Дикая Охота

В самые тёмные зимние дни земля столь холодна, что кажется, что она больше ничего не сможет породить вновь и свет никогда не вернётся, ибо едва ли можно уловить проблеск солнца через пелену клубящихся, серых облаков, приносящих снежные штормы и воющие ветра. И всё же дни эти, хоть темны они и холодны, не лишены радости: зима — время буйного празднования Йоля. Когда солнце находится в самой низкой своей точке, люди севера принимаются закалывать скот и варить горькие напитки для пиров, что ознаменовывают возвращение светила. Наступает суета в ожидании этого события. Еловые ветви развешивают на балках и колоннах чертогов и домов в память о великом древе, что держит мир. Мастерят колёса — символы солнца, как напоминание о сменяющих друг друга годах. Пекут угощения с этими знаками богов и накрывают стол с гордостью, дабы показать богам веру северного народа. В домах и чертогах не остаётся и местечка, которое не было бы украшено праздничными символами. На закате самого короткого дня, когда зажигают огни, начинаются игры и танцы. Гости прибывают в чертог ярла, принося дары и добрые пожелания, и не проходит и часа без музыки или напитков и горячей еды, что предлагают толпе (все викинги приходят, ни для кого не делается исключение: в конце концов, каждый из них присягнул ярлу на верность). Все дела забыты в эти дни, даже прислугу зовут праздновать, чего не избежал и Этельстан. Несмотря на то, что он благородно пытался остаться в стороне от пьяного веселья, продолжая заниматься своими обязанностями, его вскоре утянули к гостям, заставив к ним присоединиться. Нет нужды упоминать, что Этельстана усиленно поили на протяжении празднования, потому у него, одурманенного, кружилась голова. Вечером, когда разнузданное веселье улеглось, став чем-то более спокойным и уютным, народ сидел у очага и рассказывал сказки и легенды. Не были они весёлыми, не приносили они умиротворения, но было в них какое-то своё волшебство. Преисполненные благоговейного страха и трепета, дети слушали, улыбаясь во весь рот, и в глазах их, сияя, отражался свет огня. Люди постарше тоже по-своему наслаждались этими странными сказаниями, но радость их была больше грустной, ибо предавались они воспоминаниям о том времени, когда сами были малы и слушали те же сказки. Как только принялись рассказывать очередную историю о неких тёмных сущностях, живших ещё до того, как появился человек, мысли Этельстана поплыли, головокружительно перескакивая от одного к другому. Когда он окинул взглядом зал в попытке привести их в порядок, то краем глаза заметил Аслауг и Рагнара, что сидели среди народа. Оба они были укутаны во множество мехов. Аслауг задремала, прислонившись к мужу, лицо её зарумянилось от тепла очага. В этом состоянии покорного спокойствия Аслауг выглядела по-особому красивой: тревога не искажала её черты морщинками. Она была прекрасна, и радостью, охватившей её пусть и на время, можно было только любоваться. Лишь спустя мгновения Этельстан понял, что Рагнар наблюдал за ним в ответ. С ленивой улыбкой на губах он блуждал по Этельстану таким взглядом, который, казалось, проникал сквозь кожу. Этельстан уверил себя, что наверняка это мёд кружил ему голову, пока чувствовал, как заливается краской. Осторожно он покинул собравшуюся толпу, избегая цепких взглядов гостей, в тени прокрался до дверей и — наружу, на бесстрастный холод зимней ночи. Как только морозный воздух окутал его, Этельстан пожалел, что столь опрометчиво покинул чертог. Последние снежинки, кружась, падали с неба на землю, что уже была белой из-за бурь, бушевавших весь день. Сугробы высотой по колено покрывала корка льда, сверкающего в свете луны, что едва выглядывала из-за дымки облаков. Она одна разгоняла