Закрой глаза, Сэмми

***       Когда-то всё началось с детских игр. Невинно и даже обыденно.       Сэм любил сюрпризы, Дину нравилось их делать и интриговать брата.       — Закрой глаза, Сэмми. Открой рот.       Восторженный младший брат — любимое развлечение Дина. Он просит его закрыть глаза по двадцать раз в день, то положив ему на язык мятный леденец, то жвачку с корицей. Иногда это клубничный «Chupa Chups» или фруктовый лёд на палочке.       Вкусы меняются от раза к разу — Дин предлагает пятилетнему Сэму всё, что находит в своём распоряжении: в бардачке отца, шкафчиках мотелей или то, что удаётся стащить из магазина.       Как-то он покупает леденцы с отвратительными вкусами, перемешанными с обычными — для забавы. Дин думает, опробовать их на брате — увлекательно.       Сэму сперва попадаются нормальные — и он победно улыбается, с наслаждением смакуя конфеты во рту одну за другой, и просит добавки. Это похоже на покер — вытаскиваешь карты, пока либо не уверишься в выигрыше, либо не дойдёт до перебора — и ты проиграл.       После обычных вкусов «пиратский ром» и «чёрный перец» ещё терпимы, но слишком насыщены, термоядерны — и Сэм морщит нос, вытаскивая тёмно-бордовый от конфет язык на прохладный воздух. Брат смеётся и утверждает, что Сэм похож на забавного, забегавшегося щенка. Младший сурово сдвигает брови к переносице и важно выдаёт: «Ещё!».       Вкусы по типу «земляные червяки», «рвота» и — на удивление Дина — «свежескошенная трава» вызывают признаки тошноты, и Сэмми выплёвывает леденцы на ладонь, с обидой глядя на брата. Мол, обещал же, что будет вкусно или, по крайней мере, сносно. Дин виновато протягивает ему банку колы и пробует конфеты сам — в наказание. И чтобы доказать брату, что он с ним до конца. Даже в таком дерьме. ***       — Закрой глаза, Сэмми. Открой рот.       Со временем продолжать фразу становится слишком пошло, и Дин укорачивает её без уточнений. Сэм и так понимает, что надо делать. Это уже своего рода ритуал.       Они занимаются этим когда им скучно, когда нужно отвлечься от чего-то гнетущего, когда не могут уснуть холодными ночами, если отец пропадает, а в номере не хватает тёплых пледов — и Сэм обязательно просится к Дину, на что старший бурчит о «маленьких малышах» и «личном пространстве», но всё же откидывает одеяло и почти шепчет торопящее «скорее», ёжась от прохладного воздуха.       Сэмми повторять не требуется — он уже тут как тут, прижимается к тёплому боку ледяными ладонями, вклинивается так близко, что у Дина воздух из лёгких вышибает будто локтями. Старший просит не толкаться, укрывает брата получше, касаясь кончиком носа его лба, и расслабляется, смотря в пустоту номера. Теперь она не кажется такой угрожающей, не тянет болючим одиночеством.       Сэм устремляет на брата взгляд, полный надежды, и спрашивает: «Поиграем?».       Дин знает, что отказать не сможет, но сейчас ни конфет под рукой, ни чего-либо более подходящего, кроме карандаша.       — Закрой глаза, Сэмми.       Дин вкладывает ему в зубы небольшой, сточенный огрызок карандаша и просит представить, что они находятся под водой, и это — трубка от акваланга, через которую нужно дышать. Сэм пытается и расстроено выдыхает: не получается. Дин подавляет смешок. В свои десять брат продолжает фантазировать слишком живо, верить всему, что ему говорят, и погружаться в грёзы с головой, забывая о реальном мире.       Старший рассказывает ему приключенческую историю двух братьев-дайверов, погружающихся на дно океана в поисках затонувшего судна-призрака и, разумеется, клада с сокровищами. Дин умеет держать интригу и вести повествование — годы тренировок в чтении сказок для брата не прошли даром. Уж что-что, а сочинять он мастак.       Сэм с живым интересом и зажмуренными глазами вслушивается в голос брата, всегда успокаивающий и усыпляющий его. От старшего исходит тепло, и на младшего волнами накатывает умиротворение. Картинки пред глазами становятся расплывчатыми, и он засыпает, так и не услышав, что дайверы находят сундук с кладом и начинают счастливую жизнь на собственном корабле.       