Болей мной

Если у кого-то имеется сценарий на ближайшие пару лет, то лучше отдать его сразу со всеми договорами об авторском праве на него. Это касается всех 14000605 вариантов со всеми правками и авторскими подписями вдоль полей. Подобное необходимо лишь затем, чтобы понять, как много у меня шансов избавиться от того, что мучает до сих пор.

— Почему ураганы называют человеческими именами? — картина действительно приковывала взгляд и именно поэтому юный турист решил, что заплаченные деньги за билет с группой и гидом ему просто не нужны. Лишний шум и слишком много бесполезных вопросов. Таких же бесполезных, как и его. — Широкое распространение имена циклонов получили во время Второй мировой войны. Метеорологи военно-воздушных и военно-морских сил США вели наблюдение за тайфунами в северо-западной части Тихого океана. Чтобы избежать путаницы, военные метеорологи называли тайфуны именами своих жен или тещ. После войны национальная метеослужба США составила алфавитный список женских имен. Основной идеей этого списка стало использование коротких, простых и легко запоминающихся имен, — такой ответ показался вполне логичным и верным, поэтому юноша кивает, показывая, что понял и благодарен такому ответу. Теперь на одну загадку жизни меньше. Но и на одну больше. И то, что эта загадка стояла рядом с расслабленной улыбкой, намекало на то, что одному полюбоваться картиной точно не удастся. Но узнавать эту загадку он не спешил. Наоборот - отошел дальше по залу, переходя на новую картину, после на вторую, четвертую. До тех пор, пока не столкнулся взглядом с белоснежным углом, где нужно было повернуть влево и идти дальше по галерее. — Но ведь ураганы называют не только женскими именами? — Для тайфунов существовал список из 84 женских имен. В 1979 году Всемирная метеорологическая организация совместно с национальной метеослужбой США расширили этот список, включив также и мужские имена, — загадка кивает согласно и юноша ему вторит, издавая тихое хмыканье, только сейчас решаясь повернуться от угла к ходячей энциклопедии. — И как бы звался ваш ураган? — Энтони. Хмурясь, разрывая на мелкие части уже которую бумажную салфетку, отчего все колени усеяны мелким бумажным снегом, а под ногами практически сугробы, скрывающие носки кроссовок, я не могу поднять взгляд на женщину перед собой. Из-за стыда и боязни быть осмеянным. — Энтони. Прекрасное имя для урагана. Для него. Понимаете, он был как... Мне казалось, что ни одна картина не достойна такого внимания, в отличии от него. Эти глаза были действительно как бушующее море и я потерялся уже в тот момент, когда просто посмотрел на него. Мне хотелось уже тогда повторять его имя и спрашивать любую чушь, лишь бы он говорил-говорил-говорил и улыбался так мягко, словно его улыбки всегда были адресованы только мне. Я не могу вспомнить всё, потому что был потерян в эмоциях. Хотелось утонуть полностью в этой недолгой сказке, но взгляд успокаивающих глаз сейчас мягко намекает вспоминать то, о чем я так стараюсь забыть. — Как часто вы проводили время вместе? — вопрос заставляет остановить терзание салфетки, а я не могу сдержать такой глупой улыбки и тихого "постоянно". — Глициния считается цветком односторонней любви и способностью сердца терпеть, несмотря на отказ. Прекрасные цветы, но опущенные вниз, словно стекающие слезы, — все эти факты, спонтанные рассказы и теории можно было слушать вечно, кроме тех случаев, когда что-то с силой ударяло под дых, когда Энтони склонялся ближе положенного. Его губы всегда сухие, с привкусом чего-то алкогольного, что можно пить только после двадцати одного и этот привкус отпечатывается на губах юноши слишком сильно, заставляя пьянеть только больше, а в глазах остается кадром ветви плачущего дерева. Сад Бардини считается одним из прекраснейших садов Флоренции и не зря. Завораживающий вид на улицы города, аллеи Глицинии и множество