nightmare

— Давно не виделись, Очако-чан, — говорит Тога. — Ну здравствуй, что ли? И улыбается. Очако знает — это всё воображение, отголоски старых, въевшихся в подкорку воспоминаний. От них невозможно избавиться, они — часть её самой; в них Тоге по-прежнему семнадцать, в золотистых глазах плещется безумие, и ступает она легко и тихо, как кошка крадётся. Даже руки у неё тёплые, почти горячие, но в действительности — в далёкой сейчас реальности — они ледяные. У мёртвых не бежит по венам кровь, они не могут смеяться и плакать. У них уже ничего нет, и Очако проговаривает это про себя скорее машинально. Ей не нужно объяснять очевидного, просто внутри неприятно и так неправильно стынет странное чувство неудовлетворённости. Ощущение, будто она потеряла нечто важное или упустила шанс выиграть путёвку в совершенно другую жизнь. Между долгом и желанием Очако когда-то давно выбрала долг. — Очако-чан, неужто ты оглохла? Или игнорируешь меня? — голос Тоги звучит весело и почти кокетливо, но только бревно не уловит в нём угрожающих ноток. Он заполняет сознание Очако, проникает в самые отдалённые уголки души, и мир вокруг них меняется. До этого неясный и словно размытый, как кинолента плохого качества, он обретает яркость и чёткость, а деревья и луна над головой возникают в нём быстро поставленными театральными декорациями. Под ногами скрипит сухая дорожная пыль, щиколотки покалывают редкие длинные травинки, и Очако умудряется даже различить в воздухе горький запах горящей древесины. Ей было пятнадцать, когда Альянс напал на лагерь. Когда она впервые встретила Тогу Химико. Очако смотрит в глаза напротив и ощущает, как сжимается сердце. Ей скоро двадцать восемь, она занимает место среди лучших героев Японии и содержит свой офис, а там — очень, очень много работы. В реальности ни она, ни друзья толком не вспоминают Альянс, который теперь ушёл в прошлое, сменился оравой новых и не менее агрессивных злодеев. Это естественно для героя — решать проблемы общества и спасать людей раз за разом, из года в год, но во снах Очако опять проваливается в кипучую смесь воспоминаний, словно в адскую бездну. Похоже на проклятие. — Очако-ча-ан? — Тога тянет её имя в точности так же, как при жизни. Раскатисто, красиво. Если бы желание снова слышать Тогу не во сне, а наяву, можно было действительно списать на проклятие, Очако бы это сделала — потому что всё странно и слишком неправильно. И неважно, что прошло почти десять лет. Потому что, выбрав долг, в глубине души Очако испытывала сомнения. И ад воспоминаний — её нынешнее наказание. Очако облизывает губы, тихо дышит. Отвечать своему сознанию она не собирается: беседа с воображаемым объектом желания — тот ещё признак проблем с психикой. Всё, что ей нужно — постараться проснуться, это ведь так привычно, так правильно. Правильно: не поддаваться слабости и искушению, не ловить ответных взглядов, не вслушиваться в чужие слова, давить опасное желание прикоснуться… Это — словно мантра внутри Очако. Она закрывает глаза, жмурится и даже отступает немного назад, и под подошвой кроссовка трещит мелкая веточка. Звук похож на сухой короткий щелчок и кажется совершенно реальным — как и усилившийся запах гари, как и шёпот Тоги, обжигающий ей губы: — Как грубо. А я ведь так скучала… Она подкралась легко и быстро, словно не прошла, а пролетела над землей. Очако, впрочем, ни в чём не уверена, потому что в её воображении явь мешается со сном, и тайное рвётся наружу. Она пыталась прятать его в глубине сердца, не озвучивать даже про себя, но теперь чувствует — барьеры не выдерживают. Самообман помогает плохо, замалчивание отравляет изнутри. Очако длинно выдыхает, по-прежнему не открывая глаз. Тога близко-близко, сама