Малыш в осаде

      Как только вдали прогремели выстрелы, в Вишневыградской военной школе тут же прервали занятия. Малыш Густав, сидя за партой, увидел смятение на лицах учителей и офицеров, говоривших в коридоре. Сначала он даже не понял, что где-то далеко за стенами школы не смолкал гром сражения. В свои тринадцать лет Густав Гребек не просто много знал о войне, но и вместе со всем классом сознательно к ней готовился. И в то же время ему ни разу в жизни не доводилось слышать треска выстрелов. Если бы не слова офицеров в коридоре, то кадет Гребек ещё бы не скоро догадался о том, что в городе шли бои.       «Война? На нас напали? — в голове у Густава быстро появились вопросы, на которые пока никто не торопился давать ответы. — Но как? Нам никто не объявлял войну. И почему враг уже в нашей столице?» Гребек хорошо запоминал всё, чему его и других кадетов учили на занятиях. У него ещё не начала расти щетина, а он уже знал об основах дипломатии, процедуре объявления войны и ряде аспектов в стратегическом планировании слованских вооружённых сил. Некоторые ученики здесь просто плавали, другим это было не интересно. Однако Густав с друзьями живо интересовались именно военной составляющей обучения. Потому некоторые учителя в шутку называли их «прирождёнными офицерами».       Пока в коридоре шёл разговор, в сером классе началось замешательство.       — Я говорю вам, там стреляют. Я был у дедушки на охоте. У него ружьё точно так же стреляло, — говорил всем Карел Габек, друг Густава. Он сидел напротив Гребека и хвастался перед всеми своими познаниями.       Как бы кадетов ни старались приучить к дисциплине, в душе они оставались детьми. От сверстников их отличала только форма цвета хаки с золотыми пуговицами, погонами и треугольными петлицами на стоячем воротнике, муштра и казарменные порядки. Они и понятия не имели о том, что такое настоящая война. Их отцы и наставники, вернувшись домой с фронтов отгремевшей на весь мир Великой войны, говорили о ней мало. На расспросы учеников офицеры предпочитали отвечать: «Всему своё время. Вы ещё слишком малы. Учитесь пока».       Кадеты воспринимали войну как яркое приключение, вроде романа Луи Буссенара «Капитан Сорви-голова» (правда, в нём Густав нашёл довольно тяжёлый момент, навсегда запомнив эпизод с погибшим мальчишкой-барабанщиком из Шотландии). Кадеты верили в победу малой кровью над неповоротливым, точно левиафан, противником. В мире их грёз враги погибали сотнями, а друзей не брали ни снаряды мортиры, ни гусеницы ромбовидных танков, ни странного цвета облака отравляющих газов.       — Ага, может, тебе ещё дали из него пострелять? — усмехнулся, не поверив Карелу, Миклош Сабо, главный задира класса. Чернявый и похожий на цыгана, он отличался непоседливым характером, из-за чего его часто наказывали.       — Давали. Дедушка говорил, увидишь цыгана, стреляй в воздух, чтоб прогнать его, — колко ответил Карел, всегда дразнивший Сабо цыганом.       — В городе идут бои, — повторил слова запыхавшегося вестового Густав. Похожего на доброго орлёнка кадета больше интересовало то, о чём говорили взрослые.       — С кем? — спросил Карел.       — Они не знают.       Если Сабо с Габеком под шум оружия принялись упражняться в остроумии, то остальные ученики молча ждали возвращения учителя. Как бы ни был высок боевой дух взвода, каждый кадет знал со слов взрослых, что война — это великое зло, превращавшее цветущие поля в выжженную землю. Родители, учителя и офицеры, когда говорили о ней, заостряли внимание детей именно на этом, опуская все подробности. «Зло злом, но его нужно побеждать», — считали кадеты, полные решимости, как и солдаты, которые в августе четырнадцатого года ушли на фронт. И тем не менее, Густав заметил волнение на лицах учеников.       В кабинет вошёл господин Прунариу, немолодой учитель литературы. Он занялся преподаванием очень давно, наверное, ещё в конце девятнадцатого века. Тогда родители его нынешних учеников сами ещё ходили в школу.       — Взвод, быстро отойти от окон к стене, — и хотя седовласый господин Прунариу не имел воинского звания, он ловко управлялся с военными командами. — Столы отодвинуть, место у стены расчистить.       Ученики безмолвно выполнили команду учителя, словно оловянные солдатики.       — К окнам не подходить, — добавил Прунариу.       — Господин преподаватель, разрешите обратиться? — спросил вставший у серой стены Карел.       — Разрешаю.       — Вы можете объяснить, что случилось?       — Эх, малы вы ещё. Но сказать я должен, вы ведь будущие офицеры, как-никак, а не девочки, — тяжело вздохнул учитель, сев на стул, что стоял у двери в класс.       — Там война началась? Я слышу выстрелы.       — Можно сказать, и война. Но я бы назвал это вооружённым захватом власти. Вернее, его попыткой даже. В городе идут бои. Благо, к нам хоть успели дозвониться из военного министерства.       — А с кем идут бои? С венграми? С австрийцами? — вырвалось в порыве эмоций у Гребека.       Он знал, что в Словании рассматривали армии хортистской Венгрии и Австрии как силы потенциального противника. На занятиях кадетам говорили, что Слованская Республика вместе с Чехословакией, Румынией и Югославией входила в альянс Малая Антанта. Его цели, как понял Густав, сводились к предотвращению возрождения монархии Габсбургов и сдерживанию Австрии и Венгрии. Так же Гребек помнил про слова о борьбе с венгерским ирредентизмом, только значение сего слова осталось для него в тумане.       — Как они так быстро дошли до нашей столицы? — задал он следующий вопрос.       Господин Прунариу не стал делать Густаву замечания, хотя в другой день, более спокойный и небогатый на столь тревожные события, он бы обязательно отчитал кадета.       — Венгры и австрияки на нас не нападали, — ответил учитель. — Нам сообщили о каких-то повстанцах. Они напали на правительственные объекты. Мы знаем о них слишком мало. Так мне сказали.       — Внутренний враг, Густав, — предположил Карел. — Ты помнишь? Нам говорили про коммунистов в Венгрии.       — Помню.       Раньше «красная угроза» серьёзно волновала слованских военных. В соседней Венгрии в 1919 году фактически шла гражданская война. То же кадеты слышали и про Россию вместе с целой россыпью государств. В конце прошлого десятилетия по всей Европе разгорелось революционное пламя, чудом не затронувшее независимую Слованию. Слованские коммунисты участвовали в парламентских выборах, принимая правила «игры». Никто и не думал, что их арсенал, состоявший из забастовок и общенациональных стачек, вдруг пополнится винтовками и пулемётами. Побоища с полицией и штрейхбрейкерами были делом обыденным, но никогда раньше столкновения с коммунистами не перерастали в настоящую гражданскую войну.       — Вы слишком торопитесь. Ещё ничего не ясно. Сейчас начнётся эвакуация. Вас отведут в казармы, там безопаснее, — сказал Прунариу. — Пока сказали ждать. А вы сами помните, без приказа ничего не делается. Вся дисциплина строится на исполнении приказов.       — У меня родители живут рядом с президентским дворцом. Мама, папа, сестричка Беата, её няня, — с ужасом в голосе осознал Густав, в отчаянии сев на пол. — А если с ними что-то случится? Я должен их защитить.       — Эй, Стервятник, а остальным что делать? Ты тут не один боишься за родителей, — слова Сабо напомнили Гребеку о том, что семьи остальных кадетов тоже находились под ударом.       Грохот стрельбы усилился. Противник явно приближался к школе.       — Мы не должны уходить, — произнёс Густав.       — Верно. Господин преподаватель, пусть нам лучше дадут оружие. Мы не подведём, — поддержал друга Карел.       — Эх, ничего вы не понимаете, малыши, — тяжело вздохнул учитель, желавший уберечь детей от гибели. — Вы стрелять даже не умеете. Габек, ты хоть винтовку в руках держал? Ты её не удержишь. Рано вам пока за оружие браться. Вы ничего не умеете. Погибнете быстро. И никому от смерти необученных мальчишек лучше не станет.       — Да мы… я один раз из дедовского ружья стрелял! — возразил Прунариу Габек.       — Брешет он, господин преподаватель, — усмехнулся Миклош, не сдержавшись.       — Выстрелить мало, Габек. Попасть надо, — изрёк учитель. — Может, вы надели форму. Но детьми быть не перестали. Подрастёте, тогда станете офицерами, будете командовать солдатами. А пока пусть люди знающие воюют.       — Но не можем же мы вот так просто сидеть здесь? — спросил Густав. — Мы же защитники отечества!       — Можем. Вы дети, защитники отечества постарше вас будут. Эх, мы перед вами виноваты. Не уберегли для вас мир. Габек, стой на месте.       В коридоре послышались ускоренные шаги, за ними последовали выкрики, отдалённо напоминавшие военные команды. После, подобно летней грозе, ударили выстрелы, чьим грохотом за несколько секунда успела наполниться, словно сосуд, здание школы. С каждым стуком винтовки Густав вздрагивал, будто его били по коленке маленьким молоточком. Стреляли близко, прямо из коридора.       — Заткнуть уши! Оглохнете на всю жизнь! Быстро! Ближе к стене! — скомандовал не терявший самообладание Прунариу.       Густав, с непривычки вздрагивая при каждом выстреле, закрыл уши. Однако стрельба всё равно звучала слишком громко, отдаваясь по всему этажу. «Как же громко! Очень громко!» — подумал кадет Гребек, когда услышал выстрелы с улицы. Всё происходившее показалось ему форменным безумием. Густаву хотелось убежать в задний двор и вырваться из полигона сумасшествия, где можно было оглохнуть за пару минут. Он даже на окна в классе стал смотреть как на путь к спасению. Но кадет вряд ли бы осмелился прыгнуть с высоты третьего этажа.       — От двери! Не подходить туда! Иначе убьют! — крикнул двум ученикам Прунариу. Когда началась пальба, преподаватель сразу же отошёл от входа и никого к нему не пускал.       Неизвестный противник нападал со стороны главного входа, куда выходили окна в коридоре. В классе же из них открывался вид на задний двор военной школы. Зелёные бескрайние газоны, спортивный городок и красно-коричневые казармы, имевшие датско-британский облик, хорошо просматривались из окна кабинета литературы. Но сейчас Гребек видел лишь свинцового оттенка небо. Вот-вот мог начаться дождь.       «Папа был на войне, он сможет защитить маму, Беату и тётю Ярославу. Но ведь мама говорила, что папа не сражался на поле боя. Он занимался документами в штабе. Кто же тогда защитит мою семью?» — в ужасе подумал Густав, волновавшийся за родителей, сестру и няню. Он жил в военной школе, круглосуточно находясь под вооружённой охраной солдат регулярной армии. Именно они сейчас, рискуя жизнью, вместе с офицерами-наставниками защищали кадетов. Гребек не видел никого из них, но всем телом ощущал их присутствие. Однако его семья жила в доме рядом с Болеславской площадью без какого-либо охранения. Президентская гвардия, в чьи ряды в будущем страстно желал попасть Густав, защищала только дворец. Дома простых граждан Республики в её планы обороны не входили.       «Только бы всё обошлось! Защити их Господь! Маму, папу, Беату, тётю Ярославу!» — просил у Бога помощи кадет Гребек. Он совсем не боялся за себя, веря в отвагу и мужество слованских солдат и офицеров. Густав больше тревожился за своих родных, защитить которых было некому. В отчаянии мальчик уповал на божественную помощь.       От громких стуков винтовок у Густава начало закладывать уши. «Кода нас уведут отсюда?! Здесь страшно! Я больше не могу!» — теперь Гребеку стало понятно, почему взрослые собирались увести детей в казармы. Кадет, чуть не оглохший на одно ухо, сейчас сам был готов бежать туда самым первым.       — Держись, Орёл! Мы ещё на зимних каникулах поедем в Мариеград кататься на лыжах! — подбадривал Карел Габек, напомнив об их планах на будущее. — Мы будущие офицеры! Нечего бояться!       — Здесь слишком шумно! — ответил Густав.       — А ты представь, что уже зима!       — Ага, нас тут до декабря зажали! — крикнул им Сабо.       — Не слушай его! Зимой мы махнули в Мариеград!       