***
Как же звали этого дурика?.. Какая теперь разница, но почему-то очень захотелось вспомнить. А может, она и не интересовалась никогда его именем. Трахался хорошо. Наверно. Во всяком случае, вряд ли она стала бы держать дома шмотки левого одноразового мужика. Да, и это тоже была она, Дайана Эванс. Вспоминается смутно, как под наркозом, но это тоже она. Это тоже она. Бедный Альберт, с какой брезгливостью он смотрел тогда на — да черт, как же его звали-то?! — на молодого хахаля старой подруги… Это помнится. И Гордон. И как они переглянулись. С отвращением. А сейчас он со спокойной благодарностью взял вещи, и даже на трусы — с мордой панды, твою мать, на самом интересном месте! — отреагировал совсем не по-розенфилдовски. И в лифте молча, как будто так и надо, вынул из ее руки ключ от машины. Не доверяет или заботится? Она не стала возражать — в конце концов, уверенности в собственных водительских рефлексах у нее совершенно не было. Профиль Альберта кажется невозмутимым, можно подумать, он полностью сосредоточен на дороге. Попросить остановиться у какой-нибудь забегаловки, взять чего-нибудь на вынос? Есть охота. Поморщилась от воспоминания — ну вот, у нее уже стали появляться настоящие, посюсторонние воспоминания! — о затхло попахивающей замороженной пицце, которую она честно сунула в духовку, пока Альберт спал, но есть не смогла несмотря на голод. Вспомнила выражение лица Альберта, когда он проснулся и учуял запах пиццы, уже отправленной к тому моменту в ведро. Ладно, можно потерпеть, а на обратном пути она обязательно заедет куда-нибудь перекусить. И заправиться надо. И жить. Продолжать жить. Начинать продолжать жить. Раз уж так вышло. — Дайана… — от голоса Альберта она вздрогнула. — Дайана, я не смогу пока обеспечить тебе защиту. Что он несет? Какую защиту он собрался ей обеспечивать и зачем ей защита? Хотела возмутиться, но он не дал ей вставить слова, продолжил: — У меня Констанс после кесарева и ребенок. Гордон и… агент Престон, ну ты ее помнишь, наверно, Тэмми… они… они уехали. Голубая роза, таинственность разводим, понятно. А ты, Дайана, больше не наша, ты больше не с нами. Давно уже. Тогда, двадцать с лишним лет назад, уже… да, уже после. Они столкнулись нос к носу в холле Бюро, он поймал ее своими стальными пальцами за рукав плаща, отвел в сторону и стал докапываться, куда она пропала, почему перевелась в другой отдел и собирается ли продолжать поиски Купера. Она — и это тоже была она, надо смотреть правде в глаза, эти годы тоже теперь вписаны в ее биографию, не вырубишь топором, — она сказала какую-то чушь «на отцепись». Он и отцепился. А она осталась проживать эту нелепую псевдожизнь. Пока он не окликнул ее со спины. Пока он не выстрелил ей в лицо. — И что ты хочешь? — черт, в самом деле, сказать ему, чтобы остановил, вон какая-то едальня на углу… улицы все словно незнакомые, этой забегаловки тут раньше точно не было. Раньше — это когда? В какой части ее жизни? — Я думаю, куда тебя можно пока спрятать. — Альберт… Ну что ж такое, так было бы хорошо вернуться домой, обойти всю квартиру, не спеша вспомнить все, вспомнить себя, начать как-то налаживать жизнь. — Дайана, мы сейчас доедем до больницы и все решим, — по его лицу она видела, что «все решим» подразумевает одно: впихнуть ее, как собачку, к кому-нибудь на передержку. Программа защиты свидетелей, лайт-версия. Альберт выругался шепотом, в последний момент передумав проскочить на желтый, резко затормозил. Почти приехали, после этого светофора уже въезд на больничную парковку. Дайана сначала удивилась, откуда знает маршрут, потом поняла: сегодня утром, в другой жизни, она — неприкаянная Линда — уже приезжала сюда. Альберт шумно вздохнул, повернулся к ней, продолжил как ни в чем не бывало: — Мне ты нужна целая и невредимая. Нужна она ему — для чего? Для спасения Купа? Или он уже отчаялся, да и отвлекся… хотя сейчас кажется сосредоточенным. Может, он просто заботится о ней?***
— Тоже мне, мать Тереза… делать тебе нечего. Раздражение прорвалось само собой, он вообще-то не собирался читать ей нотации. Но обидно же, такую работу на себя взвалила, а главное — совершенно никому не нужную. И Купер тоже хорош — воспользовался тем, что она отказать ему не может. Совершенно, кстати, непонятно, почему. Дайана Эванс не может отказать. Угу, а завтра пойдет дождь из лягушек, и земля налетит на небесную ось. Она усмехнулась, звякнула не то браслетами, не то тающими льдинками в стакане. — Ну как же нечего, у меня вон стирка за две недели скопилась. — Это же адова туча времени, расшифровывать записи, — его уже несло, он прикурил, она не воспользовалась этой паузой, чтобы велеть ему заткнуться, и он продолжил: — А учитывая манеру нашего друга Купа вдохновенно пороть всякую чушь чуть ли не в процессе осмотра места преступления… — Начни с себя, прекрати цитировать дурацкие сериалы, когда надиктовываешь протоколы вскрытий… секретарям вполне хватает твоей зауми. Это кто же, интересно, пожаловался?! — А я всегда говорил, на эту работу надо брать людей с медицинским образованием. Дайана поболтала стакан, прищурилась, улыбаясь: — То-то я никак не могла понять, почему у нас в коридоре не протолкнуться… а это очередь в отдел кадров! И все как на подбор с медицинским образованием! Да ну ее, бесполезно, эту девицу не переупрямишь. — Я подарю тебе магнитофон с функцией прослушивания на двойной скорости. — Ловлю на слове, — расхохоталась Дайана.***