скользит — по-настоящему горячими — ладонями по плечам, и эти прикосновения — что раскалённые клейма. Стоит сделать шаг, и они окажутся вплотную друг к другу — Очако не нужно смотреть, чтобы понимать — и от одной только мысли по спине прокатывается дрожь. Настолько интимно, что сложно трактовать по-иному. Очако облизывает губы и тут же поджимает их. Тога придвигается к ней, щекоча волосами щёки, и касается кончика рта языком, ведёт по линии губ и медленно приникает к ним в поцелуе. Она не настойчива, не пытается его углубить, но сердце Очако сжимается, обмирает и ухает в пятки, и по спине — снова дрожь. Сожаления, абсолютно иррациональные, жгут её изнутри. Она не хочет — боится — открывать глаза. Они стоят в тишине, и медленно наплывающий запах гари начинается царапать нос. Он мешается с запахом Тоги — с запахом металла, крови и какой-то фруктовой жвачки, и у Очако голова идёт кругом от переполняющих её ощущений. Она должна оттолкнуть Тогу, порождённую собственным сознанием, но не может — и просто стоит истуканом. А Тога отстраняется, хрипло смеётся, и её дыхание опаляет Очако ухо. Шепчет весело и зло: — Пытаешься быть хорошей девочкой, Очако-чан? — и стискивает пальцы на плечах до красных пятен под веками. Тога давит-давит-давит так сильно, что в реальности могли бы остаться синяки — хватка жёсткая, совсем не женская, и боль вспыхивает, затопляет сознание. Очако коротко вскрикивает, выдыхает и распахивает глаза, чтобы встретиться с Тогой взглядами. Зрачки напротив расширены настолько, что радужка кажется не золотистой, а чёрной. Тога моргает и растягивает губы в жуткой, слишком широкой и радостной улыбке-усмешке, смеётся — тоже зло: — Но я-то всё знаю! — и с силой ведёт ногтями по плечам вниз. Раздирает кожу до мгновенно начинающих кровоточить царапин, будто бешеная кошка, и боль из тупой и пульсирующей становится резкой. Очако стискивает зубы, дёргается и, быстро подавшись вперёд, бодает Тогу прямо в переносицу. Пересиливая себя, низко выдыхает: — Прочь! — и наконец-то выворачивается из чужой хватки, толкает Тогу в грудь. Эмоции бьют через край, сердце колотится где-то в глотке. Очако стискивает руки в кулаки и отступает ещё дальше назад, в напряжении наблюдая за тем, как Тога зажимает сломанный нос. Сквозь плотно сомкнутые пальцы сочится кровь, чужие глаза сверкают бешенством и злым весельем, а голос звучит глухо и угрожающе: — Хорошие девочки, Очако-чан, не мучаются угрызениями совести, когда задерживают злодеев. И, — Тога отнимает руку от лица. Тёмным измазаны губы и подбородок, тёмное — на светлой ладони, и так лёгкий поклон от Тоги выглядит особенно издевательским, — уж тем более не переживают, когда те погибают. Если, конечно, не святые. Её хохот отдаёт в голове Очако похоронным набатом. Реальность снова плывёт, будто кто-то плеснул на свежий холст водой: деревья по бокам и дорога под ногами смазываются, небо наверху стремительно светлеет. Луна прокручивается вокруг своей оси, словно серебряная монетка, и пропадает, и уже спустя мгновение Очако щурится от потоков закатного солнца. Оно похоже на девятый вал — его свет накрывает с головой, красит окружающую картинку рыжим и жёлтым, а полоска неба на горизонте горит вишнёво-красным. От сильного ветра становится холоднее, и Очако ёжится, одной рукой убирает с лица упавшие волосы, а другой хлопает себя по бедру. Под ладонью знакомо ощущается ткань геройского костюма вместо шорт, и боль исчезла — будто не было. Тога стоит метрах в десяти от неё, балансируя на краю бездны. Кровь с её лица пропала, кровь теперь — на бежевом кардигане и подоле юбки, на руках до запястья и лезвии ножа, упавшего на голый бетон. Сердце Очако снова пропускает удар, и она