Карандаш безвольно падает на подушку, и Дин аккуратно убирает его на тумбочку — от греха подальше. ***       На тринадцатый День Рождения брата Дин покупает контейнер с мармеладными зверями — зная, как Сэм их обожает.       — Закрой глаза, Сэмми.       Сэм, улыбаясь, повинуется, предугадывая, что брат припас что-то вкусненькое, как обычно. Младший привык к таким подаркам и считает их лучшими на свете.       Дин кладёт ему в рот разноцветную мармеладную змейку. Другой конец он, зачем-то, тянет себе в рот. Эксперименты никогда ему не надоедят.       Они встречаются на середине змеи, слегка соприкасаясь губами. Сэма пронзает током, у Дина простреливает сердце — какой реакции он ожидал? Младший распахивает кажущиеся огромными на подростковом лице глаза и ошарашенно замирает, облизнув губы от сахарной крошки.       Дин отстраняется, пожимает плечами и с улыбкой произносит:       — С Днём Рождения, Сэмми.       Он умалчивает о желании повторить опыт, убеждая себя, что это переходный возраст и это пройдёт. А Сэму знать не обязательно. ***       Девятнадцатой осенью Дина они стоят, прислонившись к стене мотеля, задевая друг друга плечами, и смотрят на позолоченные солнцем кроны клёнов, с раскрасневшимися, словно щёки, островками листвы. Отец отгоняет машину на стоянку. Дин вертит в руках металлическую «Зиппо» и улыбается чему-то своему. Он знает, что это плохая идея, но…       — Закрой глаза, Сэмми.       Сэма накрывает темнота. Он слышит шуршание пачки, шорох вызволенной из плена сигареты, щелчок зажигалки. Он представляет, как пламя сперва отражается на лице брата и лишь потом пожирает край сигареты, и как серый клубок разворачивается тонкой струйкой и устремляется в небо.       Наступает тишина. Сэм чувствует, как брат делает глубокую затяжку — воздух проходит со свистом, губы вытягиваются в трубочку, а скулы становятся ещё острее — это так привычно: представлять уже виденное сто раз, знать, что всё именно так. Потому что он знает Дина в деталях. Он его собственный дьявол* — Сэм смеется со своего сравнения.       Младший спрашивает себя, с чего это брат решил не показывать, как он курит. Сэм ведь не маленький, видел уже, да и отец знает — нечего и скрывать… Как вдруг Дин выдыхает ему в раскрытые в молчаливом вопросе губы табачный дым. Сэм чувствует горечь и закашливается.       — На, затянись, — Дин всовывает сигарету между его губ. Сэм неосознанно ловит её и всё ещё с закрытыми глазами делает вдох. Рот наполняется неприятным клубящимся налётом. Дым стекает по горлу, запуская свои щупальца в лёгкие. Сэм снова кашляет. И слепо тычет сигаретой в сторону брата, мол, «забери… гадость». Дин совершенно беззлобно смеётся, и подносит его ладонь с сигаретой к своим губам, продолжая буднично курить, словно нашёл особый, личный мундштук.       Сэм удивлённо поднимает брови, но руки не отнимает: Дин держит ладонь мягко, не причиняя боли, а иногда, при вдохе, задевает его пальцы прохладными губами. И Сэм замирает в этом мгновении, ощущая приятные покалывания на коже. И ему плевать, что отец может взбеситься, если учует табак на его руках. ***       Однажды Дин шумно вваливается в номер с тяжёлым вздохом, держась за левый бок правой рукой. Задело. Тварь чёртова.       Сэм встревоженно вскакивает со стула, бросив ручку на раскрытую тетрадь, в которой усердно выводил тригонометрические уравнения. Брату нужна помощь. Ему нужен Сэм.       У Дина какой-то бешеный взгляд, и младший только приподнимает брови, не спрашивая ни о чём. Дин пахнет кровью и металлом, а ещё старым салоном Импалы и опасностью. Он делает неуверенный шаг. Кривоватый, если хотел показаться здоровым, но младший молчит — кому сейчас до честности и придирок. Важно совсем другое. Дин всматривается в лицо Сэма так, будто впервые видит. А ведь расстались только вчера — кажется, с того момента прошла вечность. Момент раны точно затянулся настолько, что все двадцать лет пролетели перед глазами.       — Закрой глаза, Сэмми.       Сэм не горит желанием, ведь надо помочь, перевязать рану, может, даже зашить, но противоречить не может. Уж точно не сейчас.       Секунда после опущенных ресниц — и он чувствует дыхание брата на своём лице. Внутренности крутит тугим жгутом. Сэм дрожит, нервно сжимая кулаки.       Дин мягко целует его в приоткрытые губы, одноразово, но не быстро, на пробу, задевая нёбо сухим языком. Не ясно, что именно его толкает к такому: то ли страх, то ли полученная почти смертельная рана, то ли с минуты на минуту обязанный появиться отец. Чистейший адреналин во всех формах. Дину всегда нравилось быть на грани фола.       Когда Сэм с вздохом осмеливается открыть глаза, брата уже нет рядом — за ним закрывается дверь в ванную, и младший слышит, как он, шипя и чертыхаясь, стягивает футболку и дезинфицирует рану. Сэм стоит не пошевелившись ещё несколько долгих секунд, пытаясь понять, что это было, но, отметая бесполезные домыслы, шагает в сторону ванной. ***       Теперь они оба в крови, едва зачистили одно из огромнейших, старейших вампирских гнёзд. Отец гордился бы. Если бы был жив. Хотя стараются они не из-за похвалы или лавров победителей. Сэм убедился: на грани со смертью всё прочее становится не важным.       — Закрой глаза, Сэмми.       Брат даже не ждёт действия, приближаясь к нему, да и Сэм сам порывисто тянется вперёд, покорно прикрыв тяжёлые веки. Дин целуется отчаянно, прикусывает нижнюю губу, слыша недовольное шипение в ответ, мажет кровавой ладонью по скуле, сминая кожу под пальцами. Сэм отвечает так же остро, жарко, вылизывая каждый миллиметр и трещину на губах, наполненную засохшей кровью.       Ему плевать, что это неправильно. Или что после они снова будут делать вид, что ничего не было. Сэм знает, что брат любит его, и любит его в ответ. А усталость и шок всегда забирают своё. ***       За следующие семь лет во рту Сэма побывало много чего: тонкие сигареты; холодные горлышки пивных бутылок; даже парочка эклеров, которые он — и Дин — позволил себе, несмотря на их «неполезность»; фрукты, которыми брат дразнил его, нарезая их слишком тонко и мелко, так что вкус почти не чувствовался… горячий язык брата, выводящий нестираемые, вечные заклинания; его пальцы, в конечном итоге заменённые на член.       Сэма устраивало.       Привычки оставались привычками. Жизнь шла своим чередом. Привычка — не есть зависимость. Привычка — это удовольствие. Не больше — не меньше.       Но, стоя на коленях в том баре и слыша Диново напевное с хрипотцой: «Сэмми, закрой глаза», Сэм почему-то не торопится это сделать. Смотрит своим извечным — щенячьим — со слезами на щеках и гордостью в выпрямленной спине, смирением, от которого старшего воротит не фигурально. Дин подавляет позыв, проглатывая слова, боль и злость, сжимая сбитыми ладонями косу.       Сэм, закрывает глаза, повинуясь приказу, с дрожью понимая, что больше не будет игр, что Дин не засмеётся ему в губы, не вытворит очередное непотребство, не вложит что-нибудь в его сухие уста, что через секунду у него и рта-то не будет — без головы — и эта мысль истерично смешит, так что Сэм жмурится и жмёт губы в полосу.       Дин отчего-то медлит. И когда младший слышит звук упавшего орудия Смерти, то со сбитым ритмом сердца распахивает веки.       Дин падает перед ним на колени, рядом с фотографиями, слишком композиционно выложенными на полу, и беспрерывно шепчет сплошное, слитое в бесконечное «простипростипрости прости меня, Сэмми».       Сэм больше не закрывает глаза.       Их ритуал не исчезает, но трансформируется в затерянное в детстве, остаточное «открой рот», принимающее взрослый смысл с оттенком забытой игры. Без притворства и сожалений.