Всё, что осталось

Наверное, ей бы следовало подумать чуть дольше, прежде чем забираться к Кан Чи в постель. Ё Уль привыкла к жизни среди учеников отца, к заботе и молчаливому присутствию Кона, к почтительности и уважению слуг. И потом, Кан Чи никогда в жизни не сделал бы ей дурного. Он был смешной — и не боялся казаться смешным, нелепый — и сильный, очень сильный. Заботливый, но не похожий на Кона. Хотя в чём заключается отличие — помимо вещей очевидных, вроде привлекательности, манер и умения обращаться с оружием, — Ё Уль не взялась бы сказать. А ещё он был не вполне человеком. Самой себе Ё Уль признавалась: нечеловеческая природа Кан Чи тоже была частью того, что её привлекало в нём. Весьма существенной частью. Он не был похож ни на кого из знакомых Ё Уль, может быть, Кан Чи вообще был единственным таким на свете. Пусть не такой высокий, как Кон, и вполовину не такой красивый, но такой необычный!.. Кон никогда в жизни бы не посмотрел на неё такими глазами, как Кан Чи, когда Ё Уль с детской непосредственностью забралась к нему под одеяло. Кон либо уступил бы ей эту постель, либо всю ночь пролежал бы, как покойник: на спине и поверх одеяла, держа руки по швам. Кон ночевал бы сидя за дверью, привалившись спиной к створке и чутко оберегая её сон и жизнь с клинком на коленях! Как знать, может, из-за того, что Кон поступил бы именно так, Ё Уль и пришла в итоге не к нему, а к Кан Чи. Кан Чи удивился, но удивление продлилось недолго. Он пошевелился под одеялом, повернул к Ё Уль голову и нашёл на ощупь её плечо. Чхве Кан Чи не вырос в этих стенах и не падал в обморок от почтения к отцу Ё Уль, стоило лишь послать ему лишнюю улыбку. Легко доставшуюся добычу он, как любой хищник, понимал верно: само валится в руки — держи покрепче. Ладонь у него была горячая, как при лихорадке, и Ё Уль невольно задумалась, было ли дело в том, что они лежали под одним покрывалом так близко или же в том, что он действительно был горячее, чем обычный человек. — Не замёрзла? — хрипловато спросил Кан Чи. — Нет, — пискнула Ё Уль. До неё постепенно доходило, что Кан Чи понял её поступок вполне определённым образом: уж точно не как милую шалость избалованной дочки наставника Дама. Сам приёмный сын дельца, выросший вблизи увеселительных кварталов, Кан Чи понимал в житейских вещах и в девушках. Практическая смётка сочеталась в нём с совершенно животной непосредственностью. Это в Кона можно было реветь от обиды, как в любимую подушку. Перед ним можно было раздеваться, позволяя перевязывать свои раны, и самой без сомнения и стыда врачевать его болячки. Ему можно было жаловаться на сердечные неурядицы, на глупую, несвоевременную влюблённость и чёрствость болвана Кан Чи — у Ё Уль сроду не водилось подруг, вот бедняге Кону и приходилось отдуваться разом за наперсницу, сестрицу и монашку — за всех людей, которых не было в жизни Ё Уль и перед которыми можно было бы говорить без стеснения... С Кан Чи так было нельзя. Нет, он, вероятно, остановился бы и сейчас, если бы Ё Уль попросила. Не стал бы ощупывать горячими руками её тело под покрывалом, жарко дышать над ухом, втягивая воздух, как большой голодный зверь. И выдыхать, шевеля лёгкие завитки у неё на виске, не стал бы. И потираться коленом о её плотно сомкнутые, стиснутые в панике коленки... Кан Чи накрыл ладонью её туго перетянутую лентами грудь, сжал — совсем как в том пыльном сарае, где сделал это впервые, наконец-то разглядев в ней женщину, — и Ё Уль испуганно ахнула. Кан Чи отпрянул. Ё Уль легла к нему одетой, потому что тогда в ней ещё наполовину играло то самое озорство без капли осознания, которое заставляло воспринимать происходящее как игру. Непристойную, чего уж там, но в общем не слишком выходящую за привычные для неё рамки — не больше, чем привычка расхаживать в мужской одежде. А сейчас, должно быть, Кан Чи понял, что она отвечает ему не так, как это делала бы желающая девушка. Ё Уль закусила губу. Она и не думала ни о чём таком, когда шла сюда, она боялась до смерти, однако сейчас ощутила острое разочарование при мысли, что Кан Чи отстранится — и на этом всё закончится. Все эти девичьи визги и писки были совсем на неё не похожи. Все месяцы, что Кан Чи жил при школе боевых искусств, Ё Уль только и делала, что насмешничала над ним, задирала его и дразнила. И разумеется — разумеется — она его нисколько не боялась. Ё Уль прильнула к нему сама и задрожала при мысли, что Кан Чи может её отвергнуть. От его тела шёл жар, как от очага; Ё Уль подумала, что её предположение о том, что для кумихо он естественен, тогда как у человека означал бы болезнь, пожалуй, имело смысл. Кан Чи обнял её и перевернулся, уложив под себя. Его руки заскользили вниз, касаясь Ё Уль сквозь одежду, нащупали впадину между плотно стиснутыми бёдрами, погладили через плотную ткань. Ё Уль дёрнулась и вцепилась Кан Чи в плечи. Он не пытался её раздеть, и именно эта осторожная медлительность успокоила Ё Уль. Она вновь почувствовала себя хозяйкой положения. Чуть раздвинув ноги, Ё Уль потёрлась об Кан Чи всем телом. Его глаза в полутьме полыхнули пугающим огнём: так светятся глаза у кошек, но не у людей. По-прежнему не раздевая её, Кан Чи просунул руку под одежду Ё Уль. По её спине вверх и вниз разбежались мурашки, волоски на затылке поднялись дыбом, и звук, уже ничего не имеющий с проявлением страха, но слишком короткий и простой для стона, сам сорвался с губ. Кан Чи склонился над ней ниже, ниже, и поцеловал в губы. Его рука всё ещё скользила по коже её спины, но поцелуй вышел нежным. Осторожным, почти целомудренным, как у детей, которые ещё ничего не умеют и ничего не подразумевают, а просто копируют взрослых. Просто тёплое и влажное касание губ, бережный нажим языка, тихий тёплый выдох, прокатившийся по коже Ё Уль, как волна. Пальцы вырисовывали узоры на её животе. Ё Уль поняла, что не помнит, когда рука Кан Чи переместилась. Голова у неё кружилась, сердце грохотало, как безумное, и Ё Уль подумала: будь что будет.

