Bouleverser

День начался так паршиво, что сложно было заподозрить, будто он может закончиться хоть немного лучше. Правда, во всех своих бедах того утра Доминик, если поразмыслить, был виноват сам - все началось с того, что он, забыв с вечера завести будильник, проспал. Наспех одевшись, он выскочил из дома без завтрака и привычной порции кофе, но его это не спасло - поезд, на котором он обычно уезжал в Париж, был безнадежно упущен, и Доминику пришлось маяться лишние сорок минут на вокзале, тщетно пытаясь увлечь себя теми бреднями, что писали теперь в "Монд". Задержка стоила ему еще одной неприятности: выйдя с Лионского вокзала и окинув взглядом бульвар, запруженный машинами из конца в конец, Доминик мгновенно понял, что об идее добраться до Ассамблеи на такси можно забыть - с таким трафиком он оказался бы там не раньше, чем через два часа. Пришлось спускаться в метро; поезда, снующие по первой ветке, разумеется, были забиты туристами, и Доминик чуть не оглох от хлынувшей ему в уши русско-китайско-корейско-британской болтовни. С трудом ему удалось отвоевать себе более-менее спокойное место в углу вагона и просидеть там, тщетно проверяя карманы в поисках забытых в спешке наушников, до самого "Конкорда". Делать здесь пересадку было опасно для жизни, и Доминик, споткнувшись по пути о парочку дремлющих на платформе бездомных, поспешил к выходу на улицу. Идти было всего ничего - единственным препятствием на его пути к цели оставалась Сена, и пока Доминик мрачно думал, не рухнул ли к чертовой матери и мост через нее, выразив тем самым свое отношение к смене политического климата в стране, зарядил дождь. Возвращаться в метро было поздно, а до Ассамблеи - еще довольно далеко. Понимая, что у него есть в лучшем случае полминуты, прежде чем редкие крупные капли, падающие с неба, превратятся в шквальный ливень, Доминик метнулся к первому попавшемуся чернокожему, продающему всякий хлам: - Есть у вас зонтик? - Десять евро, - процедил тот, сверкнув золотым зубом. Спорить и торговаться было некогда - радуясь, что успел прихватить с собой немного наличности, Доминик сунул проходимцу в ладонь мятую купюру, схватил первый попавшийся под руку зонт и, раскрывая его на ходу, побежал к мосту. Тот, по счастью, все еще стоял - хотя окажись он провалившимся под воду, Доминик не удивился бы и этому. Зонт оказался полезен примерно так же, как линия Мажино в 1940-м; после первого же порыва ветра две его спицы оказались сломаны, и Доминик мгновенно ощутил себя так, будто встал прямо в одежде под душ. Проклиная все, он пустился бегом, благо и до Бурбонского дворца оставалась какая-то сотня метров. На этой дистанции Доминик, скорее всего, установил мировой рекорд, но это не спасло его от того, что, торопливо взбегая по лестнице в знакомый, не утративший своего вызолоченного блеска холл, он больше всего напоминал встрепанного кота-ворюгу, на которого в наказание выплеснули ведро воды. Но все его жертвы оказались в итоге не напрасны - он опоздал не так уж сильно, как мог бы, и у него было время на то, чтобы, даже не слишком торопясь, забросить свои вещи в бюро. Сломанный зонт больше не складывался, и Доминик, успевший зайти в лифт, пожалел, что не оставил его в мусорном баке у входа. Вместе с ним в кабину зашла привлекательная белокурая девица, которую Доминик видел в Ассамблее впервые - должно быть, чья-нибудь новая ассистентка, секретарша или подавальщица кофе. Был бы он в чуть более благоприятном расположении духа, то улыбнулся бы ей, но сейчас его хватало только на то, чтобы смотреть на девицу исподлобья и тяжело дышать. Вид у него, должно быть, был зверский - девица поглядела на него с явственной опаской и отодвинулась в дальний угол кабины, затем заметила зонт в его руках, и из груди ее вырвался непонятный смешок. Доминик недолго думал, что может быть забавного в обычном, еще и бесполезном агрегате против дождя - только спустя несколько секунд, опустив глаза, он понял, что зонт ему достался не простой, а с цветастым узором из мордочек Hello Kitty. "Другого и ожидать не стоило", - подумал он, силясь улыбнуться, чтобы не выглядеть