Неузнанная

Дождь лил и лил. То быстро и звонко, то медленно и монотонно, но не минуту не прекращался. Словно где-то там, на небесах выжимали и никак не могли выжать огромное одеяло. Розетта улыбнулась собственным мыслям. «Какой странный образ… одеяло. Точно! Помню, как мы с Сейлой стирали такое в приюте». Приют… В последнее время он вспоминался ей всё чаще, и не только он. Теперь она не боялась мысленно возвращаться в прошлое. Никуда не надо бежать, не о чем сожалеть. Если только о грехах и не тех стремлениях — что мечтала победить кого-то в то время, когда главные битвы разворачивались в собственной душе. Розетта выставила свободную руку (другая была занята свёртком с покупками) и поймала несколько капель. Серых, как и всё вокруг. Зонт мешал наслаждаться потоками чистой воды, но Хроно настоял, чтобы она не мокла. Цвет зонта — глубокий тёмно-синий — не так давно был её любимым. Все вокруг считали, что он не подходит к её буйному характеру — слишком строгий. «Ей бы больше подошёл ярко-красный», — часто слышала она. Впрочем, выбора у неё не было. Вся обитель носила тёмно-синий. До этого её любимым цветом действительно был ярко-красный. Точнее, алый как закат. Так ей больше нравилось его называть. В приюте она носила алые платье, в алом плаще ходил её друг Хроно, в алых закатах утопали небеса тем летом. Но потом она узнала другое значение этого цвета — кровь. Кровь была на голове и рогах Иешуа, кровь отражалась в его глазах, и луна была кровавой в ту жуткую ночь. Тогда она возненавидела алый и полюбила синий, цвет покоя и звёздного неба. Айон пытался заставить её полюбить чёрный. Подарил чёрное платье и бант, чёрные розы. Ему это почти удалось. Чёрный — более строгий, чем синий, цвет истинного покоя. Мёртвого покоя, когда душа превращается в выжженную землю, и тебя уже ничто не трогает — ни страдание людей вокруг, ни слёзы в глазах близких. Но потом она вновь полюбила алый. В последнюю битву с Айоном было много крови — раны Хроно и её стигматы, но Розетта вдруг разглядела другое её значение: кровь как жертва, как плата за самое важное. У Иисуса ведь тоже пролилась кровь. Во время распятия, и когда он молился в Гефсиманском саду, кровавый пот орошал его чело. У неё был свой Гефсиманский сад — городской парк, вместо вечера блёклый день и несколько секунд, чтобы сделать выбор. Она тоже сделала выбор в пользу крови. Пусть ей пришлось отдать невидимую энергию, годы собственной жизни, а не в прямом смысле кровь, но ведь не зря древние говорили, что душа заключена в крови. — Розетта! Подожди, подожди Розетта! — прозвучал за спиной пронзительный женский крик, но девушка не обернулась, продолжила идти, как будто ничего не случилось. Голос был знакомый, она даже догадывалась, кому он принадлежит. Однако этот человек, как и орден, уже стал частью её прошлого. Теперь она не боялась воспоминаний, но от них её отделяла огромная стена. Розетта с теплотой вспоминала монастырь и его обитателей. Они многому её научили, во многом помогли, но этот рубеж миновал. Невозвратно ушёл, как детство. Рука с размаху опустилась ей на плечо. — Розетта! — голос был полон отчаянной надежды. Только теперь она обернулась и встретилась глазами с Мэри, девушкой из ордена, с которой не раз ездила на задания, дежурила на кухне и болтала о всяких пустяках. Топ-топ — и за плечом Мэри выросла Анна, когда-то вечная соперница Розетты. — Вы что-то хотели? — она удивилась спокойствию собственного голоса, потому что в этот момент внутри всё перевернулось: «Вдруг узнают?..» И снова начнутся суета, расспросы, оформление бумаг. Ладонь привычным движением легла на часы — знак их с Хроно договора. Один взгляд, и трепетная надежда в глазах Мэри сменилась отчаянием. — Простите, я ошиблась, — произнесла она виновато и опустила голову. — Простите… Вторая монахиня также отвела взгляд. Розетта выдохнула, не веря удаче, и поспешила затеряться в толпе. «Впрочем, удача ли это?» — размышляла она, пересекая залитые водой улицы. Почему её не узнали? Ощущение тайны, какой-то странной загадки заставило сердце тревожно забиться. Розетта посмотрела на свои руки, где ещё недавно были стигматы, символы ран Христовых. Теперь от них остались только бледные следы. То же, она надеялась, стало и с тем злом, которое Айон попытался взрастить в её душе. Ей хотелось верить, что это так. Розетта благоговейно перекрестилась, в одной руке держа покупки и зонтик, и ускорила шаг.