***

Утро выдалось удивительно тихое: не переговаривались ученики у колодца, не стучали мечи на тренировочной площадке, и даже птицы не спешили приветствовать начало нового дня. Ставни были задвинуты, и Ё Уль долго-долго лежала, бездумно глядя на светлую, сероватую в рассеянном утреннем свете стену, на плотно прикрытую дверь, на свой собственный, оставленный с вечера у стены зонт: ночью шёл дождь, и Ё Уль не рискнула перебежать внутренний дворик как есть. Кан Чи спал, вернее, чутко дремал, как всякий хищник перед рассветом, и его руки всё ещё обнимали Ё Уль. Ночью он поступил с ней по-доброму. Не сделал ничего такого, что смогла бы освидетельствовать повитуха, хотя ему хотелось этого, очень хотелось — уж настолько Ё Уль наивна не была. Однако она была девушкой из хорошей семьи, дочкой уважаемого наставника... Нет, не то. Она была для Кан Чи драгоценна, и он берёг её. Кан Чи был кумихо только наполовину, и в отличие от твари, которая когда-то до смерти испугала Ё Уль в лесу, он был воспитан людьми. У него была человеческая семья и человеческая мораль. Так что Кан Чи ограничился ласками и поцелуями. Он не стал даже смотреть на неё обнажённую — хотя Ё Уль, сгорая от одной этой мысли, готова была признать, что позволила бы Кан Чи зажечь свечу и раздеть её, если бы он этого пожелал. Однако когда желание схлынуло, Ё Уль ощутила облегчение и благодарность. Она не думала, что Кан Чи как-то воздействовал на неё, во всяком случае, сознательно: в сказках о кумихо были полно не только пугающих, но и непристойных подробностей. Но следовало признать, что если бы вчера Кан Чи взял то, что было так щедро ему предложено, сейчас Ё Уль было бы сложно посмотреть ему в глаза. Более того, вероятно, она бы просто сбежала, пока Кан Чи спал. Теперь же бежать не хотелось. Хотелось лежать под одним одеялом и слушать тишину за окном. Негромкое постукивание по ту сторону запертой двери прозвучало как раскат грома. — Кан Чи? Эй, Кан Чи. Это я, Кон. Ты спишь? Кан Чи подле Ё Уль взвился с места, как кот, которого стегнули хворостиной: разом, всем телом. Ё Уль скатилась на край постели и они уставились друг на друга дикими глазами. Голос звучал приглушённо, но не узнать его было невозможно, даже если бы Кон не назвался. Оставаясь на ночь и не спеша выбираться из постели утром, Ё Уль совершенно позабыла, что Кон присматривает за Кан Чи, можно сказать, надзирает за ним. А самое главное — приходит будить его каждый день. — Кан Чи?.. Нечего было и надеяться убедить Кона в полнейшей невинности происходящего, если он войдёт в комнату и увидит их с Кан Чи вдвоём. Отец избегал поднимать при Ё Уль некоторые темы — сколько бы воли он ей ни давал, всё же она была дочерью, а не сыном — но это не значило, что она оглохла или разучилась делать выводы. Судя о тем обрывкам разговоров, которые Ё Уль удалось подслушать, до школы Кон рос в таких условиях и окружении, что сейчас ему должно было хватить одного взгляда на них с Кан Чи, чтобы вычислить правду. Решать нужно было быстро. Под одеялом было душно, но места для Ё Уль как раз хватило, если прильнуть к Кан Чи потеснее. За собственным испуганным