мелких кустарниковых арок, через которых он просто не мог не пробежать, слыша позади себя тихий, ласковый смех. Их разница в возрасте была слишком заметна и со стороны могло казаться, что семья решила прогуляться перед ужином, но пойманный в объятия парень, буквально взглядом требующий большего, нежели поцелуй, сразу рушил эти семейные теории об их паре. В таких местах людей не так много, как могло показаться сначала. Флорентийцы предпочитали более тихие места для отдыха, а туристы боялись сунуться из-за мыслей, что здесь итак будет достаточно много народа, чтобы можно было спокойно отдохнуть. И Энтони это прекрасно знал, как и знал, куда нужно вести дальше, в какие музеи, а Питер знал, к каким уличным художникам стоит подойти, чтобы полюбоваться их картинами и перед какими музыкантами стоит остановиться и позволить себе прижаться спиной к чужой груди, охваченный мимолетным желанием потанцевать под скромную музыку гитары, скрипки и чарующий голос девушки, которой не суждено стать знаменитой из-за слишком доброго характера. Их прогулки всегда были слишком долгими, до дрожи в ногах, но это не делало время отдыха менее замечательным. — Он водил меня в музеи, в театр, мы гуляли по паркам и садам и просто ближе к ночи сидели в дешевой забегаловке, поедая что-то вредное, но ужасно вкусное. Мне всегда было неудобно, что он за меня платил, но мне... хватало просто его теплых рук на себе, чтобы не думать о "лишнем", — подрагивающие пальцы сгибаются в жесте кавычек и я не хочу вспоминать всё это. Точнее, хочу слишком сильно, что кажется еще более пугающим. — Ты говорил, что он не из Италии, верно? — почему-то вопрос кажется таким странным. Она ведь знает этого человека, знает о нем куда больше моего, как и все остальные. — Да. Он из Америки. Вся эта обстановка дорогого ресторана нагнетала, заставляла вжать голову в плечи и стараться идти ближе к нему, касаясь плечами, а после и просто вцепиться в его предплечье. — Не волнуйся. В таких местах людям плевать на тех, кто вокруг, — Энтони улыбался мягко, утягивая дальше, к окну, за которым не было улицы, но была вся Флоренция. Может быть ему и стоило бы расслабиться, но даже официант, так лестно замечающий, как ему идет этот костюм, казался просто ужасным. Юноша вздыхает тяжело, но держит спину ровно, когда заказав себе пасту, что-то бурчит под нос, слыша, как спутник решает взять в свои руки и берет что-то со слишком сложными названиями, чего он даже запомнить так и не смог. — За нас и за то, что мне посчастливилось встретить тебя здесь, Питер, — полусладкое вино даже внешне не сочеталось с ним. Этим синим глазам больше подходил дорогой виски со льдом, а не виноградный сок, просроченный на пару десятков лет. Но юноша улыбается, теряясь от приятных слов и лишь чуть кивает, делая первый глоток просроченного сока. Все дни здесь казались какой-то сказкой. Когда не было проблем из-за сессии, потому что каникулы, когда можно было вот так расслабиться с любимым человеком, Питер хотел говорить чаще о том, насколько благодарен этому человеку, но глаза говорили сами за себя. — Слушай... Ты ведь не из Италии, да? — Америка, ты прав.Но решил остаться здесь пару лет назад, — почему-то ответа он не хотел слышать вообще на этот вопрос, будто боялся, что Энтони мог быть здесь всего пару недель и не более того. А может просто сам он боялся, что это окажется правдой. Он никогда не показывал того, что был не местным, никогда не говорил о жизни в Америке и вообще не говорил о себе, кроме каких-то простых фактов, вроде того, что терпеть не может чай. А Питер просто не просил многого, ему было достаточно и простых споров о ценности чая и о том, что чай с лавандой или с земляничным вареньем куда вкуснее крепкой чашки настоящего кофе. Но сейчас не было ни кофе, ни лавандового чая, а только понравившееся вино, от которого только больше кружило, а щеки предательски