Три лживых слова

Он стоял и смотрел на нее своими большими серыми глазами, ресницы, словно темные перья, упавшие ему на веки, поднимались и опускались. Но их скрывала его любимая черная бейсболка, которую она так ненавидела, потому что до кончиков пальцев ее переполняла любовь к этим глазам. Она могла придумать тысячу сравнений, хотела нарисовать их миллионом красок в миллиарде ракурсов, запечатлеть каждый взмах этих длинных ресниц, но он всегда скрывал их от нее, ото всех. Раньше она думала, что он просто не хочет, чтобы люди видели его настоящего. Она думала, что единственная видит. — Так значит, это все? — тихо сказала она, так спокойно, что он даже вздрогнул от ее ровного голоса. Он ожидал истерики, криков, слез, но только этого настойчивого, закрадывающегося в душу отчаянья в ее голосе без эмоций. Именно этого он всегда боялся в девушках. Силы. Она сильная, и он страшился ее как огня. Он был трусом. Она знала, что он ненавидит мятную жвачку и ест только апельсиновое мороженое. Что ненавидит кошек и жить не может без сигареты. Знала, что этот человек перед ней пойдет на все ради своей цели, что он бывает безжалостным и что проводит по шесть часов в неделю в спортзале. Но о том, что он трус, она узнала только в эту самую секунду. По тому, как дрогнула его челюсть, как руки выскочили из карманов и как он чуть повел в сторону правым коленом. Она сломалась тысячу раз в тот момент. — Все, — вторил он ей, но только очень фальшиво. Не было в его голосе той твердости. Дело в том, что он не привык к таким девушкам. К низко павшим девицам из баров с идеальной фигурой и перекачанной грудью — да. К самовлюбленным дурочкам, требовавшим все его внимание — да. К выпускницам старшей школы, которые пускают слюни каждый раз, когда он проходит мимо — да. Но не к таким как она. Все дело в том, что она была особенной. Она не звонила первой, не писала сообщения на ночь и не напрашивалась на встречи. Она застенчиво опускала глаза, когда он прикасался к ней у кого-то на глазах, и даже простое объятие заставляло ее щеки гореть. Но когда они оставались одни, она жертвовала собой ради него, и каким-то образом, он хотел сделать ее счастливой. Он не любил ее, нет. Никогда. Просто хотел ей лучшей судьбы. А она жила им. Его не было рядом, а она вдыхала его запах из своей подушки и мечтала о моменте, когда их губы встретятся в невинном поцелуе. Она была такой невинной, была и остается, даже не смотря на то, что он завладел не только ее душой, но и телом. Она любила его каждым изгибом своей кожи, а он попробовал на вкус каждую ее родинку. Она думала, это навсегда. — Вчера я видела тебя, — все так же говорит она, и он чувствует, будто его ведут на убой, как бездушную скотину. — Я знаю. — Мне показалось, ты меня не заметил. Он прошел мимо. В своей идиотской бейсболке, модных кроссовках и новой футболке. Просто прошел мимо, а она не обернулась. Из гордости. Из идиотской гордости. Если он и любил в ней что-то по-настоящему, так это гордость. — Прости. О, как она ненавидела это слово. Как будто пустые звуки могла повернуть время вспять, склеить воедино ее сердце, заживить все шрамы, заштукатурить все дыры. Если бы оно могло, люди бы не перестали его повторять. Отовсюду мы бы только и слышали извинения. Ведь это так просто, верно? А вот черта с два. — Я люблю тебя, ты хоть понимаешь это? — говорила она едва слышно, подходя ближе, преодолевая пять метров между ними. — Понимаешь? По-настоящему, когда всем сердцем, всей душой? Ты хоть знаешь, как это, когда кажется, что мир крутится быстрее, когда ярче все вокруг, и когда я тебя видела, мне не нужно было все это. Не нужно солнце, не нужен этот мир, к черту шло все. Понимаешь? Да откуда тебе знать? Предательские слезы наполнили глаза. У нее очаровательные голубые глаза, которые становились почти бирюзовыми, когда она плакала. Но он никогда этого не видел, и не должен увидеть. — Ты думаешь, что я ненавижу тебя, да? Да? Отвечай! — требовала она. — Да. — А вот и нет. Я люблю тебя. Слышишь? Люблю, люблю, люблю. Каждое слово — пощечина. — Я люблю тебя, и хочу сделать как можно больнее, чтобы ты сам почувствовал — каково это. У тебя ведь тоже есть душа, там, глубоко внутри, ты чувствуешь? К черту умных циников, она у всех есть! И у тебя тоже. Так вот я хочу, чтобы то, что я сейчас скажу, навсегда осталось у тебя в душе. Выжги эти слова у себя в сердце и никогда не забудь — это единственное, чего я прошу. У него уже был готов раскаленный металл. — Я никогда не разлюблю тебя, понял? — уже почти кричала она. — Никогда, слышишь? И если будет следующая жизнь, я буду любить тебя и в ней, и в следующей тысяче жизней. На миллионе планет ты будешь сиять для меня миллионом солнц. И не нужно говорить, что я найду другого, лучше. А не надо мне лучше. Не нужен другой, понимаешь? Не хочу. Она была совсем близко, и рывком сорвала бейсболку с его головы. Большие серые глаза цвета утреннего океана. Полные страха. — Не хочу другого. И тебя не могу иметь. Сумасшедшая, знаю. Уходи, не смей оставаться и жалеть меня. И не целуй на прощание, не вздумай. Уходи, просто уходи. Его волосы смешно взъерошил ветер, она протянула ему бейсболку и он послушно одел ее, а потом развернулся и скрылся за деревьями парка. Парка, где она впервые влюбилась в эти глаза до сумасшествия. Он шел и думал, что никогда не забудет девушку, которая любила его так сильно. И завидовал ей, ее прекрасной боли, потому что сам так полюбить вряд ли сможет. А она жалела его, потому что ему не удастся почувствовать свет, льющийся изнутри, в моменты, когда любишь. Она знала, этот свет будет с ней до конца. Она будет любить его до самого конца. Самовлюбленного бесчувственного нахала, который таскал ей сухие розы по вечерам, и так никогда и не сказал тех лживых трех слов. Но ей было все равно, потому что слова — всего лишь пустые звуки.