сердцебиением и шумом крови в ушах она не расслышала, как отодвинулась створка раздвижных дверей — просто грудь Кан Чи под её щекой задрожала, силясь придать дыханию сонную медлительность. Прошёл ещё миг, другой, и Кан Чи осторожно потянул одеяло вниз. Они сели в постели, уставившись на дверь. — Ушёл? — Похоже на то. Слава богам... Створка отъехала в сторону рывком, оглушительно стукнув о раму. Кон стоял на пороге, и Ё Уль взвизгнула, увидев выражение его лица. Она едва подавила стон досады при виде зонтика, который, позабытый, всё ещё стоял в углу: понятно, о чём Кон подумал, углядев улику. Он просто сделал вид, что ушёл, чтобы выманить Ё Уль из-под одеяла. — Кон! Кон, это не то, чем кажется!.. — Ты ошибаешься! Братец Кон, послушай... — Заткнись! — рявкнул Кон. На Ё Уль он избегал смотреть, а ни единому слову Кан Чи явно не поверил. — Умолкни. Я убью тебя! Он набросился на Кан Чи с яростью, которая до смерти напугала Ё Уль. Она видела Кона в серьёзном бою, но никогда — в гневе. Её отец не зря выделял его среди прочих, дал ему положение первого ученика, а нынче прочил в наследники. Кон не терял головы в сражении, был рассудителен и умел избегать серьёзных потерь, командуя людьми. Теперь же он как будто вовсе забыл и о присутствии Ё Уль, и о благородном искусстве сражения на мечах, и даже о том, что Кан Чи всё ещё не одет и лежит в постели. Кон попросту налетел на него с кулаками, как какой-нибудь пьяница в порту. Ё Уль вскочила, продолжая окликать Кона. Попытка схватить его за руку закончилась толчком в грудь, от которого Ё Уль отлетела к стене. Кон попросту отмахнулся от неё. Они с Кан Чи яростно возились на разворошенной постели, обмениваясь ударами. — О, боги! Что здесь происходит?! — на пороге стояла прислужница Ким, учительница вышивания и наперсница Ё Уль — последняя, не слишком удачная попытка отца сделать из неё благонравную молодую госпожу. Дальнейшая сцена походила на представление из тех, которые на потеху простонародью разыгрывают на площадях бродячие актёры. Прислужница Ким потрясённо округляла глаза и менялась в лице, Кон наконец вернулся в разум настолько, чтобы понять, насколько двусмысленно выглядит вся сцена, а Кан Чи, похоже, просто махнул на творящийся фарс рукой. — А вы что здесь делаете, госпожа Ё Уль? — взвизгнула шокированная прислужница. — Я... я пыталась убедить саёна и Кан Чи не делать того, что они делают! — Барышня! — Ё Уль! Возмущённые вопли Кона и Кан Чи слились в один. Ё Уль широко им улыбнулась. — А что... они делали? — слабым голосом спросила наперсница. — Всё не так, как вы думаете! — воскликнул Кон. Ё Уль вспомнила, как не далее как четверть часа назад повторяла те же самые слова, и улыбнулась ещё шире. Добрый Будда всё видел и воздавал каждому по заслугам. Месть была сладка. — Саён Кон, уж от кого, а от вас не ожидала, — прислужница наконец вернула себе самообладание. Величественно развернувшись на пороге и прихватив с собой всё ещё веселящуюся Ё Уль, она покинула комнату, сохраняя вид потрясённой до основ, но не уступившей добродетели. Последнее, что увидела Ё Уль, уходя — беспомощный взгляд Кона и смеющееся лицо Кан Чи.