Зимой семьи Гребек и Габек имели обычай ездить в Мариеград, курортный городок на севере Словании. Друзья любили кататься там на лыжах и устраивать между собой маленькие соревнования. Густаву нравилось там. Поездка с семьёй на горнолыжный курорт отлично скрашивала каникулы кадетов, покидавших на две недели пределы военной школы. В той другой жизни они обретали свободу от муштры, постоянных построений, зубрёжки и стен родной казармы. Гребек с сентября уже начинал отсчёт времени до нового года и двухнедельного освобождения от казарменных порядков.       От мыслей о светлом будущем Густаву стало легче на душе. «Сегодня двенадцатое октября. Осталось всего два с половиной месяца. Новый год мы встретим уже не здесь», — подумал он, посмотрев на запись на доске. «Двенадцатое октября», — гласила она.       Стрельба на улице усилилась. Вместе с треском одиночных выстрелов винтовок послышался непрерывный стрёкот, будто вели огонь из пулемёта. И Густава больше всего пугало то, что из них стреляли не солдаты, защищавшие здание школы, а некие повстанцы. В коридоре застучали пули, после чего молниеносно начало биться стекло в закрытых окнах. Спустя несколько секунд у Гребека душа ушла в пятки: он услышал, как от ужасной боли вскрикнул раненый человек. Его крик прозвучал так близко, что Густава передёрнуло изнутри. Сердце мальчика бешено заколотилось, чуть ли не выпрыгивая из груди, как самоубийца, выбросившийся из окна.       Затем закричал второй человек, и Густав оцепенел. Других кадетов затрясло от страха. На их фоне застывший на месте Гребек и невозмутимый Габек выглядели, точно образец истинного мужества. Миклош Сабо в панике спрятался под столом, рассмешив Карела. При виде широкой улыбки на его круглом лице Густаву показалось, что его друг так и не понял, что творилось в коридоре.       — Унесите раненых отсюда! — ударила, подобно пушечному выстрелу, офицерская команда.       — У нас тут каждый боец на счету! Посмотрите, они рвутся во внутренний двор! Мне понадобится каждый солдат, чтобы отбиться от них! — ответил второй командир, со слов которого Густав узнал, в какой ситуации оказались защитники школы. — Нам нужна помощь! У меня всего два взвода охранения! А их сотня!       — Помощь идёт! Держитесь! Стоять до конца!       Услышав разговор двух офицеров, Габек сказал:       — Шестьдесят человек против сотни! Пусть нам дадут оружие! Тогда нас будет больше! Враги дрогнут и побегут в панике!       — А если побежишь ты?! — из-под стола донёсся дрожавший голос Миклоша. Перепугавшись не на шутку, он всё-таки нашёл в себе силы, чтобы подколоть Карела. Однако его вопрос звучал намного глубже, чем думали кадеты.       — Именно! Габек, ты потом можешь сбежать отсюда! Дезертировать! — развил мысль Сабо учитель.       Карел хотел что-то ответить, но в кабинет вбежал заместитель начальника военной школы, полковник Дэнчула. По привычке ученики поднялись, чисто механически поприветствовав статного офицера, но тот махнул им рукой и приказал:       — Пригнуться!       Кадеты сели обратно.       — Господин полковник, нам надо увести детей отсюда! Эвакуация ещё идёт?! — обратился к энергичному полковнику с моноклем в глазу и золотым аксельбантом на груди Прунариу.       — Слишком поздно. Внутренний двор под атакой! — ответил Дэнчула. — Выходить опасно!       — Что с генералом?! Где он?!       — Я за него! Генерала ранили!       — Кошмар!       — Мне нужны добровольцы! У нас там полно раненых! На втором этаже я организовал медпункт! У нас не хватает людей, чтобы оттащить туда раненых! — перешёл к сути разговора полковник.       — Вы хотите… они же ещё дети! — возмутился учитель.       — Значит, им пора взрослеть! Они не просто так носят погоны! Их ещё заслужить надо! Пусть хотя бы вытащат раненых! — строго проговорил Дэнчула, отличавшийся повышенной требовательностью и в дни учёбы.       — Я готов, господин, полковник! — вызвался Карел Габек.       «Что ты делаешь?» — недоумевал Густав.       — Отличный настрой, кадет! Так держать! Кто ещё? — задал вопрос офицер.       — Я! — робко протянул руку Густав. При всём своём желании забиться в угол он не мог бросить друга в трудный момент. Гребек решил идти вместе с ним навстречу пулям.       Вместе с ними вызвались ещё три кадета.       — А теперь внимание! По коридору идём вприсядку! Пригнуть спину! К окнам не подходить! Идти за мной и делать всё, что я сказал! И запомните главный принцип — идите за командиром, ведите людей за собой или вон с дороги! — коротко проинструктировал кадетов полковник, совсем не ведавший страха. Его строгость и непоколебимость воодушевляли учеников.       Гребек не успел ничего обдумать, как Дэнчула повёл «маленькое» воинство за собой. И в мгновение ока Густав из безопасного кабинета переместился на полигон — в коридоре гремели, не превращая, выстрелы, ругались солдаты. Над головой кадетов свистели пули, которые царапали стены. Здесь царил полный хаос. Если бы не ориентир в виде спины полковника, Гребек бы потерялся. Он бездумно шёл за командиром, не успевая даже отдышаться и перевести дух. В коридоре у него будто отнялся дар речи. Густавом двигали лишь инстинкты, что, как ни странно, помогло ему выжить. Впади он в панику, его бы без труда сразила вражеская пуля.       — Получи! — крикнул солдат в форменной фуражке и выстрелил из винтовки Эсзет обр. 25. — На!       По паркетному полу, устеленному посередине ковром, потекла кровь, чьи брызги также виднелись и на светло-коричневых стенах.       — Сюда! Быстро! — крикнул кто-то впереди.       — Вы двое, берите его! Живо! Взяли его за руки и ноги! Потом несите к лестнице! — приказал Густаву и Карелу полковник.       — А как же носилки? — спросил Габек.       — Их на всех не хватило! Несите его так! Эй, вы! — далее Дэнчула обратился к другим кадетам.       Раненый солдат лежал у стены вдали от окон, куда его принесли бойцы, вернувшиеся потом на прежние позиции. Из живота невысокого рядового текла кровь. От боли он кричал, не переставая. Густав первым увидел его рану, откуда сочилась кровь. Однако Гребек, увидев её, не оцепенел к своему большому удивлению. Движимый диким страхом, кадет быстро взял солдата за ноги.       —О, ужас! — куда больше вид крови впечатлил Карела, отчего ему поплохело.       — Вытащите меня отсюда! — закричал рядовой, после чего с улицы ударил пулемёт. В ответ затрещали винтовки.       — Мне нехорошо!       — Он умирает! Бери его за руки и пошли вниз! — от страха в сознании Густава произошёл парадокс. У него появилась решимость. Кадет был готов пойти на что угодно, лишь выбраться из адского коридора.       — Чего вы встали?! А ну марш за мной! — приказал им полковник, который нёс раненого солдата вместе с щуплыми кадетами.       — Бери его, Карел! Он умрёт!       Ошалевший Габек подчинился. Дальше они последовали за Дэнчулой к лестнице. Гребек находился в состоянии, что походило на помутнение рассудка. Он не успел опомниться, как офицер привёл их в большую комнату на втором этаже, где проходили совещания учителей. Там, в импровизированном медпункте, на столах боролись за жизни раненых школьные врачи.       — Сюда их! — указал медик.       Кадеты положили солдат на пол.       — Он лёгкий, как пушинка! — вырвалось у Густава. В шоковом состоянии он не ощутил тяжести рядового.       — Всё поняли?! Раненых с третьего этажа нести сюда! Дальше сами! Я вёл вас за собой! Теперь вам пора вести друг друга за собой! — полковник собрался оставить кадетов, но его остановил вопрос одного из детей:       — Почему учителя не несут их?!       — Они следят за классами! Или замещают погибших и раненых! А теперь марш обратно! И не вздумайте отлынивать! Потом вас будут прилюдно сечь розгами как трусов и предателей!       Кадеты бегом направились обратно.       — Карел, идём! Нам пора! — обернувшись, Гребек заметил, что Габек стоял на месте.       — Туда?! Опять?! — от первоначальной невозмутимости Карела теперь не осталось и следа. Габек наконец-то понял, что такое война.       — Да! Они умрут, если мы не вытащим их! Мы же будущие офицеры! — зато скромный Густав, порой робевший в некоторых ситуациях, оказался намного смелее. Гребек и сам не знал, что с ним произошло. То ли страх придал ему сил, то ли внутри него после долгой спячки пробудилось нечто, крепкое духом и способное поднять в атаку целый полк. Скрытый талант, о существовании которого кадет даже не догадывался.       — Да, будущие офицеры! Вперёд!       