Дороги хоть к вечеру опустели, и то хлеб. Пэм остановилась на последнем перед въездом на больничную парковку светофоре. Доехала как-то слишком быстро, ей-богу, лучше бы в пробке постояла, подумала бы еще, как построить разговор. Настрой непременно потребовать встречи с Констанс не пропал, как ни уговаривала она себя, что это не очень гуманно. Ну, а старуху-начальницу на ночь глядя отрывать от трансляции фигурного катания на диване в обнимку с мужем — гуманно?! Раз не думается по-человечески, Пэм постаралась разозлиться. Вышло неубедительно. Выходя из машины, приняла стратегическое решение — выкурить сигарету в надежде, что план разговора сложится в голове сам собой. Вечер начинался так обыденно-уютно, что Пэм ни на секунду не усомнилась: Якуб всесторонне обдумал новости и после ужина обязательно с ней поделится. В почтовый ящик кинули рекламу, завтра скидки на бытовую химию, он отметил, что нужно купить, пусть она тоже глянет, вдруг он что-то важное пропустил. Интернет починили, но мастер приходил какой-то пугающе неумелый, где они таких берут, и вдобавок чуть не навернулся со столба. Если бы Якуб не контролировал его работу и не страховал его самого… Самое смешное, что наверняка так и есть. И только когда она встала сложить в раковину посуду, он сказал — без паузы, едва поставив последнюю интонационную точку в рассказе о распустившемся клематисе, который она обязательно должна посмотреть, когда пойдет курить, только с утра, конечно, а то сейчас уже темнеет, — сказал совсем другим тоном: — Это по части Гордона. Я думаю, ты это сама понимаешь. Понимает, а как же. Но хорошо, что и Якуб того же мнения. Значит, не паранойя. Она кивнула, снова повернувшись к нему от раковины: — Я написала ему, но сообщение не прочитано, и в сети он не был со вчерашнего дня. Небось уехал куда-то. Показалось, что Якуб хотел что-то добавить, но передумал, перемолчал и сказал словно совсем не то, что было готово сорваться у него с языка: — Тогда звони Розенфилду. Включила воду, машинально начала мыть тарелку. Ха, Розенфилду… Таинственный звонок в скорую, спасший жизнь его ребенка, да и самой Констанс, — дело, конечно, по части Гордона и его команды, но… Видела я сегодня этого Розенфилда, счастливого папашу, он на ногах плохо держится. Но Якуб смотрел на нее, не отрываясь, и в его глазах было даже не требование — а просто молчаливое ожидание, что она сейчас вытрет руки и возьмет телефон. Пэм позволила себе устроиться с комфортом на скамейке, закурила. Не бывает просто так таких совпадений, не бывает… Затянулась глубоко, выдохнула, поморщилась от внезапной горечи дыма или от воспоминания: вот она подчиняется безмолвной настойчивости Якуба, вот комкает полотенце, бросает его на стол, тянется к телефону, а телефон вдруг оживает под ее рукой, вибрирует противно, а на экране — «Констанс Тальбот». Кремень все-таки девка, вздохнула Пэм, блаженно вытянув ноги. Жара спала, одно удовольствие курить на скамейке возле полупустой парковки, ни одной собаки вокруг… Сидеть бы так и сидеть. Голос у Констанс был еле живой, но интонации — сталь. Поздравила Пэм ее, конечно, нелепо и скомканно, ну да ладно. «Спасибо… У меня… у Альберта… у нас к вам большая просьба. Я передам трубку…» Ну что ж, за почти пятьдесят лет службы и не такое бывало. Подумаешь, спрятать дома какую-то женщину — свидетеля? потерпевшую? не сказал, зараза, ладно, Гордоновские штучки… — Якуб тоже не удивился, когда она повесила трубку и виновато сообщила ему, что потащится опять в больницу к миссис Тальбот забирать некую таинственную даму: не Розенфилда же от семейства отрывать… С сожалением выкинула окурок, поднялась — а сейчас бы так хорошо было сидеть с Якубом перед телевизором! Ну уже ничего не поделаешь. Знакомое крыльцо, знакомый холл, второй раз за день вошла в отделение, решительно повернула за угол и резко остановилась: почему-то никак не ожидала, что ее ждут в коридоре. Ждали двое. Розенфилд, одетый как-то странно, вроде вполне приличная рубашка, но какого-то не его покроя, как будто с чужого плеча, как молодые носят, стоял, загораживая собой дверь в палату — можно подумать, догадался о планах Пэм поговорить с Констанс! — на его левой руке с полным комфортом возлежал младенец, а правой он придерживал бутылочку. — Она ест или спит? — не говорить же, мол, какая страшненькая, а сказать что-то надо было. Ну правда, мордочка красная, глазки зажмурены, волосенки вздыблены — никак рыжая?! хотя чего удивляться, они же оба почти полностью седые, а антропологический тип обоих вполне допускает рыжину… — вся крошечная, однако к бутылочке присосалась явно качественно. — Многозадачность — отличительная черта Розенфилдов, — передернул он плечами вроде бы небрежно, но Пэм заметила, что от локтей и ниже его руки остались каменно-неподвижными. Вот повезло же девочке у такого папы родиться… — Констанс решила все-таки взять вашу фамилию? Он усмехнулся, ничего не ответил. Как интересно, отметила Пэм, он смотрит куда угодно, но не на ребенка. Можно подумать, что всю жизнь только тем и занимался, что таскал на руках суточных младенцев… Ну что ж, хватит тянуть, пора переходить к тому, ради чего она сюда приперлась в такое нелепое время. Точнее, ради кого — и наконец перевела взгляд на женщину, молча сидевшую на скамейке. Из тех красоток, которым не страшно стареть, которые никогда не были шаблонно-красивы, а обаяние и харизма с годами только крепнут. Высоченная, ноги от ушей, крупная, ширококостная, но худая, резкие черты лица, одета с вызывающей простотой: узкая юбка, однотонная темная футболка неопределимого какого-то цвета, кожаные балетки. Сидит на самом краю скамейки, вытянув ноги. Смотрит на Пэм спокойно и вроде грустно. — Детектив Новаковски, это Дайана Эванс. Бывшая наша с Гордоном коллега, попала в сложную ситуацию. Показалось, или на слове «бывшая» Дайана Эванс вздрогнула?***