***

Они положили Ё Уль в красивом тихом месте, цветущем весной и прохладном в летнюю жару. Озеро, возле которого Кан Чи призывал для неё волшебных светляков, было совсем рядом, так близко, что был слышен тихий шёпот питающего его ручья. Это было место для пикников, бесконечно длинных, беспечных летних дней, разговоров и поцелуев, а не для могилы — но наставник Дам сам выбрал место для упокоения дочери, и никто не стал ему возражать. На него, вмиг осунувшегося, почерневшего от горя, было страшно смотреть. Кон не чувствовал себя... никак. В день похорон ему не было ни холодно, ни жарко, ни больно. Так, подумал он, чувствуют себя мертвецы, выдернутые из могилы колдовством. Есть кто-то, для чьих целей ты ещё существуешь — но все личные желания, мечты и страдания ушли безвозвратно. Людей было много, куда больше, чем впору было ожидать на похоронах незамужней девушки, дочери янбана средней руки. Но кроме учеников наставника Дама пришли и соседи, и моряки адмирала Ли Сунсина, и даже несколько девиц из заведения наставницы Чун Сурён держались чуть поодаль, не смея приблизиться. Мастер Кондаль стоял, тяжело навалившись на свою клюку, и Кону впервые показалось, что старик без неё упадёт. Он и так-то сильно сдал после того, как кумихо, бешеный родитель Кан Чи, напал на него, а теперь стало ясно: мастер уже не оправится. Трудно было представить, что ещё полгода назад Кондаль расхаживал, поигрывая черенком своей метлы, и был способен уложить ею умелого бойца, а всего пару дней тому Кон застал госпожу в комнате Кан Чи, и тогда это казалось ужасно важным... Кан Чи среди скорбящих не было, но Кон знал: он попрощался с госпожой раньше, по-своему. После похорон домочадцы наставника Дама вернулись в школу и тихо разошлись по своим комнатам. В поместье царила подавленная тишина. Кон долго сидел на крыльце, глядя на двор, колодец, навес у ворот... Один из младших учеников вышел к колодцу, на ходу помахивая ведром. Пристроил его на удобный камешек и взялся за ковш. Госпожа Ё Уль была мертва, а кто-то по-прежнему выходил за водой, чтобы отнести кухарке или в казармы — потому что на кухне готовят ужин и топят очаг, так же, как и вчера... Кон подтянул колени к животу, уткнулся лицом в сложенные руки и тихо, мучительно заплакал, как случалось разве что в детстве.