конченным идиотом. К счастью, тут лифт остановился на его этаже, и девица не вышла следом, а поехала выше. Когда захлопнувшиеся двери скрыли Доминика от ее глаз, он шумно выдохнул и устало прислонился к стене рядом с дверью своего кабинета. Мысли, окончательно сбитые с привычного ритма всем этим безумием, ворочались в голове, как свинцовые грузила, но Доминик понадеялся, что та из них, которая звучала как "хуже быть не может", окажется правдой. Нет, не оказалась. - Доброе утро. Негромкий вкрадчивый голос, раздавшийся рядом с Домиником, был ему знаком. Доминик обернулся, уже зная, кого увидит, и привычно опустил глаза, чтобы посмотреть собеседнику в лицо. Тот глядел, как всегда, внимательно и сосредоточенно, точно пытаясь взглядом просверлить в Доминике дыру. - А, господин министр, - усмехнулся Доминик, делая приветственный жест зонтом; его собеседник еле заметно поморщился, когда несколько капель воды упали на рукав его идеально выглаженного пиджака. - Так мне теперь следует вас называть? - На публике - непременно, - бесстрастно заметил тот. - Я хотел бы поговорить. Вы позволите зайти? Стараясь скрыть свое удивление от встречи, которой он не ожидал, Доминик вытащил из кармана ключи: - Позволю. Заходите. В кабинете после его долгого отсутствия было, пожалуй, пустовато, но Доминик знал, что это временно. Он занимал это небольшое помещение уже не первый год, и привык, что необходимость каждые пять лет убирать его подчистую превратилась для него в пустую формальность. По опыту он представлял себе, что всего через пару недель бюро снова будет выглядеть обжитым - массивная картотека украсится парой фоторамок и прочих мелочей, на заваленном бумагами письменном столе появятся первые следы от кружек с кофе, а стена рядом с ним будет заново увешана стикерами с напоминаниями о текущих делах. И жизнь вернется в свою колею - за одним только исключением. - О чем вы хотели поговорить? - спросил Доминик, не без удовольствия отправляя зонт в мусорное ведро и располагаясь в кресле. Его собеседник коротко обернулся на закрытую дверь и нервным жестом поправил на переносице очки, прежде чем сдавленно ответить: - О нас. Доминик выругался про себя. Похоже, он был не просто далек от истины, когда полагал, что этот день уже не сможет принести ему сюрпризов худших, чем те, что уже преподнес - истина и Доминик находились буквально на разных концах галактики. - Знаете, месье Казнёв, - заговорил он, награждая своего гостя неприязненным взглядом, - по мне, я думаю, видно, что мое утро выдалось на редкость дерьмовым. Вы уверены, что это лучший момент, чтобы пришглашать меня к разговору, - он понизил голос и томно выдохнул, - о нас? У Казнёва, как с ним это случалось довольно часто, тут же вспыхнули щеки. Любая, даже самая невинная насмешка в разговоре о вещах, которые иначе как интимными было не назвать, неизменно вызывала у него такую реакцию. Доминик знал об этом, но не собирался его щадить - ему самому в сложившейся обстановке только и оставалось, что беззубо насмешничать. - Хорошо, - произнес Казнёв твердым голосом и, шагнув к Доминику, оставил перед ним на столе визитку. - Обойдемся без разговоров. Сегодня после окончания заседания я жду вас по этому адресу. И не опаздывайте. Доминик покосился на визитку, избегая брать ее в руки, но его зрение еще не настолько ослабло, чтобы он не смог с полуметра различить название какой-то гостиницы и даже первую строку адреса в Девятом округе. Он недолго молчал, пытаясь разобраться в том, что чувствует. Нет, это была не брезгливость и, тем более, не страх - просто довольно мерзкое ощущение абсурда и бредовости происходящего. Но отрицать эту новую реальность, кривое отражение самой себя, было бессмысленно, поэтому он, не глядя на Казнёва, сухо кивнул: - Я приду. В повисшей густой тишине слышно было, как дождь все реже и реже барабанит в стекло. Буря оказалась недолговечной, как часто случается летом. - Не буду вас больше задерживать, - заявил Казнёв все тем же ровным тоном, без малейшей нотки превосходства или торжества. - До встречи. Он исчез из кабинета, и Доминик позволил себе выругаться уже