тьму, охватившую мир, темень, у которой, казалось, не было конца. Дрожа от ночного воздуха, Этельстан прислушивался к голосам, что раздавались по ту сторону дверей, к тому, как трещал очаг, пока притихшие дети ожидали, чем же закончится сказка. Он думал о людях, что собрались в чертоге, сидя в тени пляшущего огня, о тех, кого он смел называть «семьёй». Охваченный туманом размышлений, Этельстан едва ли заметил скрип двери и звук приближающихся шагов. Когда чьи-то руки грубо схватили его за бока, Этельстан почти прокусил себе язык, подавив крик и подпрыгнув от страха. Свирепо начал он отбиваться от надоеды, испугавшего его так, что у него душа в пятки ушла, но затем в темноте раздался громкий, знакомый смех, и Этельстана потянули за руки, которыми он размахивал. Рагнар заключил его в тёплое объятие, позволяя шерстяному покрывалу, которым были укрыты его плечи, скользнуть на молодого человека. — Пойдём внутрь, маленький жрец, — смеялся Рагнар, и от него несло мерзкой брагой, — пока тебя не украли неупокоенные мертвецы. Хоть голос его звучал насмешливо, он сжал Этельстана в объятии крепче, словно защищая его. — Какие ещё мертвецы? — огрызнулся Этельстан, вырываясь из рук Рагнара. Северянин поймал его за потрёпанный рукав, потянув за торчащие нитки, точно неугомонный ребёнок. — Глупый маленький жрец, — дразнил Рагнар, — разве ты не слыхал о зимней охоте? Толпа людей со сворой псов проносится по небу, и ведёт их Один верхом на Слейпнире, — говорил он с улыбкой столь же коварной, что и проделка хитреца. — Говорят, когда охотники скачут мимо, псы Одина слышны в самом селении, один из них — громкий, другой — чуть тише. И тех, кто в это время бродит по улицам, крадут. Наконец, Этельстан высвободил рукав из хватки Рагнара, дрожа от холода, что пробирался под его хлопковую тунику. — И куда всадники их забирают? — Кто ж знает, — Рагнар пожал плечами. — Но не бойся, я защищу тебя от охотников. С усмешкой он притянул к себе Этельстана, закутывая его в покрывало и снова обнимая, дабы тот не убежал. Всё же на сей раз Этельстан не пытался вырваться, он позволил Рагнару прижать себя к груди, и руки его оказались зажаты между ними двоими. Так в молчании прошло несколько мгновений. Из чертога послышался смех, время от времени раздавался звук шаркающих ног, зазвучало нежное бормотание голосов. — Я не думаю… — Этельстан замолк. — Не думаю, что испугался бы того, что меня могут похитить эти всадники, о которых ты говоришь. — О! И почему же? — Рагнар рассмеялся. Устроив подбородок на макушке Этельстана, пьяный северянин покачивался под музыку, слышную лишь ему одному. — Боюсь, меня уже украли, — объяснил Этельстан, позволяя себе расслабиться в объятии Рагнара. — Видишь ли, чужеземцы забрали меня из дому, забрали в тот момент, когда я оставил свой страх, что был залогом безопасности, — Этельстан почувствовал, как Рагнар напрягся. — Они и других забрали и увезли нас за море. Их они убили, но меня в живых оставили. Они охраняли меня и заботились обо мне. Не думаю, что я против того, чтобы меня похитили, если быть украденным похоже на всё это. Настала очередь Рагнара отстраниться. Странная улыбка появилась на его лице: не была она коварной, не была победоносной или даже радостной. Она была мягкой и искренней. Северянин подался вперёд и поцеловал Этельстана в бровь. Тот едва почувствовал касание дыхания — столь нежным вышел поцелуй. Отстранившись, Рагнар бережно погладил Этельстана костяшками пальцев по линии челюсти, глядя на то, как молодой человек в его объятиях пытается подавить улыбку. — До чего ж ты странный, жрец, — прошептал он, и второй поцелуй пришёлся на губы Этельстана. Да, решил Этельстан, если быть украденным — это вот так, то он совсем не возражал.