Они побежали к лестнице. По дороге Густав заметил, как группа учеников тащила раненых на носилках. Школьный медпункт, перенесённый по команде Дэнчулы на второй этаж, не был рассчитан на бои высокой интенсивности. Носилок хватило только на несколько команд.       У окон вместе с солдатами Гребек увидел господина Дёрдя. Крепкий, пусть и слегка полноватый мужчина в сером костюме обращался с винтовкой так умело, словно он всю свою жизнь провёл на войне. Учитель математики хоть и оставался человеком гражданским, как Прунариу, но оказался смелее одного солдата, от страха забившегося в углу.       Рядом с господином Дёрдем отстреливался капитан Седлак, добрый учитель биологии. В командовании пехотой и в боях в городе он разбирался ничем не меньше, чем в ботанике. Но эффектнее него смотрелся полицейский, забежавший с улицы в здание школы. Страж порядка в тёмно-синей униформе и шлеме, напоминавшем одновременно пикельхельм, но без пики, и шлем лондонских констеблей, вместе с учителями замещал в бою раненых солдат. Никто из защитников военной школы не думал сдаваться. Их мужество воодушевляло Густава.       Когда кадеты понимались на третий этаж, на улице пошёл дождь. Возможно, он полил раньше, однако Гребек увидел его только сейчас.       Следующий раненый отличался довольно плотной комплекцией, из-за чего нести его пришлось вчетвером. Могучий десятник рухнул прямо на глазах учеников, словно античный титан. Его сразу же решили унести вниз.       — Положите меня, сопляки! Чтобы меня тащила малышня! Я воевал в Италии против австрияков, когда вы на горшок ходили! — реакция матёрого десятника была совсем не такой, какой её ждали дети. Помощь учеников задевала самомнение ветерана.       Кадеты так спешили, что уронили десятника по пути к лестнице. Под вой его ругательств они для начала отдышались и лишь потом взяли его, двинувшись дальше.       — Тяжёлый чёрт! — выругался Карел.       — На лестнице внимательнее! Осторожнее! — командовал, точно выпустившийся уже из военной академии офицер, Густав. Всё его тело болело, но он нашёл в себе силы, чтобы одолеть желание бросить раненого на пол. Шок постепенно начал проходить.       Спустившись вниз, мальчишки услышали доносившийся с улицы металлический лязг. «Это ещё что такое?» — испуганно подумал Гребек. Затем загремели пулемёты.       — Что вы встали?! Танков никогда не слышали?! Наши танки приехали! — объяснил детям десятник, сохраняя самообладание, будто его в прошлом успели раз десять ранить.       — А танки точно наши?! — ответил вопросом Густав.       — Да откуда они возьмутся у повстанцев?!       «Вдруг он ошибается?!» — в голове у Густава возник довольно уместный вопрос. Но его подозрения быстро рассеялись, как призрачное видение.       — Наши танки! — воскликнул капитан Седлак полным радости голосом. — Не стреляйте, там наши солдаты! Помощь всё-таки подошла!       После радостного восклицания капитана кадеты с облегчением положили раненого в левый бок десятника. Они позволили себе ненадолго присесть отдохнуть. Рядом же оперировали без анестезии рядового, из-за чего вся комната наполнилась его криками.       «У меня сейчас руки отвалятся. Но мы выстояли! Я не думал, что нас победят. Но как приятно!» — Гребек дождался конца сражения и был приятно удивлён победой армии. Правда, сильнее Густава потрясло то, как быстро всё закончилось. Ему казалось, что бой мог продолжиться целую вечность. Тем приятнее кадету оказалось встречать сейчас победу. Впечатление портили разве что крики с операционного стола, забыть которые не получилось бы даже у прожжённых мировой войной взрослых.       — Мы не подвели! — устало сказал Гребек другу.       — Д-да-а-а! — ответил Габек. — Давай уйдём отсюда! Тут кричат!       Их разговор прервал полковник:       — Чего сидите?! Кто раненых тащить будет? А ну марш отсюда!       Вскоре стрельба стихла, и бой закончился. Тогда-то Густав и впервые встретил смерть.       