Я испытываю сильнейшую боль

Он потерял его. Это был второй. Уже второй, ставший отчего-то по-настоящему родным и близким, хотя Рик Санчез, хладнокровный ученый, чья кровь наполовину состояла из алкоголя, а наполовину — из сарказма, показывавший миру исключительно средние пальцы, скрывал это, не желая прослыть слабаком. Слабаком был Морти. Морти… На белом халате Рика виднелись красновато-коричневые пятна — какие-то оставило вино, которым он безуспешно пытался залить эмоции до этого, а о происхождении остальных Санчез не смог бы забыть, даже отстирав этот клятый халат или сменив его сотню, две сотни, тысячу раз. Он опрокинул в горло очередной стакан водки, надеясь, что обжигающая горло жидкость поможет ему превратить мозги — или хотя бы сознание, хотя бы ненадолго — в кисель и забыть. Отвлечься от эмоций, которые он всегда ненавидел, презирал и считал уделом углеродных форм жизни, стоявших ниже его, эмоций, которые просто не мог испытывать самый умный человек в галактике… Мозги отказывались подчиняться, забывать, отпускать; да, Рик мог бы без проблем создать какой-нибудь прибор, стирающий память, даже выборочно, или, например, превратить себя в животное или овощ — однако даже в нечеловеческой форме его мозги никуда бы не делись, а проклятое подсознательное оказывалось сильнее даже самого мощного разума во всех возможных вселенных. Более того, перебрав воспоминания, связанные с внуком, Рик пришел к выводу, что с Морти его связывало такое количество переживаний, что полностью стереть его из памяти можно было лишь путем стирания с лица земли самого себя. Рик бессильно опустил голову, подперев ее рукой; одинокая слеза скатилась по его щеке и капнула в пустой стакан. Ученый просто пытался понять, почему испытывает такую адскую боль, жгучее чувство вины и невыносимую горечь утраты, если смена вселенных и бешеные космические путешествия давно вошли в привычку, а глупых, безмозглых, докучливых Морти существовало просто бесконечное множество. Он ведь мог взять себе абсолютно любого другого напарника, прогнуть его под себя, сделать лучшую версию, максимально годную во всех отношениях, однако именно этот наивный, пустоголовый… родной и нужный Морти смог синхронизироваться с самым рикнутым Риком каким-то мозговыми волнами, стать незаменимым, и важным… Обычно Рик мог похвастаться отличной реакцией и умением решить, наверное, практически любой вопрос, и они с Морти столько пережили вместе, однако беда пришла откуда не ждали: очередная планета, на которую ни разу не ступала его нога, тихий шелест ветра в листве странного вида деревьев, и… громадные монстры, которые появились словно из-под земли и ухватили замешкавшегося Морти своими мерзкими щупальцами; и, прежде чем Рик выхватил оружие и порешил всех, кто шевелился, было уже поздно. И даже будучи знакомым с самыми невероятными местами в галактике и бывавший в лучшей больнице во вселенной, Рик понимал, что смерть излечить нельзя. — Послушай, — раздался монотонный голос Птичьей Личности, — судя по твоему рассказу, хотя и весьма сбивчивому, ты не мог бы спасти его при всем желании. Я понимаю, что ты чувствуешь, но постарайся отпустить. Санчез плеснул себе еще водки и вновь одним комком зашвырнул содержимое себе в рот, как будто это почти машинальное действие могло как-либо изменить ситуацию, а водка — стать клеем для его раздробленного сердца. — Пф-ф-ф… Тоже мне… — он попытался усмехнуться. — Таких, как он, бесконечное множество, а некоторые Морти, которых бросили их Рики, готовы на все, чтобы вернуться обратно, стать ручными собачонками для такого гения, как я! Возьму любого, и ни Бет, ни Джерри, ни Саммер не заметят подмены. Да будь я проклят, если его родной папка сумеет найти хоть одно отличие! Плевать, вабба лабба даб даб, ха-ха… Птичья Личность смотрел на старого друга взглядом, полным сочувствия — его не могла обмануть наигранная радость Санчеза; к тому же он как никто другой знал, как именно переводится кажущаяся такой смешной коронная фраза Рика, ведь на его родном языке означало это не что иное как «я испытываю сильнейшую боль, помогите».