***

Кан Чи объявился спустя шесть недель. Кон возвращался в свою комнату с тренировки, а проклятый полукровка просто сидел у его порога, поджав под себя босые ноги, как бродяга, ищущий укрытия от непогоды под чужим крыльцом. У проклятого полукровки была драная рубашка, заляпанные грязью штаны и голубые, как бирюза, как море на мелководье радужки в узких прорезях зрачков. Кон прошёл мимо него, задев краем одежды спутанные, слипшиеся в сосульки космы, отодвинул дверную створку и вошёл в свою комнату. Аккуратно прикрыл за собой дверь, разулся у порога, отстегнул ножны и положил на подставку меч. Слуги оставили ужин на столе, но он уже начал остывать: последние недели Кон не выходил к совместным трапезам мастеров, да и ел, признаться честно, мало. Однако сейчас он сел и взялся за ложку. Тёплая каша застревала у него в горле скользкими комками. Снаружи было тихо, как в могиле. Кон поднялся, распахнул дверь и посмотрел сверху вниз на низко склонённую черноволосую макушку. — Если ты решил ночевать здесь, то это плохая затея, — сухо сказал он. — Это школа, а не храм — здесь не подают. Хочешь остаться, заработай это право. И отступил, давая Чхве Кан Чи войти.

***

Наутро от Кан Чи осталась только кучка грязной одежды на полу да опустошённые миски на столе. Кон заглянул в сундук, убедился, что пугать крестьян нагишом кумихо не ушёл, и твёрдо решил выбросить ночной визит из головы. И целый день носил воспоминание в себе, как полный кувшин, который боишься расплескать. Он не смел загадывать. Ему казалось — стоит подумать об этом как следует, и Кан Чи развеется в воздухе, как дым. Исчезнет и больше не появится в школе. Глупое, детское суеверие. Да и с чего бы ему, Кону, желать возвращения Кан Чи? Однако когда вечером порог у его двери оказался пуст, разочарование оказалось мучительно сильным.

***

Кан Чи появился только ближе к полуночи: проскользнул в комнату, как тень, и свернулся на запасной постели, расстеленной Коном у окна.