— Так что переключился наш Дэйл на пейзанок… Вот вернется, все ему скажу, подумал Альберт, раскуривая сигарету. Скотина. Спасибо хоть не докладывает Дайане, сколько раз за сутки у него был стул… Хотя — совершенно непонятно, почему, но почему-то подумалось, что подобные доклады были бы гуманнее по отношению к ней. — Конкурс красоты там у них сегодня, видишь ли… могу себе представить. Замолчала, потянулась за сигаретой. Альберт вздохнул, подтолкнул к ней зажигалку. Завтра к восьми надо быть в лаборатории, обещали результаты анализов, пусть попробуют задержать. Посмотрел на часы. Еще часик он может себе позволить. Сидеть с Дайаной в полупустом баре, перемывать кости Куперу и его дамам сердца — вот же кретинское занятие, если подумать! — после длинного рабочего дня было почему-то очень приятно. Даже лучше запланированного одинокого ужина перед телевизором, хотя что может быть лучше. Дайана смотрела вроде и на него, а вроде и куда-то сквозь. Вообще сегодня она какая-то смурная, как будто потерянная. Устала, наверно. — Выйдем мы с тобой на пенсию и будем так же про Купера сплетничать? Два старых холостяка. Она улыбнулась. — Я-то уж точно буду старой холостячкой. Не похожа я на даму в беде, которую надо срочно спасать. Он уловил в ее голосе какую-то неожиданную для легкого шутливого трепа горечь, но не понял и решил не переспрашивать, тем более что Дайана продолжила: — А про тебя все-таки упорные слухи ходят, что ты гей. — Среди тех, кто не считает, что я сплю с тобой, бедняжка, за что тебе это, — машинально парировал он, мгновенно проваливаясь в воспоминание. Какая хорошая девочка, эта твоя Дайана, сказала тогда тетя Рэчел, и он был благодарен ей — им обеим, на самом деле, — за возможность говорить не о главном. Жаль, что вы с ней совершенно не пара. Ну ничего, ты найдешь свою женщину… молчи, слушай тетку! А с этой девочкой дружи, береги ее. И он честно слушал, даже что-то отвечал, а перед глазами плыли строчки протокола операции, с орфографическими, блядь, ошибками, и он впервые жалел о выбранной специальности, подумать только, был бы он юристом каким или бухгалтером — еще некоторое время мог бы дышать. — Ну это меньшинство, самые проницательные. А еще говорят — совсем интеллектуальная элита, — что ты со мной в бар ходишь для маскировки, — Дайана договорила как будто по инерции, внезапно посерьезнев лицом. Можно подумать, она знает про тот разговор с тетей Рэчел. С этой девочкой дружи, береги ее…***
— Классная тачка! — Дайана смачно хлопнула обеими ладонями по рулю. Обладай старичок-пикап способностью чувствовать, он был бы польщен. И, наверно, застеснялся бы изгвазданных навозом колес. — Командуйте, как едем? — В конце улицы налево и там до светофора, — ответил Якуб, захлопнув наконец заедающую дверцу. Дайана коротко кивнула, нацепила темные очки и тронулась резко, как будто — и опять он поймал за хвост это странное ощущение! — как будто не то чтобы отвыкла водить машину, а отвыкла чувствовать вкус таких простых и обыденных вещей: солнце в глаза, залихватски выставить локоть в открытое окно, может, просто ностальгия? Отвыкла от автомобилей без кондиционера, а водить училась тыщу лет назад в захолустье на дедушкином грузовичке? Нет, не выходит. Почти неделю она живет в их доме, самое, пожалуй, деликатное существо из всех потерпевших-свидетелей-нужно-спрятать-не-спрашивай. Только эта странность. Все время — вот она курит в саду, смотрит на сигарету, на цветы, на него, подрезающего розы, думает, что он не замечает… и вид такой, будто давно не видела цветы и людей. Или точнее видела, но не замечала. Или по каким-то причинам не могла заметить. Может, она лечилась? Принимала долгое время какие-то препараты? Интересно, что при Памелке сдерживается, чуть замыкается, хотя они, кажется, вполне нормально взаимодействуют. Во всяком случае, после недели совместных перекуров ни одного дурного слова в ее адрес он от Памелки не слышал. Наверно, Дайана слегка неверно поняла выражение «проблемы со зрением» и при нем расслабляется. Хотя вот вчера этот момент на кухне… — Куда? — не будь у него за плечами тридцати лет стажа авиадиспетчером, он бы не оценил, наверно, что каждый раз она задает этот вопрос на минимально-допустимом — чтобы успеть сориентироваться — расстоянии до перекрестка, ни разу не перейдя черту. — Прямо. Вон уже видно… — он для надежности показал рукой. Дайана кивнула, на мгновение повернув к нему голову и мельком улыбнувшись. Не играет ведь ни капли — но странно, почему поездка в супермаркет на древнем, заляпанном удобрениями, на ходу разваливающемся пикапе может вызывать такой щенячий восторг у красивой, не юной и явно много в жизни повидавшей женщины? — Разговоров в нашей деревне хватит на месяц — старый черт Новаковски с такой красавицей за покупками приехал! Она уже вылезла из высокой кабины — с такими ногами можно, впрочем, и не заметить, что кабина высокая, — не дала ему возможности проявить галантность. Впрочем, было бы нелепо пассажиру открывать дверь даме-водителю. Особенно учитывая, что дама эта только что подвезла