Сначала на глаза ему попался погибший при обороне школы солдат. Золотые пуговицы его кителя оказались забрызганы кровью. Мёртвые глаза голубого цвета безжизненно смотрели прямо в душу кадету, отчего тому стало не по себе. Мальчика будто пронзило пулей, когда он вгляделся в лицо павшего бойца. Ещё сильнее Густава впечатлила развороченная грудь рядового. От её вида кадета охватил неописуемый ужас, от чьего холодного дыхания по его спине пробежала дрожь.       Погибший солдат с виду мало отличался от вчерашнего школьника, настолько молодо он выглядел. Проникнувшись потом к нему жалостью, Гребек прикрыл ладонью безжизненные глаза, всё так же смотревшие на него. Пожалуй, они запомнились кадету на всю жизнь.       На залитой дождём улице стояли маленькие танки Рено FT-17, рядом с коими хозяйничали солдаты в похожих на немецкие стальных шлемах с рожками, только покрашенных не в серый, а зелёный цвет. Рядом лежали тела убитых повстанцев. Только после боя Густав смог узнать, кем был неведомый враг, напавший на школу. Увиденное шокировало его — погибших людей язык не поворачивался назвать военными. Они были одеты в простую одежду. У кадета сложилось впечатление, будто на мокром асфальте оставили за собой длинный кровавый след простые рабочие. Те самые люди, которых армия клялась защищать. «Ничего не понимаю. Кто на нас напал? Горожане с оружием?» — картина, что предстала перед Густавом, никак не укладывалась в его голове.       Солдаты же выстроили пленных повстанцев и повели их в школу.       Когда ученики принесли в медпункт ещё одного раненого бойца, солдаты в шлемах с гребнем приволокли окровавленного человека в мятом плаще и кепке-блинчике. Он боялся военных и испуганно озирался по сторонам, подобно затравленному зверю.       — Чего вы его сюда притащили?! Кто он вообще такой?! Пусть подыхает на улице! — сказал один из защитников военной школы.       — Коммунист он. Готов говорить, — ответил солдат из подкрепления.       — Коммунист? — переспросил господин Дёрдь. — Так восстание коммунистическое?       — Что у вас тут? — вмешался в разговор полковник Дэнчула.       — Доставили в медпункт пленного, — доложил, отдав честь, солдат, пришедший с улицы.       — Какой он пленный?! Собака-революционер! Хочет залить всю нашу страну кровью! Добить его и не мучиться! — возмущался всё тот же защитник школы.       — Я тебе дам добить его! Пойдёт в общей очереди!       — Чего вы его жалеете?!       — Он такой же слованец, как мы. Сила в великодушии, солдат. Великодушен только сильный. Хватит стоять, а ну марш отсюда!       Слова о великодушии к побеждённому противнику глубоко запали в душу Густаву. Ему захотелось записать их в тетрадь и хранить её всю жизнь. «Кем надо быть, чтобы не злиться на врага и уважать его? Полковник сказал, сильным», — попытался осмыслить слова Дэнчулы Гребек.       Когда их отправили на первый этаж за ранеными, Карел с Густавом увидели ещё и британских солдат в шлемах-тазиках. «Откуда они тут взялись? Ах, точно. Посольство», — вспомнил Гребек. Напротив Вишневыградской военной школы находился парк Новы Сад, а за ним в кирпичном здании на улице мастеровой размещалось посольство Великобритании. Солдаты королевы поразили Гребека своей раскованностью. Стоя рядом с трупами, они спокойно смеялись и, видимо, шутили, как ни в чём не бывало. «Как же так можно?» — недоумевал кадет. Он учил немецкий язык и не понимал по-английски. Но безмятежность на лицах англичан вызвала у него замешательство.       — Они отбили атаку и пришли к нам. Так полковник сказал, — ответил на вопрос одного из учеников Карел.       — Чего они смеются? — спросил Габека Гребек.       — Не знаю.       Густав отвлёкся и заметил у себя на одежде кровь. Сначала он перепугался, посчитав, будто его ранили. Но спустя время кадет Гребек понял, что на кителе и брюках у него застывала чужая кровь.       — Идём, — успокаивающим тоном произнёс Габек. — Нам немного осталось.