***

Следующей ночью Кон нарушил молчание впервые после того, первого вечера. — Где ты был? Кан Чи молчал так долго, что Кон начал опасаться, понял ли он вопрос вообще. Может быть, что-то сдвинулось у него в мозгах от горя? Такое случалось и с людьми, а на что был способен спятивший кумихо, они все насмотрелись на примере Вольрёна. — ...У родителей, — глухо сказал Кан Чи. — На могиле. Кон знал, что вместо могилы там был грот, в котором спал глубоким, непробудным сном нелюдь, обнимающий женский скелет, и что место это было заповедное. Он вспомнил, на что была похожа одежда Кан Чи третьего дня. Должно быть, тот жил в лесу неподалёку от места погребения, и вернулся, когда всерьёз испугался одичать. — Ты впустил меня, — помолчав, прибавил Кан Чи. — Ну да, — медленно ответил Кон. — Впустил. Он впервые задумался, что бы он делал, если бы Кан Чи и вправду лишился рассудка. За всё это время Кону и в голову не пришло поставить в известность наставника Дама или прочих мастеров о том, что Кан Чи вернулся. Кон был уверен, что тот пробирался в школу незамеченным — в конце концов, он жил здесь почти год, прекрасно знал здешние места, а забор никогда не представлял для него препятствия. Вздумай Кан Чи, скажем, ночью разорвать Кону глотку... Кон хорошо знал себе цену. Кан Чи в человеческом обличье он скрутил бы без труда. Кан Чи в ипостаси кумихо... Успей Кон добраться до меча — что же, это был бы равный бой. Скорость, ловкость и свирепость нелюдя против мастерства и расчётливости человека. Однако стоило схватке затянуться — Кон знал это — и Кан Чи вышел бы победителем. Выносливость человеческая имеет пределы. Выносливость кумихо... тоже, но потягаться с ним может разве что другой ему подобный. Кон попросту устал бы первым. Кан Чи пошевелился в своём углу, по-кошачьи сверкнув в полумраке глазами. Под кожей его шеи и щёк вился, причудливо изгибаясь, тонкий чёрно-синий узор: переплетение плюща и диковинных цветов, изящная тонкая вязь. Говорил он невнятно из-за лезущих изо рта клыков, а кроме того, как рассеянно отметил Кон, и сам голос Кан Чи звучал как будто глубже — словно что-то менялось не только в наружности, но и у него внутри, в горле или лёгких. Кон припомнил, какой рёв способна была издавать эта глотка, и решил, что верны оба предположения. И палочки, и ложку Кан Чи было трудно удерживать — мешали длинные, острые, загибающиеся вовнутрь когти... Почему Кан Чи не убирал их, по крайней мере, на время трапез? — Ты не можешь вернуться назад? — осторожно, будто пробуя ногой тонкий лёд, сказал Кон. — Ты... застрял в этом облике? И поэтому не смог ни сесть на корабль, как собирался, ни хотя бы покинуть лес. Кан Чи повёл плечами. Вздохнул глухо и гулко, как большой зверь: — Я пробовал. Но быть кумихо... легче. Теперь я лучше понимаю, чего лишила Вольрёна моя мать. — Он криво ухмыльнулся, и Кон порадовался, что у Кан Чи хватило ума не показываться в таком виде на люди. — Я не хотел тревожить Тэсо, у него едва-едва начало налаживаться дело. Адмирал Ли хороший человек, но на нём лежит забота о целой стране. Так что... оставалась только школа. Был ещё бордель, где работала Чонджо, но туда Кан Чи в таком виде не пошёл бы ни за что. Кон вздохнул и погасил тусклую лампу. — Ты можешь оставаться, сколько захочешь. Но рано или поздно тебе придётся пойти к наставнику Даму. Кан Чи кивнул. В темноте он выглядел, как пугающая гротескная тень. Кон не очень понимал, относилась ли причёска к ещё одной особенности кумихо, но прибрать волосы Кан Чи и не пытался — ходил лохматый, как преступник или нищий. Они как будто ещё и отросли, причём больше, чем полагалось бы человеческим волосам за несколько прошедших недель — такие длинные, что Кан Чи мог бы укрываться ими, как плащом, или сидеть на их кончиках, как какая-нибудь красавица древности. Кан Чи каждый вечер приходил к нему, Кону, как приходит пёс, утративший хозяйку, чтобы полежать на её платье. Туда, где любимый запах сильнее всего. Приходил, чтобы излить тоску, вот только почему-то «платьем» госпожи Ё Уль для него был Кон. Они долго лежали в тишине, но Кон знал, что Кан Чи не спит. — Я оставил меч Ё Уль возле могилы отца, — пробормотал Кан Чи, нарушая молчание. Кон хорошо помнил этот клинок, тонкий и лёгкий, как раз под девичью руку, похожий на льдинку. — Я... не смог носить его. Я должен был спасти её, должен... — Кан Чи