джентльмена-инвалида. Может, Дайана просто рада возможности хотя бы этим символическим жестом поблагодарить его за приют? Нет, в эту версию не вписываются его домашние наблюдения. — Я уверена, в вашей деревне все хорошо знакомы с Памелой и поостерегутся. Стоит, сложив руки на груди, улыбается. Красивая, умная и непонятная. Впрочем, от сотрудницы, пусть и бывшей, Гордона Коула ожидать другого было бы странно. По всем трем пунктам. Как там Розенфилд сказал Памелке: можете быть спокойны, ваш супруг не заинтересует Дайану, не ее возрастная категория, она все больше по молоденьким мальчикам. Памелка рассказала ему вроде бы шутя, но он видел, что ее всерьез взбесили эти слова. Сошлись на том, что если Гордон столько лет с ним работает, а симпатяга миссис Тальбот с ним как-то живет и даже вот ребенка от него родила, значит, что-то все-таки в нем есть. Хотя и сволочь изрядная. Кондиционеры в супермаркете шпарили на полную катушку, и Якуб пожалел, что не захватил из машины ветровку. Хотя предлагать ее Дайане было бы верхом неприличия: хоть и чистая, но сколько всяких саженцев он в ней перетаскал. Признаваться самому себе в желании понаблюдать за Дайаной в новой среде было очень неприятно, но пришлось. И опять: полное впечатление, что она вздрагивает от ярких рекламных плакатов, рассматривает карнавальное буйство красок и принюхивается к манящим смерть-талии (и желудку, кстати, тоже) запахам — нет, и близко не та реакция, какую ему случалось наблюдать в молодости у редких пассажиров из Советского Союза и стран соцлагеря (ох, спасибо папе с мамой…) в барах и магазинах аэропорта, нет-нет, но как будто раньше она не замечала всего этого разнузданного великолепия. Он медленно шел за ней, катил тележку, глядя ей в спину. У нее даже спина очень выразительная. Яркая женщина, почти как Памелка. Что же это вчера было? Он входит на кухню, Памелка сидит за столом, Дайана стоит, только что отвернувшись от раковины, держит влажную руку перед лицом, словно принюхивается к запаху средства для мытья посуды, он не слышал, что она сказала за секунду до его появления, а Памелка, еще не успевшая заметить его, говорит медленно и странным голосом: «Да, мне знакомо это чувство. Хотя у вас явно больше времени прошло…». Увидев его, они обе синхронно вздрогнули, улыбнулись, Памелка сказала какую-то ерунду, Дайана повернулась к раковине, включила воду и стала мыть руки. Чувство, что он вмешался в их разговор и порушил назревавшую откровенность, осталось. Но как прикажете понимать слова Памелы? — Какая странная штука, я в молодости любила такую дрянь под пиво, а давно не видела в продаже… Якуб вздрогнул, не сразу сообразив, что Дайана обращается к нему, держа в руке упаковку какого-то вяленого, что ли, мяса. Он никогда такое не пробовал, но яркие стенды с десятком, не меньше, разновидностей этого дерьма понатыканы у касс всех супермаркетов. А тут почему-то в самом центре зала, акция, что ли, какая-то. Он открыл рот ответить, но они по инерции прошли еще несколько футов, Дайана пятилась задом, стойка с вяленым мясом кончилась, и за спиной Дайаны он увидел мужчину в старомодном черном костюме. Рукой показал ей, мол, осторожно, не врежьтесь, сам пытаясь сфокусировать взгляд — как всегда, в самый неподходящий момент глаза подводят, картинка начала привычно расплываться, — сморгнул несколько раз, зная, что не поможет, но почему-то казалось очень важным рассмотреть этого человека, держащегося странно, будто он не вполне осознает, где находится. Последствия инсульта? Какая-то психиатрия? Наркотики? Никогда его тут не видел. Дайана остановилась, Якуб перевел взгляд на нее — вроде проходит, фокус возвращается, ее резкие черты обретают четкость. Поставил мысленную галочку — позже отметить приступ в блокноте, длительность секунд десять-двенадцать, ничего, в рамках. Надо, что ли, помочь мужику, хотя бы спросить, не нужна ли ему помощь… — Что случилось, Якуб? — ну вот, он уже в состоянии рассмотреть выражение ее лица, тревогу и настороженность в глазах. Да, запишет двенадцать секунд. — Все в порядке. Как вы думаете… — начал он, подняв руку, чтобы указать ей на странного типа, но и жест, и фраза остались незавершенными: за спиной Дайаны никого не было. Огромный зал супермаркета просматривался идеально, и только молодая мамочка вдали в овощном отделе склонилась над коляской, утешать внезапно расплакавшегося младенца.***
— Прекрасный шов… заживает, главное, отлично… — Ну Альберт, ты же понимаешь, что я имею в виду. — Я покривлю душой, если скажу, что за сорок лет практики не видел более аккуратной работы… Констанс, ну что ты от меня хочешь услышать?! — Объективную оценку этого кошмара. — Извини, не дождешься. Я не могу про тебя — объективно. — Ну смотри, вот я тебя тоже очень люблю, но могу сказать, что тебя после аппендэктомии зашивал косорукий двоечник. — Мимо, доктор. Два вполне пристойных хирурга — там вдогонку было два абсцесса, так что все это мероприятие сильно растянулось. А ты могла бы и заметить, между прочим. — А я не могу про тебя — профессионально. — Кстати, меня ведь тогда Дайана спасла. Я свалил из больницы под расписку, вроде все нормально было, а через пару дней температура, болеть стало… уже почти дозрел до девять-один-один, но отрубился. А Дайана мне звонила, я не брал трубку, ну она и заехала посмотреть. — Удачно заехала. — Не говори… У нас тогда были на всякий случай ключи от квартир друг друга… но я и не думал, что пригодится. Мы шутили, цветочки во время командировок поливать. Цветочков ни у кого из нас, как ты понимаешь, не было. В молодости так легко к этому относились… я ей сказал «спасибо», конечно, но до конца не осознавал, что я бы просто сдох и все… Черт. — Альберт? — Черт. Констанс. — Что? — У Купера были ключи от квартиры Дайаны. Понимаешь? — Это значит?.. — Это значит, что если он хотя бы на сотую долю процента мог предположить, что случится то, что и случилось… почему он ее не предупредил?***