коротко и быстро оглядывается, сразу вспоминая место. Приостановленная и оттого безлюдная стройка огромного высотного здания в Синдзюку. Седьмой этаж, незаконченные стены и оголённые несущие конструкции, под ногами — мелкий строительный мусор и бетонная пыль. Если подойти к краю этажа и взглянуть вниз, то можно увидеть бетонные блоки, а местами — торчащие из плит прутья арматуры. Очако сглатывает и медленно выдыхает. Тога Химико разбилась на смерть, сорвавшись вниз во время боя с начинающими героинями Уравити, Фроппи и Креатив. Возможности отступить у неё не было — на нижних этажах стройки Неджире-семпай и Тоогата-семпай прижали Твайса, а на территории с другой стороны Рюкью отрезала путь банде злодеев, примкнувшей к Альянсу. Глупая смерть. Почти нелепая. Очако машинально касается левого бока, скользит рукой вниз до колена, вспоминая раны от ножа. В реальности там теперь шрамы — светлые и плохо заметные глазу, но их легко ощутить, если провести по коже пальцами. Врачи давали ей неутешительные прогнозы, не были уверены, что Очако нормально встанет на ноги — Тога не умела, ненавидела сдаваться без боя, и пустила в ход всё, что могла. Тогда она касалась лица Очако окровавленным лезвием, вела им по линии подбородка. Улыбалась и почти мурлыкала, а глаза светились тёмным безумием: «Очако-чан, поболтаем ещё немного, пока не пришли твои подружки?» Сердце Очако частило, и страх сковывал не хуже боли. Тога наклонилась к ней близко-близко, скользнула ножом ещё ниже — по шее, чтобы царапнуть острием яремную ямку. Весело подмигнула, а потом очертила пальцами губы Очако, пачкая их её собственной кровью — горько. Горше и страшнее было от того, что Очако казалось: если она сдастся, то Тога не убьёт её. Та ничего не говорила, не намекала, но возможностей и раньше было — море, а уж тогда, на стройке, и подавно. Но Тога игралась с ней, словно с любимой куклой, и не отчаянно — зло усмехнулась, когда им помешали Яомомо и Цую. Воспоминания — тоже поток, не хуже солнечного света. Очако медленно трёт щёки и закусывает губу, когда Тога напротив — её сознание — заливается смехом и кокетливо машет ей. Кричит, перекрывая ветер: — Глупо вышло, да, Очако-чан?! — и раскидывает руки в стороны. Рыже-жёлтый свет бьёт ей в спину, и фигура Тоги на его фоне тёмная. Она отклоняется немного назад, и Очако приходится царапнуть себя, сжать руки в кулаки: стоять на месте, это просто сон. В реальности Тога погибла по-другому. Сон — всего лишь фантазия, искажение реальности. Той реальности, где всё могло бы сложиться абсолютно иначе, но эта мысль кажется Очако почти пугающей. Тога подмигивает ей в точности, как десять лет назад. И делает шаг в пустоту. Когда она срывается вниз, Очако дёргается и хлопает себя по щекам. Крика нет, ничего нет, и даже не слышно глухого удара тела о землю. Плотная, словно кокон, тишина окутывает Очако, и та устало закрывает глаза. И наконец-то просыпается. За окном офиса идёт дождь. Крупные капли монотонно стучат о стекло, стекают по нему вниз, оставляя за собой влажные дорожки. Небо серо и нависает над городом так низко, что, кажется, ещё немного — заденет брюхами туч шпили высоток. Солнца, разумеется, нет, зато есть сырость и духота, которую едва-едва разгоняет кондиционер над дверью. Очако оглядывает кабинет, трёт глаза и садится, чтобы устало потянуться — отдохнувшей она себя не чувствует, сон словно продолжает цепляться за её сознание острыми коготками воспоминаний. — Чтоб мне уставать так, — бормочет Очако себе под нос и рывком поднимается с диванчика, — чтобы спать… без всего этого. Без мыслей, что она когда-то давно ошиблась. Они кощунственны, и уж точно не должны быть в голове человека, называющего себя