горели, как и от теплых касаний чужих рук ко своим. — Тогда мы пошли к нему. Впервые за эти три недели. Мне давно хотелось посмотреть, чем живет этот человек, но почему-то оказалось, что жил он в отеле, ссылаясь на то, что здесь удобнее, чем снимать квартиру. Это казалось странным, но незначительным, в сравнении с ним, — жар снова приливает к лицу и уже не от неудобства разговора, а от банального стыда. Мисс Ферретти не давила и хотя бы это успокаивало и давало возможность набраться сил, прежде чем что-то рассказывать. На первом сеансе мы договорились, что я не буду ничего скрывать, но всё равно не говорил многое. До сегодняшнего дня. — Тони был всегда так мил, так добр, что я со всем соглашался и даже не думал. Я не думал даже когда он принуждал к чему-то. Мне казалось это... Нормальным? В отелях всегда всё расставлено идеально и не было удивительным, что в номере царил порядок. Удивляло только само поведение мужчины. Алкоголь частично затмевал голову, не давая всерьез задуматься о том, что распластавшись звездой на постели, неприлично наблюдать за хождениями хозяина номера и наблюдать за его попытками снять галстук. — Всегда любил бабочки. Они проще, интереснее, а это... — Энтони хмурится, вспоминая, как пришлось около двух часов учиться по видео затягивать этот узел самому. Дома всегда было кому помочь, поэтому он даже не задумывался о том, чтобы самому себе затягивать переносную виселицу. Но если с начальной точкой выходило идеально, то каждая попытка снять ленту почему-то превращалась в долгую игру с развязыванием затянутого узла по чистой случайности. Это вызывает тихий смех и строгий взгляд синих глаз, но даже бушующий ураган в них не пугает и не препятствует потянуть мужчину к себе за предплечье, садясь он ближе к краю и помочь ему справиться с удавкой. — А это тебе безумно идет. Впрочем, на тебе всё смотрится идеально, — юноша даже не пытался врать, потому что и правда так считал. Может то, что он не знал всей правды играло на руку, но даже замечая усталость в любимых глазах и что-то непонятное ему, он не хочет думать о чем-то ином, даже о каких-то контрактах на столе и пары журналов с до боли знакомым лицом на обложке. — Льстец. Если думаешься, что получится подобраться ко мне такими методами, то ты глубоко ошибаешься, — его руки скользят дальше, давая ленте упасть с шеи на колени, а пальцами забраться под ворот рубашки, чтобы притянуть к себе ближе. Всегда казалось странным, что не являясь итальянцем, Энтони был более гармоничным с этим городом, нежели какой-то бледный паренек, словно приехавший по обмену. Но этот контраст не состыковок вгонял только в большее желание проверить получше, так ли они отличаются. — Нет. К тебе я могу добраться другими методами, — куда могла деться привычная скромность, было непонятно, но это вызывало легкую усмешку уголком вечно алкогольных губ. Питер хочет сказать что-то еще, но мысли надолго прерывает желание просто осмотреть, изучить, когда пальцы справляются с последней пуговицей рубашки и та падает с плеч и куда-то за спину просто за ненадобностью. Взгляд сразу приковывает слишком заметный шрам на груди и он только сейчас вспоминает, как мужчина хмурился и отнекивался от предложения сходить поплавать. Ему нет причин спрашивать как и откуда, нет желания слушать то, что принесет неприятные воспоминания, поэтому Питер лишь мягко касается губами порченной кожи, молча говоря о том, что всё это совершенно не важно и никогда не было важным. — Иногда мне кажется, что я забрал его шрам на себя. Это действительно больно. Каждое воспоминание его губ оставляет новые шрамы. Я понимаю, как глупо всё это звучит, но я не могу думать о чем-то. Все мысли возвращаются к нему, все партнеры кажутся им и каждые попытки дойти до таких же эмоций приносят только больше боли, — нервы скачут до того пика, когда нет сил сидеть просто ровно. Поэтому на полу остается дорожка