Чертов перфекционист, даже обычная вода без газа — высокий стакан, много льда — в его доме какая-то особенно вкусная. Или это по жарище так кажется? — Думаешь, я старая алкоголичка? — не отреагировать на его «…или выпить?..» она, конечно, не смогла, хотя удовольствие от первого глотка воды несколько смягчило обиду. — Нет, не думаю. Тебе не помешает снять стресс. И ведь серьезен, старый черт! — Рассказывай. Примостился на барном табурете по другую сторону стола, аккуратно придерживая левой рукой младенца. Какая все-таки маленькая, с запасом вся помещается на его предплечье, голова утонула в сгибе локтя, пятки едва достают до ладони. Впрочем, под этим то ли шарфом, то ли полотенцем, которым она примотана к его торсу, и не разберешь, где там у нее что. С ума сойти, Розенфилд ли это… А любопытно, как у них получилось… Неужели специально старались? Или контрацепция подвела? Сомнительно как-то. У Альберта, кстати, вполне можно будет спросить. Точно. Ответит он или нет — другое дело, но спросит она обязательно. Поверить в это было совершенно невозможно: она из наглого и неприкрытого любопытства задаст старому другу запредельно интимный вопрос, а он, очень может быть, на него ответит. Но это будет позже. Сейчас надо допить воду — и да, потянуть таким образом время! — и начать говорить. Пока она не расскажет Альберту о своем решении, у нее есть возможность передумать. Альберт молча смотрел на нее, не торопил. Понимает, что ей трудно. Не поднимая глаз, пальцем размазала по столешнице влажный след от стакана. Подумала, не попросить ли еще такой потрясающе вкусной воды. — Ты чего вылезла? Дайана не успела увидеть, к кому он обращается, но за мгновение до этих слов почувствовала всей шкурой, что Альберт, точнее, та часть его сознания — надо отдать ему должное, весьма значительная, — которая была свободна от мониторинга жизненно важных функций младенца, больше не с ней. А ее на этой кухне будто и вовсе нет. Ну что ж, ее слишком долго не было не только на кухне Альберта Розенфилда… Обернулась — в широком проеме между кухней и гостиной стояла, прислонившись к косяку, Констанс. Кошмар какой, эта авантюра явно тяжело ей далась, возраст, все-таки, уже не самый подходящий… От нее половина осталась, ключицы в вырезе трикотажного платья, кажется, тронь и сломаешь. Улыбка и кивок — надо полагать, поздоровалась. — Да на копчике скоро мозоль будет. — Пойдем, посмотрю, что там у тебя на копчике, — во дает, аж привстал, отметила Дайана боковым зрением. Констанс усмехнулась, слегка приподняв руку, остановила его. — Я шучу. Устала валяться. Дайана как будто ощутила, как он выдохнул и расслабился, словно через стол, на который они оба опирались, ей передался какой-то импульс. — Лучше познакомь нас. Альберт вздрогнул. Похоже, он и впрямь забыл о присутствии на своей кухне посторонних. Нет, неверное слово: не забыл, а просто выпал из той реальности, в которой еще несколько минут назад с абсолютно искренней заботой спросил Дайану, жарко ли на улице и хочет ли она пить. Завораживающее зрелище — вот вроде живой Розенфилд, сидит напротив, можно протянуть руку и коснуться его, но на самом деле он полностью погружен в совершенно другой мир, где кроме него, Констанс и этого удивительного существа на его руке нет и не может быть никого. И как-то это настолько естественно, что даже завидовать не получается. — Это Дайана, я тебе рассказывал о ней, — сказал Альберт таким тоном, что сразу стало ясно: действительно рассказывал. Любопытно, что именно. — Констанс, моя жена. Дайана встала, подошла к ней, протянула руку — в основном для того, чтобы хоть каким-то движением развеять оторопь: Альберт Розенфилд, произносящий «моя жена»… Нет, все-таки к этому надо привыкнуть. — Перемещаемся в гостиную, — тем временем скомандовал он, мимолетно переглянувшись с Констанс, и Дайана почувствовала неловкость, как будто перехватила послание, не предназначавшееся для нее: видимо, Констанс трудно сидеть на табурете. Сколько там у нее после кесарева прошло… В гостиной Констанс устроилась в нелепой, но, надо полагать, удобной позе на диване. — Тебе сделать поесть? — Альберт, ты меня ни с кем не перепутал? Я завтракала два часа назад. Меня необязательно кормить так часто. Он подошел, поставил рядом с ней на стол стакан с водой — Дайана готова была биться об заклад, что количество кубиков льда в этом стакане не случайное, а именно такое, как хочется Констанс в данный момент. — Завтракала она… да что ты там съела… — пробурчал он. А вообще, подумала вдруг Дайана, неудивительно, что у них так лихо вышло зачать ребенка. Скорее было бы странно, если б этого не произошло. Они так смотрят друг на друга, что от одного этого взгляда… Этак они еще и второго заделают. — Предложи лучше Дайане… И снова он вздрогнул, силой вырванный из одного мира в другой. — Ты голодная? Смешной. Правда же, никак не выходит позавидовать. Дайана покачала головой. — Кофе? А вот это неплохая идея. Кивнула, и он направился