захлебнулся словами, глухо взвыл. — Ты не мог, — сказал Кон. Впервые сказал это вслух и почувствовал опустошение. — Чудо случается только раз. Я должен был уберечь её. Не дать её похитить, позаботиться, чтобы она не попала в беду. — Нет, — Кан Чи замотал головой. — Ты всё сделал правильно. — Я повернулся спиной к предателю, — возразил Кон. — Я бы умер в том лесу, но тебе пришлось задержаться и исцелять меня, поэтому ты не успел перехватить мерзавцев, и госпожа Ё Уль оказалась в плену, и попала на тот двор, и получила пулю. — Мою пулю, — напомнил Кан Чи. — Выстрел предназначался мне. Из этого их японского мушкета можно убить даже кумихо. Кон замолчал, выдохнувшись от всех этих взаимных самообвинений. Если бы, если бы, если бы. Худшие слова в мире. Если бы Кан Чи не был невежественен и знал, что кровь кумихо может вылечить человека только однажды за всю его, человека, жизнь. Если бы не потратил единственный шанс на рану, от которой госпожа Ё Уль, вполне вероятно, смогла бы оправиться самостоятельно. Если бы Кон предотвратил похищение. Если бы Кан Чи не задержался, пуская себе кровь над его вспоротым боком. Если бы госпожа Ё Уль не бросилась к Кан Чи, а палец стрелка не дрогнул на спусковом крючке... — Я не тронул её, — тихо сказал Кан Чи. — Тогда, когда ты... застал нас вдвоём. — Что за беда, — глухо откликнулся Кон. — Я бы сам проводил её в твою комнату, если бы она попросила. «...сейчас, лишь бы она только была жива». Кан Чи переполз поближе к постели Кона, вытянул руку и тронул его за запястье — Кон почувствовал аккуратное прикосновение когтей. Наверняка Кан Чи видел в темноте куда лучше, чем он сам. — Ты пахнешь ею, — тихо и отчаянно сказал Кан Чи. — Я единственный другой человек, которого ты лечил своей кровью. — Нет, — он замотал головой. — Были ещё другие. Мастер Кондаль. И прочие. Потом. Но так пахнешь только ты. Кон не знал, что на это сказать. Он потянулся к Кан Чи вслепую, потому что слова у него закончились. Поймал его за плечо, сел и осторожно сжал пальцы. Заколебался, не зная, как завершить это недообъятие, и тогда Кан Чи прижался губами к его губам. Это даже не было толком похоже на поцелуй — он не пытался разомкнуть Кону губы, не использовал язык, просто прижимался сухим горячим ртом — Кон чувствовал давление клыков за тонкой перегородкой плоти. Так пытаются не поцеловать, а втолкнуть в другого человека свою боль, и вину, и отчаяние, и всё то, для чего не находится слов. Последний рубеж, тот вид общения, который давно утратили люди, но которым, случается, ещё владеют затерявшиеся в горах и лесах духи, боги и демоны. Предельная искренность, накала которой не в силах выдержать человеческая речь. Кан Чи глухо поскуливал в поцелуй — больным, высоким звуком, и Кон поднял руки, сам не зная, что сейчас сделает, а потом медленно положил их ему на плечи. Говорят, поцелуи — всё, что осталось от божественного языка, на котором говорили небожители и святые, когда ещё ходили по земле. На долю смертных остались грубые, неповоротливые слова, с помощью которых они не способны договориться ни до чего благого. Кон отстранился, переводя дух. Кан Чи хрипло, сорванно дышал у него над ухом. Его грудь всё ещё вздрагивала от рыданий. На обоих предплечьях Кона горело по пять болезненных полос: похоже, Кан Чи, забывшись, распахал их когтями. Впрочем, сейчас Кону было плевать на царапины. — Видела бы нас сейчас прислужница Ким, — вслух подумал он. Кан Чи замер от неожиданности, а затем с его губ сорвался истерический смешок. И ещё один. И ещё. Кон почувствовал, как его собственные губы невольно раздирает нелепая, неуместная, кощунственная ухмылка. Спустя миг они хохотали в голос. — И что теперь? — спросил Кан Чи, когда нездоровое веселье схлынуло. — Мы ляжем спать, — твёрдо сказал Кон. — А утром я отведу тебя к наставнику Даму. Даже если ты останешься таким, он тебя не прогонит. И адмирал бы не прогнал. И даже Пак Тэсо. Ученики привыкли к тебе. Это твой дом, Кан Чи. Мастер Кондаль будет счастлив передать тебе свой знак четвёртого мастера нашей школы. Кан Чи лёг рядом с Коном, крепко стиснул его ладонь, и слушал его негромкий голос, пока они оба не уснули.

***

На рассвете прислужница Ким, бывшая наперсница Дам Ё Уль, заглянула в комнату саёна Кона. Постояла на пороге, глядя на крепко спящих под одним одеялом саёна и Чхве Кан Чи, и тихо прикрыла дверь.