***

      Спустя годы Густав, уже будучи офицером слованской армии, сумел воссоздать картину того, что произошло двенадцатого октября 1926 года. Он помнил этот день, считая его если не судьбоносным, то точно переломным. С самого начала у Гребека возник интерес к событию, которое власти окрестили «попыткой коммунистического переворота». Густав никак не мог понять, почему коммунисты восстали. В середине двадцатых экономика Словании оправилась от кризисов послевоенных лет, а компартия не терпела каких-либо притеснений и активно участвовала в политической жизни страны.       Ответы на вопросы Густава нашлись уже после Второй мировой войны в книге Владо Стойчева, верного ученика Сталина, чья власть окончательно установилась в Словании в 1948 году. Он детально описал подготовку переворота и формирование Слованской Красной гвардии. Но главное, Стойчев внятно объяснил, почему коммунисты решили взяться за оружие в середине двадцатых. «Позиции буржуазии крепли, и мы чувствовали, что в случае промедления она рано или поздно задавит нас, установив фашистскую диктатуру», — писал он.       По его мнению, хоть и в первые годы существования независимой Словании не сложилась революционная ситуация, активисты компартии смогли привлечь на свою сторону немало людей. Популярность коммунистов росла в геометрической прогрессии, чему способствовали трудности послевоенного времени. По результатов выборов 1923 года коммунистическая партия едва не стала лидирующей в Государственном собрании, показав просто превосходный результат. У коммунистов появилась твёрдая уверенность в том, что на следующих выборах они смогут одержать полную победу. Многим казалось, что они имели все шансы прийти к власти путём бескровной парламентской, но в то же время социалистической революции.       Однако через два года ситуация резко изменилось. В экономике наметился рост, и у простых слованцев появилась надежда на лучшее и без смены власти. Коммунисты начали терять свою популярность, и в то же время подняли голову их недоброжелатели в лице мощной парламентской фракции Антонина Дробека. Убеждённый антикоммунист, он всеми силами хотел добиться запрета КПС на законодательном уровне. Такая инициатива очень нравилась министрам внутренних дел и юстиции.       Тучи сгущались, и в феврале 1926 года коммунистам стало понятно, что им необходимо действовать, когда власти в ответ на малочисленный марш рабочего протеста в Ийнглаве полностью разгромили местный штаб компартии. Все его активисты получили тюремные сроки. После избрания Болеслава Маслека на второй президентский срок в марте коммунисты взяли курс на подготовку вооружённого восстания, считая, что либо он в обозримом будущем установит режим личной диктатуры, либо пойдёт на поводу у Дробека, чьё влияние выросло ещё сильнее.       Однако в восстанием, как считал Стойчев, слованские коммунисты опоздали. Их действия носили догоняющий характер: «Нам нужно было взяться за оружие ещё в двадцать третьем, лучше даже в двадцать первом году. Именно тогда слованский пролетариат был готов взорваться и сбросить оковы угнетения. Но мы шли другим путём и верили в свой успех. К сожалению, я вынужден признать, что наша тогдашняя стратегия себя не оправдала. Слепо веря в победу на парламентских выборах, которую мы приближали шаг за шагом из года в год, никто из нас тогда так и не понял, что мы упустили момент для начала восстания. Потом было уже слишком поздно. Вполне возможно, если бы не действия властей и угроза установления фашистской диктатуры в Словании, мы бы и не взялись за оружие, а продолжили бы бороться за власть мирными способами. Но нас вынудили. Мы боролись за своё выживание, но потерпели поражение».       Впрочем, объяснение причин восстания только дополнило впечатления Густава. В тринадцать лет он увидел, как выглядела настоящая война: «Страх, помутнение, хаос, кричащие раненые. Безжизненные глаза. И длинный кровавый след на мокром асфальте». Ещё больнее ему становилось от того, что в тот злосчастный день слованцы стреляли в слованцев. Вся страна тогда пережила настоящую трагедию.       Больше всего в жизни Густав боялся повторения двенадцатого октября 1926 года. Но его страхи воплотились в жизнь в суровые сороковые годы. Тогда Вторая мировая война и её послевкусие, растянувшееся на несколько лет, раскололи слованское общество, оставив не его теле глубокую рану.