обратно на кухню — ничего себе, как это он собирается варить кофе с младенцем на руках. Констанс, однако, наблюдала за этим совершенно спокойно. Впрочем, с другой стороны, вполне очевидно, что во всем доме нет для ребенка более надежного места: вероятность, что у Розенфилда дрогнет рука, намного меньше вероятности обрушения потолка прямо над детской кроваткой. И Констанс это понимает. — Вы секретничали? Я помешала? — сказала она очень тихо, но Дайана шестым чувством поняла, что эти слова обращены не к ней. И Альберт из кухни услышал, ответил: — Секретничали. Не помешала. Ладно, ему решать. Ужасно жаль, что закурить нельзя… Альберт уже возвращался из кухни с подносом в вытянутой вперед правой руке. — Проснулась? — негромко спросила Констанс, внимательно наблюдавшая за ним. Он покачал головой, поставил поднос на стол, всегда умел, собака, кофе варить, запах просто потрясающий. — Альберт, давай я пойду наверх, отнеси Рэчел… а вы поговорите хоть спокойно. Он распрямился, постоял, глядя в глаза Констанс — телепаты хреновы, можно подумать, Дайана не понимает, о чем они! — она улыбнулась как будто даже благодарно, пожала плечами, мол, как хочешь, мое дело предложить. Ну что же, ему виднее, до какой степени посвящать Констанс в их дела. Тем более, она и так уже по уши вовлечена во всю эту неприятную историю. Так. Пора. — Альберт, я решила переслушать кассеты Купера. Он ритмично помешивал кофе в своей чашке, не поднимая глаз, и после паузы спросил бесцветным голосом: — Почему вдруг? — Потому что мне стали сниться сны. Подробностей не спрашивай, я все равно все забываю, но общее ощущение — что я что-то упустила, чего-то не сделала… Ну вот. Сказала — и пути назад нет. Наверно, можно было раздобыть магнитофон как-то иначе, порыться в интернете, в конце концов, ясно же, что где-то кто-то продает. Невольно посмотрела на стеллаж с коллекцией пластинок. С Коллекцией Пластинок. Стоит, родимая… а ведь с какой мрачной физиономией он перевозил ее из родительского дома после смерти отца. — Я так понимаю, тебе нужен кассетный магнитофон? Кивнула. Конечно, у него наверняка сохранился — может, даже такой же, с ускоренным прослушиванием. Как ей тогда помогало прокручивать не относящийся расследованию влюбленный треп. Альберт встал, молча вышел на кухню — да, она видела там дверь в какую-то явно маленькую комнатенку, наверно, в ней он хранит подобный хлам. Через мгновение оттуда донесся странный звук, будто мяуканье, и Дайана не сразу сообразила, что это проснулся младенец. Почему-то стало не по себе, можно подумать, Рэчел — в честь тетки назвал! — о чем-то хочет ее предупредить.***
— Альберт! — Я слышу… но я занят, ты же видишь… и никак не могу подойти к телефону… правда?.. у нас тут дела поважнее… у нас тут очень важные дела… о, мама, ты даже не представляешь, насколько важные у нас тут дела… Глянь, кто там? — Неизвестный номер… настойчивый… — Наверняка спам. Перебьется… да?.. конечно, к черту неизвестные номера, мы тут делом заняты… Ну вот и все, и никто больше не звонит… ну их всех, нам не до них… а вот теперь маме звонят… ты смотри, настойчивые какие дядьки пошли… — Альберт, это Якуб Новаковски звонит… — А это Рэчел Розенфилд покакала. И что важнее, я тебя спрашиваю? Нет, обе ответьте мне — что важнее? Правильно… умница девочка… Вот Рэчел точно знает, что важнее… пусть мама со всякими глупыми дядьками разговаривает, а у нас тут есть чем заняться… — Якуб, здравствуйте… да, он не может сейчас подойти… да… что случилось?! Подождите, он не может взять трубку, я сейчас переключу на громкую связь!***
Парк сикомор. Почему-то ноги сами привели его сюда. Ну что ж, он привык доверять интуиции. Черная машина резко затормозила у тротуара, сзади вышла женщина, поспешно, хотя и странной походкой направилась в парк, решительно пересекая газон, — он привычно составил мысленное описание: лет пятьдесят, болезненного вида, судя по осанке и походке, явно недавно после какой-то серьезной операции, одета небрежно, в какой-то длинный балахон и шлепанцы, как будто выскочила из дома в чем была. Он проводил женщину глазами, поколебался, не пойти ли за ней, но почему-то важнее показалось подойти поближе к машине. «Шевроле». Незнакомая модель. Он подошел почти вплотную, отчего-то не опасаясь, что водитель — он не видел его, но как-то понимал, что за рулем остался мужчина — что водитель выйдет поинтересоваться, чего ему надо. На заднем сиденье — внутри машины через стекло все кажется мутно зеленоватым, как в аквариуме, — установлено детское кресло, развернутое против движения, а в кресле ребенок, совсем маленький, и он вздрогнул, осознав, что уже несколько секунд не отрываясь смотрит в инопланетные младенческие глаза вместо того, чтобы… вместо чего?! Эти глаза затягивали, как будто младенец его рассматривает и хочет что-то сказать. Странная реакция организма: спина покрылась холодным потом, несмотря на жару, и почему-то в голове проплыла мысль — этот ребенок видит его. Как тогда в супермаркете, когда он встретился взглядом с каким-то стариком, и его бросило в жар от осознания, что старик его видит. Крошечное личико вдруг скривилось, ротик растянулся — и он понял, что через мгновение раздастся истошный визг. Мужчина на водительском сиденье — Дэйл не мог видеть его самого, только движение, — перегнулся назад, протянул руки к ребенку. Интересно, машинально отметил Дэйл, руки человека немолодого, наверно, дед. Странно, что такого крошечного младенца доверили деду… Дэйл перевел взгляд вдаль, на парк. Женщина в балахоне успела уйти достаточно далеко, но он сумел найти ее глазами — она сидела на траве почти у самых сикомор, как будто с кем-то говорит, но Дэйл не видел, как ни пытался рассмотреть, ее собеседника. Вот они встают. Второй — или вторая? — протягивает ей руку, помогает подняться. Медленно идут к машине. Очень странно, почему вокруг больше ни души? Парк сикомор в это время года… Какое «это время»?! Какого года?!***
