Та, что приходит в полдень

– Хочу волшебства, – голосом хриплым после долгого молчания, говорит она, – хочу, чтобы блёстки повсюду и огни. И чтобы в голове пусто, легко. Устала я, наверное. – А кто не устал? Отвечает кто-то справа, а левый добавляет: – Люди устают. – Глупо это, – она усмехается, и не смотрит на собеседников. – Почему все вдруг устали? А если не все, то почему только некоторые. Чем мы хуже или, возможно, лучше. Чушь какая. Жарко и сухо, на единственной яблоне в саду зреют даже на вид кислые плоды. А скамейка покосилась, но держится, поскрипывая от ленивых движений. Где-то слева начинает капать вода, заглушая звук: – Ты уж точно не лучше, – шепчет с ехидством, но справа доносится возмущённо: – И не хуже! Время замерло. Ветер стих ещё полчаса назад, когда солнце было в зените. Сейчас от пыльного песка и редкого гравия поднимается марево, плотное и душное. Но тень сильна, падает с покатой крыши, чертит чёткую линию от угла дома к забору скрытому за высокими ирисами и тюльпанами. Спасибо очередному лету за то, что оно так безжалостно сушит даже самые слезливые мысли. Она спрашивает куда-то вверх, зная, что ей не ответят: – Сколько ещё осталось? Но скрипит старое дерево: – Не долго, – и что-то слева утверждает: – Два дня. Она возвращается в дом, и её слегка сердито провожает тот, что слева, и весьма снисходительно тот, что справа. А потом они пропадают, если были, конечно, только вода с труб больше не капает, металл на солнце греется и плавит кожу, поэтому его лучше не касаться. И яблок на дереве нет, они были в прошлом сезоне, а в этом лишь цвет опал. Жаль немного хорошие были яблоки, сладкие. Всё потому, что она ушла, а дождь ушёл за ней. И ветер, и даже роса, они покинули место, где больше неслышно её голоса. Только в доме были ещё братья, один очень ответственный, а второй хитрый. То тень и свет, но не растить им яблок, не поливать поля, за лугами. Не успели набраться силы и мудрости. И вот два часа по полудню, у августа осталось два дня, а значит им снова ждать июнь, чтобы быть рядом, но не слышать друг друга. Второе сентября. Редкие жильцы возвращаются в деревню, к хозяйству и родным местам. Нет больше жара и огня в воздухе, нет яростной скуки, которая заставляет задыхаться. И только в полдень всё равно не стоит подходить к сгоревшему год назад дому. Он пустовал более пятидесяти лет, и вдруг вспыхнул, как спичка. Потушили. Истратили всю воду лета, но спасли стены и часть крыши. Молодые говорят, не стоило, старики молчат, но каждый знает, что боль не умирает. А сильная, страшная, несправедливая боль – живёт.