Жизнь

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Ёнгук без интереса окидывает взглядом помещение: люди из года в год одни и те же. Хоть места могут быть разные. Но в каждом городе есть определённые шаблоны, под которые можно подогнать всех людей без исключения. Потому Ёнгук раз в год меняет города. Они приедаются, становятся костью в горле и застревают надолго грязью в лёгких.       Города надоедают быстро, с каждым годом всё быстрее, он меняет их раз в полгода, раз в месяц. Особо нигде не задерживается, срываясь тут же, стоит только мало-мальски налёту таинственности побледнеть, а людям выстроиться под расчерченный шаблон, оставаясь скрипящим на зубах песком.       Ёнгуку скучно.       Чертовски скучно.        Пепел столетий оседает на языке горьким привкусом разочарования и меркнущим интересом к жизни. Непросто быть вечным без опостылевшей жизни. Он сам бы бросился на кол первого же охотника, чтобы только было не нудно, как сейчас. Но кол не спасёт его от тоски. Как и пуля. Пробовал — не помогло.       Не берёт его ни кол, ни пуля, ни нож. Будто заговорён он от смерти до скончания времён.       Дни одинаковые. Неразличимы друг от друга. А вот тоска и скука куда сильнее с каждым днём. И он бы готов расстаться с опостылевшей вечностью, да только ответа нет ни в одной из книг и тайных скрижалей. Вот и мечется он от города к городу, пытаясь найти решение.       Невыносимая скука разъедает его день за днём куда сильнее бака с кислотой и намного болезненнее, чем обугливающаяся кожа, которая всё равно восстанавливается спустя время, перестаёт кровоточить, в отличие от скуки, которая отравляет его час за часом, разлагает его душу, в существовании которой он даже не уверен.       Раньше Ёнгук упивался своими способностями, туманил разум, флиртовал, играл королями и государствами, словно пешками, плёл интриги и потешался, когда выходили отличные шалости. Но это всё давным-давно осточертело. И ничто больше не трогает. Ни чужая красота, ни войны, ни лишения. Лишь зияющая пустота внутри и непреодолимое желание умереть.       Скука.       Смертная скука.       Ёнгук видит свой потускневший взгляд в отражении витрин и сухо усмехается. Жив телом, но мёртв изнутри. Чьим-то злым роком наказан. Выжжен, словно земля, которую утюжили танками враги, а потом подожгли для устрашения. Пуст, как иссохший ручей и заброшенная шахта.       Ему нескончаемо хочется чего-то хотеть или же закрыть глаза навечно. Чтобы не длилась эта бесконечная вереница пустых дней бесконечных и неоправданных поисков. Ни разу он не нашёл ответа на свой вопрос. Ни разу не приблизился к разгадке тайны своего существования.       Ёнгук сам себе напоминает смерть, потому что всё, к чему он привязывался раньше, погибало. Люди, животные, растения. Всему дан свой срок. Всему, только не его существованию.       Взгляд цепляется за невысокую фигуру танцующего парня. Пластичный, больше, чем обычно даётся мужчинам, гибкий, текучий, словно вода. С изящным профилем и бездонными глазами, которые Ёнгук видит, когда парень оглядывается и ищет взглядом что-то ведомое только ему.       Парень встряхивает смолью волос и продолжает танцевать, но уже более напряжённо, словно ощущая, что на него смотрят. Пристально и с интересом, которого Ёнгук в себе не ожидал. Он следит за парнем, отмечая разлёт острых ключиц, по которым хочется провести пальцами и проверить, не порезался ли.       Музыка отходит на задний план, Ёнгук следит лишь за движениями одетого в чёрное парня. Он смотрит на его острые коленки, которые вот-вот вырвутся из ткани чёрных джинсов, разрывая художественно потрёпанную ткань в дыры; на вспыхивающие белизной ключицы, открывающиеся при взмахах руками. На всего его. В нём пульсирует жизнь. Бьёт ключом.       К нему хочется прикоснуться. Что Ёнгук и делает, получая в ответ настороженный, но почему-то невыносимо тяжёлый взгляд. Ёнгук вслушивается в звучание его мягкого голоса, который не слышен за битами, но ему хватает, чтобы понять, что парня зовут Минсок, и что да, он согласен выпить с ним.       — Ты откуда?       — Отовсюду и ниоткуда одновременно, — улыбается Ёнгук и берёт бокал, чокаясь с Минсоком, у которого влажная чёлка падает на глаза, ничуть не скрывая отравляюще тёмного взгляда.       — Ты интересный.       Любопытство копошится в сердце, а ещё что-то отдалённо похожее на желание, когда Минсок открыто улыбается ему, облизнув губы после коктейля. Ёнгук ощущает, что парню неловко, и он явно нечто подобное делает впервые, но азарт в его глазах куда выше страха осуждения.       Ёнгук касается его небольшой ладони, получая в ответ пристальный взгляд и краску на скулах. Но куда больше интересует мелькнувшее на дне глаз неподдающееся описанию чувство, которое чем-то напоминает борьбу с самим собой и искушением.       Интересно.       Шёпот Минсока, склонившегося к нему, чарует. Будоражит. Ёнгук впервые за столетия ощущает ток крови в венах. Отчётливо, дробно, до слабой боли в сердце. Ёнгук дышит прерывисто, ощущая чужую энергию, что льётся с пальцев, сжимающих его бедро, рождая в нём не только забытый интерес, но и нечто большее.       Яркой вспышкой разгорается в нём что-то необычное, отгоняет скуку и тоску, словно сдетонировавшая ядерная бомба, которая врывается в небо роскошным грибом, пугает и завораживает одновременно. И названий этим чувствам Ёнгук пока не находит.       Минсок спокойно уходит с ним в одну из роскошных квартир, которые Ёнгук покупает в тщетной попытке развеять сжирающую его скуку. Он позволяет себя целовать и целует сам. И Ёнгук теряется в ощущениях, потому что уверен, что у Минсока это впервые, но в то же время, он настолько уверен в себе и каждое его действие пропитано такой сжигающей страстью, что Ёнгук сомневается в своих выводах.       Он пытается распробовать Минсока, чтобы разгадать его тайну. Но ничего не выходит. Он куда необычнее и загадочнее, нежели всё, что встречалось ему на долгом жизненном пути. Минсок — сплошное противоречие и несоответствие.       Сдержанный в одно мгновение Минсок в следующее мгновение томным шёпотом шепчет Ёнгуку такое, что ему сводит низ живота необузданным желанием. Искренне смеющийся он может полоснуть взглядом похлеще, чем кинжалом орудовали ассасины, умерщвляя жертв.       Осторожный в один момент и нещадно целующий в следующий. Дерзкий и покорный одновременно. Острый на язык и самозабвенно отдающийся. Невинный и порочный, сдержанный и запальчивый, совершенно неописуемый и пугающе непредсказуемый.       Впервые Ёнгук не может предсказать, что сделает или скажет человек в следующее мгновение. Это не человек — это спектр всего противоположного, что только можно было вложить в одно живое существо. И имя этому чуду — Ким Минсок.       Ёнгуку не скучно. Ему хорошо.        И когда проснувшись наутро он не находит Минсока рядом, он понимает, что ему страшно. Он за ночь пристрастился к наркотику. Он боится, что накопленная за годы пустоты смертоносная сила уничтожила единственное, что смогло его заинтересовать за столетия.        И он ищет Минсока куда тщательнее и одержимее, чем лекарство от скуки и способ избавиться от осточертевшей жизни.       Ёнгуку больно, пусто и страшно.       Он ищет Минсока остервенело, не смея в первые дни признаться вслух, что он впервые ощутил себя живым и целостным, а не пустым и безжизненным. Он делает всё, бескомпромиссно желая отыскать. Признаёт своё поражение, сдаётся, понимая, что без Минсока всё не то и не так. И больше никогда не будет так, как прежде...       А потом целует, ощущая дикую боль в сердце, в котором столетиями ощущалась пустота. Сердце наполняется до краёв, чувства льются через верх, текут по венам, навсегда уничтожая скуку, заполняя пустоту.        Ёнгуку впервые за долгие годы сладко и больно.       — Кто ты? — полузадушено спрашивает Ёнгук.       — Жизнь, — смеётся Минсок.