«…и я уверен, что у сестры, пусть и сводной, будет надежней… впрочем, я и сейчас так думаю… ты же согласишься со мной, Дайана?..» Она помрачнела еще больше, нажала на «стоп». — «У сестры» — это которая с пирогами? Дайана рассеянно кивнула, ногтем ковыряя красный пластик кнопки. — Ну вот, собственно, и все… Энни то, Энни сё, сплошная Энни… сколько раз я это прослушала, ты не представляешь. По первому разу, честно скажу, многое прогоняла в ускоренном режиме, невозможно во все эти сопли вдумываться… потом уже полностью. И Гордон тоже… Толку ноль. Зачем она покрасилась в этот идиотский цвет, вдруг подумал Альберт. Напряг память — и понял, что не может вспомнить, когда именно Дайана так радикально сменила имидж. Ясно одно — после исчезновения Купа, после окончания расследования по горячим следам, после признания их поражения. Как и в случае с Джеффрисом, как и в случае с Десмондом. Но на те поражения она отреагировала совсем не так. Впрочем, столько лет с Купом работала, ничего удивительного. — То есть, получается, это Купер тебе надиктовал уже после похищения Блэкберн? — спросил он, осторожно вынимая бутылку из ее странно безвольных рук. Разлил аккуратно. В тяжелом предзакатном солнечном луче между плохо задернутыми шторами носятся пылинки, тонкий слой пыли на полированной поверхности журнального столика, в который сидящая на диване Дайна упирается коленками. Магнитофон, пепельница, пачка сигарет, два стакана. Она же всегда была такой чистюлей… — Ты понимаешь? — дернула плечом, схватила стакан, выпила, не дождавшись, пока он завернет пробку и отставит бутылку в сторону, чтоб не толкнуть. — Это когда они с шерифом уже едут к чертовым сикоморам… последние слова Дэйла Купера, обращенные ко мне — безопасно ли его ненаглядной Энни у сестры! Речь стала неестественно быстрой, сбивчивой. Альберт посмотрел ей в лицо: вроде пока не истерика. Вытащил сигарету, оглядел стол. Она усмехнулась, пошарила на диване где-то под задом, протянула теплую от ее тела зажигалку. — А ты еще спрашиваешь, почему я пью, — помолчала, жестом попросила его прикурить для нее тоже. Прикурил две штуки, одну протянул ей. Кивнула, затянулась, посмотрела ему в глаза, улыбка как будто стерлась. — Хотя ты и не спрашиваешь.***
— Дайана, стойте! Черт. Так было хорошо, в голове пусто до звона — как тогда, в то утро, когда она открыла глаза дома в своей кровати и несколько секунд хотела поверить, что ей все приснилось, и не было ни ночного визита Купера, ни разговора, ни поцелуя… ни всего, что случилось потом. Счастливая пустота — потому что не больно и не страшно. Дайана повернулась и увидела, что по газону к ней почти бежит Констанс. Ей должно быть трудно бежать, бледная и запыхалась. Ладно, подождем, это уже ничего не изменит, жаль только, что пришлось снова ожить, начать помнить и чувствовать. Но она почти на месте. Огромные сикоморы будто и не изменились, конечно, для них плюс-минус три десятилетия — тьфу. Можно сесть на траву — и придумать, что это та же трава, на которой они валялись тогда с Джейни, и подождать, пока Констанс подойдет. Констанс хорошая, Альберт с ней счастлив, почему бы не уделить ей несколько минут, торопиться некуда, она и так уже опоздала. На двадцать пять лет опоздала. — Дайана… — Констанс выдохнула почти беззвучно, медленно опустилась на траву рядом с ней, судорожно сжатый кулак прижала к груди. Пытается восстановить дыхание. — Разве вам можно так бегать, швы разойдутся, — автопилот выдал подходящую случаю фразу, глаза отметили, какие у нее некрасивые ноги, худые и голубовато-бледные, в сетке вен. Главное, чтобы Альберту нравилось. — Не разойдутся. Но бегать я и правда еще не очень могу, — видимо, она пытается шутить, но Дайане ничуть не смешно, все это — и яркая трава, и солнце, и огромные сикоморы, и эта женщина — уходит все дальше и дальше от нее. Она больше не принадлежит к их уютному миру, где Альберт Розенфилд меняет памперс своей новорожденной дочке, где вечернее солнце просвечивает клетчатые занавески на кухне четы Новаковски, потрясающе пахнет непонятной польской едой, и Якуб ворчит на жену, опять собравшуюся покурить на голодный желудок. Не принадлежит, да и не принадлежала никогда. У нее была другая, мать ее, миссия — и ту она провалила с треском. — Как вы меня нашли? — автопилот продолжал работать, она подняла глаза, увидела в отдалении машину Альберта. — Якуб позвонил, сказал, что вы сорвались и уехали… — Но как вы поняли, что я поехала именно сюда? — Я не знаю… — улыбка у нее очень приятная, нельзя не признать. Даже когда растерянная — обезоруживающая такая. — Альберт вел машину, я не знаю, почему сюда… Вы оставили кассету в магнитофоне, и Якуб дал послушать… там было про вход в Черный Вигвам, и Альберт сказал, поехали… Кажется, дыхание Констанс выровнялось, и ей явно приятно произносить имя Альберта. Все влюбленные — эгоисты, и неважно, сколько им лет. Она тоже, выходит, эгоистка. — А с кем ребенок? — почему бы не поддержать напоследок