белых обрывков салфеток, когда я подхожу к окну. Флоренция живет и радуется каждому мгновению, а меня бросает в дрожь при виде брюнетов в костюмах. — Что он тогда д... — Меня топили в этом урагане и я даже не сопротивлялся. Каждый укус или удар казался чем-то таким ласковым, слишком приятным, чтобы думать о том, что это действительно приносит боль. Я не мог ослушаться его, да и не хотел. Наверное, горничные не впервые слышали, что творилось в этом номере, но впервые не слышали плачь. Я болел им. Я болею. И я не хочу принимать лекарства. — Тони... Казалось, в мире осталось только одно имя, одно слово, которое должно было звучать везде и единственное, которое должно было иметь смысл. Единственное слово, которое он мог говорить, шептать и немо просить, чувствуя, как пальцы перекрывают доступ к кислороду. Бледная кожа казалась каким-то дешевым полотном, на котором было не жалко экспериментировать, что он и делал. Укус приходится вновь на косточку ключицы, в свободная рука крепче сжимает совсем не женскую талию, не давая дернуться от слишком резкого ритма, слишком болезненного для не привыкшего тела. Может стоило дать освоиться, дать привыкнуть или хотя бы целовать так, словно прошлые дни значили хоть что-то, но его желания стояли куда выше чужого комфорта, а Питеру было главное лишь видеть наслаждение в потемневших глазах. — Ты всегда будешь принадлежать только мне, — голос, каждый раз заставляющий вздрогнуть, звучит слишком громко в голове, слишком собственнически и Питер не может противиться, только кивает, насколько позволяла рука, не дающая сказать что-то в ответ. Может он просто не хотел раньше замечать это животное в нем и старался видеть только безграничную нежность, которую Энтони дарил безвозвратно, но сейчас требовал платы за все те легкие поцелуи в парках. Может он сам хотел страдать и просить большего, лишь бы получить глубокий рык в районе прокушенного плеча и новый хлесткий удар ладони о ягодицу. Может он просто боялся признаться, что безумно хотел отдаться властным рукам и забыть как дышать, когда до синяков сжимают шею, а в глазах калейдоскопом отражается бушующее море напротив. Может он просто... — Тони, давай... — сорвавшимся давно голосом прося о больше, юноша стонет нескрываемо, рвано вдыхая спасательный кислород, когда ему разрешают наконец почувствовать себя свободным. И это становится последней точкой кипения для обоих. — Спасибо вам... До четверга? — мысль пойти к психологу долго была в голове, на самом деле, но каждый раз было страшно, что меня просто высмеят. Но, как оказалось, это и правда помогало избавиться от накопившегося в голове. Я улыбаюсь и сбегаю быстрее, чем Миссис Ферретти заметит огонек оповещения на телефоне. Несколько лестничных пролетов кажутся просто нечем, просто потому что выбегая на улицу, я не могу не сорваться на счастливый вздох, утыкаясь лицом в плечо. — Я купил нам два билета на оперу. Нужно поторопиться, если не хотим опоздать, — конечно, я понимаю, как выгляжу со стороны, но не могу остановить себя, целуя его вечно пьянящие губы и добровольно соглашаясь на то, чтобы быть дешевым холстом для его развлечений. Просто развлечением, отдыхом от жены и работы. Просто одним из тех, кем он пользуется без намека на заботу после очередной ночи его зверства. Я не могу не улыбаться, дрожащей рукой сжимая его руку. Не могу думать о том, что потом снова паду, до тех пор, пока он не соизволит прилететь для очередного контракта с какой-то там техникой. — Знаешь, я понимаю, почему ураганы называют человеческими именами, — Энтони замирает лишь на миг, не чтобы спросить, не чтобы рассмеяться, а чтобы посмотреть так пристально, словно давая мне снова добровольно утонуть в этой синеве и счастливее улыбнуться, самому снимая с его руки обручальное кольцо и убрать в карман его пиджака. Пожалуй, стоит и правда поторопиться, не хорошо ведь пропускать начало.