрь. Всё было перевёрнуто, а на полу на руках старика-индейца умирала совсем молодая девушка. Грубое платье её было порвано на бёдрах, живот проколот шпагой или кинжалом. Старик был ранен в спину; седые волосы, падавшие до лопаток, были испачканы в его же крови — судя по всему, обоим оставалось жить недолго. Как только я вошёл внутрь, старик поднял взгляд. О, Барт, никогда я ещё не видел столько ненависти в глазах человека! Я, признаться, даже вздрогнул. Девушка снова застонала, и старик прижал её к себе, убаюкивая. Его чёрные глаза продолжали буравить меня. Я вдруг осознал, что как-то даже съёжился под этим взглядом, и поспешил выпрямить спину. — Именем французской короны… — начал было, но старец прервал меня. — Твои друзья надругались и убили мою дочь. Поплатишься за это ты, — на корявом английском проскрипел он. Я опешил. Можешь ты себе представить моё удивление, Барт? — Ты будешь проклят, — продолжал тем временем старик. — Клянусь телом дочери, будешь проклят. И вся твоя семья будет проклята. — Закрой рот, дикарь! — Днём вы люди, — всё так же баюкая уже умершую дочь, продолжил старик. Его красная кожа стала сероватой. — Но ночью будете становиться теми, кто вы есть на самом деле. Монстрами. Чудовищами. Вы будете убивать себе подобных. Таких же монстров, как и вы. Как только ты женишься, чужестранец, проклятье начнёт действовать. Все, кто носят твоё имя, будут прокляты… Он хотел сказать что-то ещё, но тут я проткнул его шпагой. Мне хотелось лишь одного — заставить утихнуть этот ужасный скрипучий голос. Скажу тебе честно, брат мой, слова старого индейца напугали меня. Даже сейчас, перенося их на бумагу, я чувствую леденящий душу холод. Знаю-знаю, что ты скажешь: никаких проклятий не существует. Но богом клянусь тебе, Барт, я что-то почувствовал, когда убивал краснокожего. Что-то странное произошло, как будто неведомая сила пронеслась сквозь меня. Напиши, что ты об этом думаешь, и поскорее.Арман.
16 апреля 1753 Дорогой Бартоломью! Письмо будет коротким, извини. Из Бостона прибыл художник — будет писать мой портрет. Просто хочу дать знать, что я жив и у меня всё в порядке. Вот уже десять лет, как я стал американцем. Не верится! Пишу тебе вот по какому поводу. Во-первых, посылаю деньги. Во-вторых, дорогой мой брат, ты можешь меня поздравить с долгожданным завершением строительства Гастингс-Холла! Вопреки обещаниям почившего в прошлом году Франсе, моё имение вышло самым большим в Вайоминге. Как приятно прогуливаться вечерами в его садах, а по утрам любоваться рассветом в горах! А этот чудный горный воздух! В общем, как ты уже понял, я доволен своей жизнью, и не имею ни одной причины на неё жаловаться. Наше поселение растёт на глазах, а твой брат, между прочим, является вторым главным человеком в нём после Луи Верендри. Расскажи, как мама, папа, Мари, Беатрис, малыш Джордж, племянники и ты сам, Барт. Всё хочу знать.Арман.
20 июля 1758 Дорогой Бартоломью! Счастлив был получить от тебя письмо. Мы не виделись уже семнадцать лет, а я всё никак не могу привыкнуть к тому, что не имею возможности прибежать к тебе в соседнюю комнату и поговорить обо всём на свете. Высылаю деньги на похороны матушки. Знаю, что уже прошло полтора месяца, но ты же знаешь этот океан — корабли его перелететь, к сожалению, не могут. Рад, что ты смог встать на ноги и открыть лавку, но деньги лишними никогда не будут, согласись. Ты спрашивал про семью, и я отвечаю тебе: женился только полгода назад в возрасте тридцати восьми лет. Моя жена — прекрасная женщина, дочь одного из здешних богатеев, Клавдия Томпсон. Она уже носит под сердцем моего ребёнка. И всё-таки одна вещь не даёт мне покоя, Барт. Помнишь того старого индейца? Он снится мне уже который месяц, с самого дня свадьбы. В кошмарах скрипучий голос старика проклинает меня и мою семью. Может быть, именно из-за его слов я так долго тянул с женитьбой. Вижу, как ты там, за много миль отсюда, укоризненно качаешь головой. Твой младший брат спустя столько лет всё ещё верит во всякие глупости! Постараюсь выгнать эти мысли из головы. Как поживают Мари и Беатрис? Как малыш Джордж? Уверен, он уже давно не малыш. Надеюсь, у вас там всё хорошо. Правда, Барт, я очень скучаю и жалею, что вы не можете приехать. Я дам знать, кто у тебя родится: племянник или племянница. Пока письма отправлять не стану, в океане, говорят, сильные бури. Всё написанное мной будет надёжно храниться в ящике стола, пока не придёт время отдать его Луи, чтобы тот, в свою очередь, отвёз в Бостон. А там месяц-другой — и вот ты, Бартоломью, уже читаешь мою писанину. Береги себя и всех Лессетеров, что остались во Франции.Арман.
13 января 1759 Дорогой Барт, не знаю, с кем ещё поговорить. Прямо сейчас Клавдия рожает наверху, я слышу её крики и места себе не нахожу. Всё-таки появление новой жизни — и счастье, и муки одновременно. Но переживаю я не только из-за этого. Меня не покидает неприятное ощущение надвигающейся беды. Вот-вот произойдёт что-то ужасное, я в этом уверен. Можешь списать это на нервозность, но говорю тебе точно, Барт, что-то не так или скоро будет не так. Молю Господа, чтобы мои слова были лишь надуманной чепухой. 14 января 1759 Дорогой Бартоломью! Спешу поделиться радостью: у тебя родился племянник Филипп Луи Лессетер, первый коренной американец в нашей семье. Клавдия чувствует себя отлично, младенец здоровый. Всё хорошо. Всё ещё не могу отправить тебе эти письма, но надеюсь, что скоро океан успокоится и у меня получится наконец с тобой связаться.Арман.
19 января 1759 (неразборчиво, размазанные чернила) … знать. Не могу. Мы убили его, Барт… … своего ребёнка. Разорвал на части, а Клавдия помогла. Мы съели Филиппа, и знаешь, что самое страшное, Барт? Было вкусно. Я хочу ещё. … … как вампир. У неё были огромные клыки и страшные, округлившиеся глаза. Утром она снова стала собой. … Проклятье существует, Барт. Оно реально.