***

Стоило Розетте зайти в дом, как ей навстречу выполз Хроно. Он опирался на стены, волоча раненую ногу. — Ну и зачем? — спросила она с укором. — Тебе необходим постельный режим! Раз уж ты не хочешь сразу поправиться… — добавила она чуть тише, сжав часы у себя на груди. Если бы он согласился взять остатки её времени, его раны бы мгновенно исцелились, а сама Розетта… Эту смерть она бы предпочла всем другим, кроме, пожалуй, одной, на которую они надеялись теперь. Умереть в один день — разве не об этом мечтают все влюблённые? Но в действительности они не знали, какой срок уготован каждому из них. Розетта знала, что ей мало осталось. Знал это и Хроно, чьи раны перестали затягиваться. Последнему обстоятельству он радовался как мученик, давно желавший пострадать за веру. Но точного срока они не знали, и если бы не упование на милость Божью, минутное расставание могло бы превратиться в кошмар. Малую тень этого ужаса Розетта ощутила утром, когда в одиночку отправилась за покупками. «Вдруг, когда я уйду, Хроно…» Она представила, что вернётся и найдёт мёртвое тело. Если не прах. От того же Айона ничего, кроме праха, не осталось. Но тут же сказала: «На всё воля Божья». Она верила, что Господь не оставит Своей милостью даже демона. Тем более, раскаявшегося демона. — Должен ведь я хоть чем-то помочь тебе, — прокряхтел Хроно, подняв с пола свёрток с покупками. Он был в детском облике, но все эти дни Розетту не покидало ощущение, что он стал выше ростом. «Или это я уменьшилась? — она поднесла ладонь к его макушке. — И в самом деле почти наравне». В последнее время случалось много разных чудес. Чудом выжили, чудом добрались до заброшенного дома, который чудом оказался пригоден для жилья, чудом нашлись деньги на продукты… Во всём этом виделся промысел Божий, Бог ни на мгновение не оставлял их. — А я сейчас встретила Мэри из монастыря! — весело сказала Розетта. Хроно замер. — Почему ты не ушла вместе с ней? — спросил он после паузы. — В монастыре бы тебе оказали помощь. — Разве она мне нужна? Я очень хорошо себя чувствую, даже бегать могу! — она для вида подпрыгнула. — А вот тебе бы помощь не помешала… — голова опустилась под тяжестью страшной догадки. «И почему я не вспомнила про это тогда…» — Но мы ведь и так можем пойти в орден! Розетта схватила его за руку, на мгновение ощутив прежний огонь, который гнал её вперёд, даже если казалось, что нет никакой надежды. — Человеческая медицина мне не поможет. — А Старшой?! Он обязательно что-нибудь придумает. — Я не хочу выздоравливать. Ты забыла про нашу мечту? Про моё обещание, что если тебя не станет, меня тоже не будет в этом мире? — Прости. Почему-то я постоянно забываю об этом. — Может, ты так сильно хочешь вернуться в орден, увидеться с остальными? Мы могли бы вернуться вместе. Что, кстати, сказала Мэри? — Ничего интересного. Она… не узнала меня, а я не стала раскрываться. Всё это время я хочу провести с тобой, чтобы оно принадлежало только нам двоим. За четыре года, что я тебя знаю, мы почти не были вдвоём. — Эти четыре года прошли как целая жизнь. — Очень счастливая жизнь! — сказала Розетта и поцеловала его в сухие, истрескавшиеся губы. Он улыбнулся и, наконец, пошёл на кухню, а она осталась стоять с раскрасневшимися щеками. Счастье взаимной любви, она никак не могла привыкнуть к нему. Эта была очень странная любовь. В ней не хотелось ничего больше редких поцелуев и сплетённых рук. Они мечтали оказаться не в одной постели, а в одном гробу. Другой судьбы им было не дано, но даже несколько дней совместного счастья они ценили больше, чем иные пары счастливый брак.

***

Небо словно летело над ними, полное круглых, пушистых облаков, пасшихся на небесных нивах, как стадо овец. Но Мэри, смотревшей сквозь слёзы вверх, эти облака почему-то напомнили огромные глаза. Будто огромный, многоокий херувим в безмолвном изумлении смотрел на их трагедию, на тела Розетты и Хроно, на слёзы тех, кто собрался сейчас вокруг них. Сестра Кейт молчала, приехавший Лемингтон стоял рядом с Мэри. Он выглядел усталым и постаревшим. Наконец, похороны закончились — монахов вообще никогда не хоронили долго. Надгробный камень решили поставить после, когда земля просядет, и от безымянной, пустой могилы веяло печалью. — Я же встретила её тогда… — произнесла Мэри, боясь, что снова расплачется. — Почему она не узнала нас, а мы не узнали её? — Так бывает, — раздался тихий голос. Взгляд Лемингтона был устремлён куда-то вдаль и вверх. — Так бывает, когда человек… когда человек рождается в новую жизнь. Тогда даже самые близкие к нему люди не узнают его, как не узнавали Иисуса после Воскресения его ближайшие ученики. В тот же день двое из них шли в селение, отстоящее стадий на шестьдесят от Иерусалима, называемое Эммаус; и разговаривали между собою о всех сих событиях. И когда они разговаривали и рассуждали между собою, и Сам Иисус, приблизившись, пошел с ними. Но глаза их были удержаны, так что они не узнали Его. — Человек рождается долго, — добавил после паузы преподобный. — Но однажды ему всё же нужно родиться. Розетта… она стала чужой этому миру. Чужой нам, слишком уж верным детям этого мира.