в кости и в слове

      — Помолись за меня, — шепчет Хантер. Себастиан, неестественно выпрямив спину и безвольно опустив руки, не двигается. Ему кажется, что он — ради забавы пущенный по склону холма стеклянный шар. Хантер — камень в густой траве. И Себастиан трескается, как первый лед под ботинками. Хантер молчит и не двигается уже четверть часа. Себастиан не смотрит на часы и считает секунды. Четверть часа или четверть века, прошедших в горчичной тишине. Хантер поднимается и кладет ладони Себастиану на плечи. Под руками стекольное крошево девяти сотен секунд — и ты ничего с этим не сделаешь, тебя самого скоро втопчут в пустынный песок, как дохлого жука, гнилую падаль, втопчут и забудут, потому что ты мясо.       — На рассвете. У меня будет день. Себастиан поднимает голову. Слишком темно. Себастиан выключил свет в комнате Хантера, а Хантер выключил солнце в груди Себастиана. Все честно. У Хантера начинают трястись руки. У Себастиана нет сил поднять свои. Все честно. Хантер падает на колени перед кроватью. Себастиан делал так в детстве во время вечерней молитвы за отца и мать. Тогда мир сходился на них. Теперь мир сходится на Хантере, и Себастиану придется снова преклонить горделиво поднятую годами голову циника. «Когда нам плохо, мы вспоминаем Бога.»* Себастиан думает, что нужно молиться людям. Не Бог кидается безоружным на амбразуру, не Бог подрывает танки, обмотавшись взрывчаткой, не Бог бросает гранаты в окопы и подвалы. Не Бог. Молиться нужно людям и верить нужно в людей — сила в кости и в слове, а не в старой картинке в большом каменном доме скорби. Она пахнет не ладаном, а потом, плачет не оплывшим воском, а горькой солью. «Бойся человека, чей бог на небе.»** Себастиан поднимает руку. Фиолетовая. Сосуды выступили. Вен не видно. Опускает ладонь на волосы Хантера.       — Я помолюсь. «Я помолюсь тебе.»