Каждый раз

      Сам бы их Виктор и не заметил — да что там, даже бы и не почувствовал. Свою спину он в зеркале обычно не разглядывает, а после когтей кошки Муськи из далёкого детства никакие царапины не страшны, так, мелочь, короче. Так что заметил, ужаснулся и впал в глубины отчаянной вины именно Юри и в один миг залился стыдливым румянцем. Ага, ночью стонать на всю квартиру и впиваться ногтями в спину ему было не стыдно, а тут — загляденье! Виктор и правда залюбовался красными щеками, обернувшись через плечо. Эх, вот идёт Юри краснеть, пусть и стукнуло ему недавно уже двадцать семь лет. Во, и глаза стыдливо отводить тоже, так и хочется воспользоваться таким искренним раскаянием и использовать его как рычаг для искренней сексуальной жажды, которую Юри хоть и старается прятать и контролировать, но с Виктором он может только об этом забыть, что и случается всегда.       Что и было вчера, поэтому Виктор, так и быть, решил побыть сонным, довольным и ленивым. Пока достаточно будет и того, что Юри поколдует над его спиной в попытках устранить всё это безобразие. А. вот ещё и шея побаливала, там уже не просто ногти, там, похоже, уже зубы. Юри стушевался ещё больше, замечая, как Виктор потёр след засоса.       — Прости-прости-прости! — выпалил он, вытаскивая с верхней полки шкафа аптечку, и Виктор присел на край кровати.       — Что, Юри, поиграем в доктора? — не удержался он, и Юри с угрожающей ухмылкой вытащил шприц.       — Давай без шуток, когда у меня в руках всякое такое… страшное.       — Ладно, уговорил. А шприц лучше убери, — Виктор не отвёл взгляд с его рук до тех пор, пока в них не появились пинцет с ваткой, бутылочка с перекисью и заживляющая мазь. Во, другое дело. Страшное, значит… Юрка, засранец, всё-таки приучил Юри к своему дерьмовому чувству юмора, и как теперь переучивать?       — Щипать немного будет, — пробормотал Юри, с шуршанием мостясь за его спиной, и Виктор только усмехнулся про себя. В детстве он был придурком хуже Юрки, мотался со всякой шпаной какое-то время, так что коленки и кулаки были вдрызг просто. Не боится он никакого «щипать», хотя… Можно сделать вид, что ему до ужаса больно и что он сейчас помрёт, тогда Юри будет холить и лелеять его весь день без перерыва. Или же не позориться, ведь он же русский суровый мужик, гроза этой ватки на пинцете. Решить Виктор так и не успел — Юри промокнул царапины перекисью быстро и ловко, даже заметить не успел.       А вот с мазью начинается веселье, потому что тут у Юри подрагивали пальцы, и холодок расползался по коже мягко и нежно. Похоже на недавние зимние дни, когда они заваливались в прихожую, и Юри тут же зарывался ледяными ладонями под его свитер — греться. Юри ласковый и неловкий, но у него частенько сносит тормоза, и вот тогда Виктор любит его подразнить — как вот сейчас:       — И как же тебя так угораздило меня расцарапать?       На самом деле он знает. Юри ведь с каждым днём всё больше открывается и всё меньше боится показать свою любовь и жажду, но всё равно упрямо отказывается это признавать. И пусть царапины холодит мазь, но плечо греет щека, щекочет тихий голос:       — Ты просто так… внутри…       — А?       Юри что-то сопит и замолкает — ну всё, большего от него и не добьёшься, но Виктору и этого хватает. Обычно всегда так — по сладким крупицам, но на этот раз Юри внезапно раскрывает больше, так и потираясь щекой о его плечо:       — Виктор, я же рядом с тобой просто с ума схожу… Вот так сильно люблю тебя.       Он говорит это тихо-тихо, но Виктора всё равно оглушает — каждый раз. Каждый раз, когда он краснеет уже сам.       Каждый раз, когда понимает, что в Юри можно влюбляться бесконечно.