светскую беседу, в конце концов, Альберт ничего плохого ей не сделал. — В машине, с Альбертом… нам как-то не пришло в голову, что он может поехать один… с тех пор, как родилась Рэчел, мы не расставались вообще, — опять смущенно улыбнулась и, кажется, даже покраснела. С ума сойти. Но к ней это все не имеет никакого отношения. Неожиданно другое — неужели Альберт так хорошо помнит обстоятельства того дела, что связал вход в Черный Вигвам с сикоморами?! Он же тогда, чертов скептик, не верил ни единому слову Купа. Не верил — и помнит?! Какая у всех, оказывается, отменная память, Купер столько лет помнил ее идиоткие слова про мужиков Джейни и в самый отчаянный момент сумел собраться и намекнуть ей, куда он будет стремиться, если его затянет эта проклятая черная дыра… только у нее ни памяти, ни мозгов, два плюс два не смогла сложить. Рыдала над кассетами, хлестала виски, жалела себя, и не услышала, что он открытым текстом ей сказал про сестру. Про ее сестру, черт возьми! — Дайана, что вы задумали? Ну да, конечно, сейчас она все расскажет. Конечно. Возвращайтесь домой, голубки, воркуйте и наслаждайтесь семейным счастьем. А я… — Дайана, это же вы тогда вызвали мне девять-один-один? — неожиданно спросила Констанс. Да, что-то смутно помнится. Но Дайана не успела сосредоточиться, Констанс продолжила: — Я помню тот день, помню, что у меня вдруг сильно закружилась голова, я стала терять сознание, но я видела вас, еще удивилась, кто это у нас в коридоре морга шляется… а потом успела подумать, что вы заметите меня. Ну да, вызвала. Женщины в беде — наш профиль. — Да, я вообще всегда всем помогаю… не всегда успешно, правда. Констанс смотрела ей прямо в глаза, и Дайана почти видела, как в ее умных — с Розенфилдом-то уживаться! — мозгах с бешеной скоростью просчитываются способы отговорить ее, Дайану, от задуманного. Догадаться, что именно задумала Дайана, ей, конечно, неоткуда, но примерно направление ее мыслей Констанс, естественно, понимает. Надо кончать с этим фарсом, сказать ей, чтобы шла обратно, к мужу и дочке, и оставила ее в покое. — Дайана… раз уж вы спасли один раз меня и Рэчел… — Констанс немного помолчала, глядя в сторону. — Я прошу вас, останьтесь. Ради Альберта. Ради Альберта? Можно подумать, Альберт бросится ее спасать. Хотела сказать, не волнуйтесь, никуда ваш муж от вас не денется, но вспомнила — коридор больницы, Альберт хватает ее за рукав, силой выдергивает на лестницу… Альберту тоже досталось в этой истории, если уж по-честному. — Я уверена, Купера рано или поздно вынесет сюда, причем именно на вас — Альберт передал мне ваши слова, что вас выносило все время на меня, — ее голос звучал теперь тверже. Ишь ты, слова он ей передал. — Пожалуйста, Дайана, ради Альберта, чтобы он мог пожить спокойно… понаслаждаться своим ребенком… Надо собраться и ответить, пусть не унижается, ни к чему это. Хотя… коль скоро она все равно провалила свою задачу с Купом, и еще большой вопрос, сумеет ли исправить положение… Так может, в словах Констанс есть резон? Никогда ведь она не видела Альберта таким счастливым и спокойным, а вдруг Констанс права, и ее новое исчезновение в самом деле лишит его покоя? Дайана перевела взгляд вдаль, на машину Альберта. Увидела, как он вышел, открыл заднюю дверь, наклонился, разогнулся осторожно, держа на руках заходящегося плачем — теперь она услышала — ребенка, и стоял, прислонившись к багажнику, укачивал дочку, что-то говорил ей… Констанс проследила ее взгляд, улыбнулась. — Предлагаю договор: вы дарите нам полгода спокойной жизни, а если за это время Купер не вернется, я сама буду уговаривать Альберта вам помочь. Ну что ж. Это звучит разумно. Дайана встала, протянула ей руку — получилось смешно, не то помочь подняться, не то скрепить договор рукопожатием. Констанс, кажется, поняла, кивнула благодарно — то ли за помощь, то ли за согласие — взялась за ее руку. Похоже, сама она и в самом деле не смогла бы встать. Медленно пошли к машине. Альберт увидел их. Он улыбался, и ребенок уже не плакал.***
— Никак ты не спишь?.. — Нет… перевозбудилась. — Прости, надо было Дайане просто такси вызвать, а нам сразу домой… я идиот, видел же, что ты никакая… — Нет уж, не для того я ее уговаривала. Хорошо, что отвезли, спокойней. Что там у вас?.. — Все в порядке, заснула. Тоже перевозбудилась — так плакала отчаянно, когда ты ушла из машины… я даже испугался, такого плача у нее еще не слышал… — Ты даже не представляешь, сколько всего еще не слышал… ты что?.. — Дай-ка пульс… — Да все нормально, Альберт, ложись… пользуйся моментом. — Констанс… раз ты все равно не спишь… что ты сказала Дайане? — Боже, Альберт, не надо. Меня вырвет. — Ах ты черт, да что ж это такое… сейчас… — Ты куда?! — Тазик?.. — Альберт, я фигурально. От того, что я ей сказала. — Расскажи. Во-первых, я должен знать. А во-вторых, я не хочу, чтобы ты переживала… — Альберт, я подло сыграла на ее слабости. Мне показалось, она обижена и считает себя использованной — не буду предполагать, насколько обоснованно, потому что не знаю всех обстоятельств — и я… я тоже использовала ее, попросила о помощи. Она не смогла отказать. Противно, но ничего другого я не могла придумать. — О какой помощи? Зачем тебе помогать? — Я сказала, что если ты бросишься ее искать, я одна не справлюсь с Ушастой. Кстати, это правда. Давай спать, пока дают… — Знаешь, когда Ушастая заплакала в машине, мне показалось, что она видит кого-то и боится… — Фантазия у тебя… спи.