***
Быть мёртвым совсем не так, как Этельстан себе представлял. По большей части потому, что, если честно, в глубине души он всегда был больше христианином, чем язычником, хоть и примирился с мыслью, что боги Рагнара, возможно, действительно существовали. Вот почему Этельстан, по правде говоря, удивился, оказавшись в Вальхалле в качестве одного из новоиспечённых эйнхериев — воинов многочисленной армии Одина. Этельстан помнил, как он годы назад, когда был ещё всего лишь монахом, знавшим о мире столь ничтожно мало, представлял себе Небеса: как скрипторий, светлый и тихий, со множеством рядов прекрасных, искусно сделанных книг, восхваляющих величие Господа, и с принадлежностями, нужными для того, чтобы книг создать ещё больше. Иногда Этельстан до сих пор задаётся вопросом, могли бы Небеса выглядеть подобным образом. В Вальхалле шумно: по ночам толпы толкаются в громадном чертоге, пьют мёд, едят мясо, кричат, и их крики выбиваются из общего шума, а днём вопли и рёв раздаются на равнинах, когда люди сражаются и заново погибают. Этельстан ловит себя на мысли о том, что здесь он скучает по Англии — по её монастырям, по её книгам, по её спокойствию — даже больше, чем в Каттегате. Более того, он ловит себя на том, что ему одиноко. В Вальхалле есть люди, которых он узнаёт, люди, которые узнают его — Лейф, Арне, Эрик, и он присоединяется к их компании по большей мере потому, что ему некуда пойти. Они иногда смотрят на него странно, вспоминая испуганного раба-христианина, и всё же сейчас перед ними — воин. Его посмертными дарами были золото и серебро, оружие и броня, даже добрый конь и сокол — посмертные дары, достойные принца, не раба. Есть и другие, кто ему знаком. Один из них — ярл Харальдсон, но он едва заметно нахмурился при виде Этельстана и отвернулся к тем, с кем сидел, обнимая своих сыновей за плечи. Второй человек — король Хорик, чьё лицо потемнело от злости, стоило ему увидеть Этельстана. Есть и боги — далёкие для всех, кто пирует за столами Вальхаллы, невероятные, лишённые того, что свойственно смертным, и многочисленные. Этельстан знает их имена — Один, Фрейр, Улль, Фрейя, Гевьон, Фригг и многих, многих других. Есть и Тор. Когда он в первый раз увидел Тора, то едва удержался от того, чтобы не выйти вперёд и не позвать Рагнара по имени, ибо бог был жутко похож на него. Этельстан сразу же вспомнил о том, как Рагнар провозглашал себя потомком Одина. Только вот, вспомнив о Рагнаре, Этельстан понял, что скучает по нему — своему другу — ещё больше. Эта боль неизменна. По ночам он сидит с теми, кто ему не друзья, за столом и пьёт мёд, дабы утопить воспоминания. А днём… Днём они сражаются. Иногда умирают. Иногда они среди тех немногих, кто смог остаться на ногах, пока солнце уходит за горизонт. Но чаще всего они погибают. Чаще всего его убивает Хорик. Сегодня, кажется, будет так же. Арне пал от топора Гуннхильд, Лейф и Эрик прикончили её до того, как сами пали под ударами людей Хорика: среди них Этельстан видит лица, которые помнит слишком хорошо, помнит их кровь на своём топоре в той, прошлой, жизни. Он где-то потерял оружие. Ему нужно бежать, но он спотыкается, кровь струится из раны на бедре, падая каплями в красную грязь на поле битвы. Да и люди Хорика поймали его, заключив в круг из щитов, и в этом кругу он один на один с Хориком. Руки Этельстана болят, и его щит тяжёл и становится тяжелее каждый раз, когда он его поднимает, дабы защититься от ударов Хорика. Щепки летят каждый раз, когда топор глубоко вгрызается в дерево. Какая-то часть его хочет просто отшвырнуть щит прочь, просто со всем справиться, только он это уже пробовал в другие — плохие — дни. Зелья, которыми валькирии лечат эйнхериев каждый вечер, притупляют воспоминания, но не до конца — никогда до конца. Хорик подобен кошке, что Лагерта однажды принесла Аслауг в качестве подарка: играет с мышью, которой не посчастливилось привлечь её внимание, и Этельстан — та самая мышь. Хорик поднимает топор снова, и щит разлетается в руках Этельстана. Он отбрасывает его в сторону и пытается накинуться на Хорика, сжав кулаки, отчасти надеясь, что ему удастся заставить короля закончить со своими издевательствами пораньше, но всё тщетно. Его отталкивают, и вот он уже лежит на спине в алой, тёплой грязи. Теперь люди Хорика хохочут, глумясь над упавшим христианином, и, пока их предводитель рассматривает «мышь» перед собой, предлагают варианты расправы. — Застрели его! — Зарежь его! — Подрежь ему сухожилия! — Выпотроши его! — Трахни его! Этельстан неуклюже ползёт назад, от Хорика, и знает, что это бесполезно, что сегодняшний день не скоро закончится, но он надеется, что, по крайней мере, сейчас они не будут… Но даже эта надежда напрасна, поскольку Хорик отдаёт топор одному из своих людей и начинает развязывать ремень. Этельстан осознаёт, что молится — Господу, Тору, кому-нибудь, кто соблаговолит услышать — молится о том, чтобы волна битвы изменила своё направление, чтобы она накрыла их сейчас и утопила, как временами бывает. Но Хорик приближается. Когда Этельстан пытается драться, он удерживает его и приказывает одному из своих людей пустить христианину по стреле в ладони, пригвождая того к земле. Этельстан крепко зажмуривается, спасаясь бегством в темноту под веками — жалкое убежище, что она может предложить. Он кричит, когда Хорик начинает разрезать его одежды, нож режет и кожу — материал, и кожу самого Этельстана, но его крики утопают в раскатах хохота. Пока Этельстан не услышал кое-что ещё. Сначала он думает, что эти вопли — всего лишь его собственные, просто отдаются эхом в его ушах, но потом он понимает, что рёв, звучавший одновременно с его криками, ему знаком, и молниеносно открывает глаза — как раз в тот момент, когда перестаёт чувствовать на себе вес Хорика. Прямо над ним во всём своём великолепии — Рагнар, кровь забрызгала его лицо и покрывает топор, пока он вытаскивает его из безжизненного тела Хорика. Он поворачивается к оставшимся людям короля, но они уже бегут прочь, испуганные, быть может, зрелищем своего мёртвого предводителя. Секунду-другую Рагнар остаётся стоять, затем опускается рядом с Этельстаном и кладёт тяжёлую ладонь ему на грудь, прямо на его колотящееся сердце. Тот пытается улыбнуться Рагнару, но выходит лишь гримаса, полная боли, и он уже чувствует слишком хорошо знакомую темноту, что начинает его окутывать, но на этот раз он не возражает. На закате валькирии находят их именно так.***
Первое, что он видит, когда поднимает веки, — лицо Рагнара, склонившегося над ним, и беспокойство медленно исчезает из ярких голубых глаз подобно тому, как утренняя дымка тает в лучах восходящего солнца.