профессиональным героем. Иначе это — плевок в сторону её стараний, её друзей, её учителей. Людей, которых она спасла и должна ещё спасти. Очако раздосадовано выдыхает через нос, ерошит чёлку и подходит к шкафчику. Ночёвка в офисе — дело не новое: все предметы первой необходимости на месте, теперь быстро привести себя в порядок — и снова в бой. Серый утренний свет заполняет кабинет, дождь стучит по стеклу почти уютно. Очако берёт с полки зубную щётку с полотенцем и, оборачиваясь, случайно цепляется взглядом сначала за часы, отсчитывающие семь утра, а потом за папки, разложенные на рабочем столе. Хмурится. На территории, где работает её офис, происходят убийства. Вспоротые глотки, выпотрошенные внутренности — почерк не тот же самый, но в мозгу бьётся настойчивое: всё, как любит Тога. Убитых находили в подворотнях и тупичках, в тихих переулках и отдалённых уголках парка, за две недели и два дня — восемь человек. Подозреваемые — группка школьников, три человека. Девочки из женской академии. Очако захлопывает шкафчик с громким деревянным стуком. Трёт переносицу, гипнотизируя одну из папок, где лежит фотография: девочка на ней неуловимо похожа на Тогу, только волосы крашенные, а на глазах — явно линзы. Аналитики в отчётах не придали этому внимания, написали имя, особые приметы, причуду, факты из биографии. Заключения сухие, в них — о походах девочки к школьному психологу и её возможной причастности к преступлениям из-за проблем с психикой. Нигде не указано: подражательница Тоги Химико. Нигде не указано: может быть, поэтому про Уравити за последние две недели всё чаще вспоминает прошлое. Исковерканное, лживое — она не представляет, что увидит следующей ночью. Очако устало прикрывает глаза и тут же хлопает себя по щеке. Ту начинает неприятно жечь, но мысли — такие пугающие — уходят, вытесненные лёгкой болью. Это приносит облегчение, и ещё лучше становится, когда почти сразу тишину разбивает весёлая трель телефона. И из динамика — бодрое: — Урарака, не разбудил? — Что ты, Иида-кун, — она слабо улыбается, даже зная, что он её не видит. Слышать его приятно, Иида умеет подбодрить, иной раз и неосознанно. Но — неважно, прямо сейчас Очако нужно слышать его или кого другого из друзей так же, как дышать. Иначе нечто тёмное, абсолютно неправильное, продолжит пожирать её изнутри. — Всё в порядке! Лучше скажи, действуем по плану? — Разумеется! Жди, через сорок минут буду. Сегодня обязательно проведём проверку, и, — его голос вмиг становится серьёзным, — если это правда они, то примем меры. Очако моргает, кивает сама себе. Медленно отворачивается к двери, наконец-то отрывая взгляд от треклятой папки, и говорит совершенно искренне: — Спасибо тебе. Иида, конечно же, отвечает, что это ничего не стоит — они друзья и коллеги, должны помогать друг другу. Не сетует на полицию, которая слишком долго искала зацепки по делу, не упрекает в том, что офис Уравити оказал офицерам недостаточную поддержку. Иида наверняка не думает ничего плохого, но, отключаясь, об этом невольно думает сама Очако, и с тяжёлым вздохом трёт начавший пульсировать болью висок. В последнее время она всё меньше и меньше чувствует себя по-настоящему хорошей героиней. И это страшно так же, как склонившаяся над ней десять лет назад Тога — «Мне так приятно с тобой видеться, Очако-чан!» с ласковой улыбкой и безумным взглядом. Герой должен понимать самого себя. Стиснув зубы, Очако решительно распахивает дверь кабинета. В коридоре тихо — слышны только редкие голоса дежурных за соседними дверями — и быстрые шаги прокатываются по нему эхом. У неё сорок минут на сборы. И меньше дня, чтобы выяснить, причастны ли школьницы к череде преступлений. Чёрта с два она теперь проиграет себе.