вслух. Впрочем, во всем течении этого дня, как он заметил про себя, была какая-то своеобразная логика - его уже успели поиметь собственный будильник, затем расписание поездов, парижские пробки и погода, так что не было ничего удивительного в том, что к этому сонму желающих решил присоединиться и новоиспеченный министр по европейским делам. Было даже что-то лестное в том, что ради этого Казнёв не поленился прийти в Ассамблею лично. Мог бы, в самом деле, написать или позвонить, если ему так не терпелось воспользоваться своими новыми прерогативами... До начала заседания оставалось еще несколько минут, и Доминик спустился во внутренний двор. Тот уже был заполнен людьми - депутаты, пользуясь тем, что дождь перестал, вышли на свежий воздух, чтобы перекурить. В толпе Доминик не без труда отыскал Сьотти - тот стоял немного наособицу и задумчиво выпускал в проясняющееся небо клубы бледного дыма, - и тронул его за плечо. - Есть сигарета? - Ты же вроде бросил, - удивился Сьотти, хлопая себя по карманам. Доминик только махнул рукой: - Да иди ты. Сьотти сочувственно протянул ему пачку и зажигалку, и тот с наслаждением затянулся непривычно крепким, но столь необходимым ему сейчас табаком. - Какие-то проблемы? - осведомился Сьотти, внимательно разглядывая его. Доминик на секунду зажмурился, пытаясь понять, как лучше уложить все случившееся с ним за сегодня в достаточно лаконичную и вместе с тем хоть немного благопристойную формулировку. Ничего достаточно остроумного, как назло, не шло на ум, и он сказал то, что больше всего Сьотти мог ожидать услышать: - У нас всех проблемы. Огромная куча проблем, которая воняет, как местное метро. Сьотти сморгнул: - Ты был в метро? - Пришлось, - коротко ответил Доминик и, не желая распространяться о своих сегодняшних приключениях, перевел тему. - Что слышно? Какие будут перестановки? - Пока никаких, - Сьотти изобразил кривую ухмылку и обвел собравшихся во дворе беспокойным взглядом. - Никто еще толком не знает, что делать. Даже дату конгресса не могут объявить. Но я слышал, что Фийон собирается баллотироваться... Пришел черед Доминика удивляться: - Фийон? Быстро он оклемался. - Еще как, - кивнул его собеседник. - Настроен решительно. Я с ним еще толком не говорил, но, думаю, он выкарабкался. Доминик задумчиво кивнул, вспоминая, как несколько раз пересекался с Фийоном по делам партийного казначейства - и каждый раз замечал, как тот, словно бы невзначай, поправляет рукава и воротник рубашки в попытках скрыть проступившие на коже синяки. Всем, конечно, досталось от президента рано или поздно (Доминик затянулся основательнее, отгоняя от себя малоприятные воспоминания), но на премьер-министре Саркози как будто заклинило. Фийон, конечно, был не первым, кого раскладывали на столе в Елисейском дворце, но, в отличие от многих, он воспринимал эту "игру" серьезно и весьма болезненно - впрочем, той же болезненностью отдавало и упорство, с которой президент приглашал его на приватные совещания, как будто ждал, что рано или поздно Фийон запросит пощады - и одному дьяволу было известно, что он делал в надежде вырвать у него слова мольбы. Выиграть в этой "игре" Фийон не мог, но и сдаться он себе не позволил. За прошедшие пять лет он ни одним словом не обмолвился о том, что именно происходит между ним и президентом, только стал еще более нелюдимым, чем обычно, поэтому окружающие могли лишь догадываться о его скверном внутреннем состоянии. Доминик, со своей стороны, предпочитал не лезть в это - ему самому было достаточно единоразового "близкого общения" с Саркози. Вынырнув из неприятных мыслей, он заметил девицу, встреченную им сегодня утром - решительным широким шагом она пересекала двор, и там, где она проходила, у мужчин мгновенно расправлялись плечи и втягивались животы. Многие, не скрываясь, пялились ей вслед, и Доминик их понимал - стройная, гибкая фигура девицы мгновенно притянула к себе и его взгляд. - Закатай губу, дружище, - посоветовал ему Сьотти, почти демонстративно глядя в противоположную от девицы сторону. - Тебе она не достанется. - Да я уж знаю, - ответил Доминик с досадой. - Угораздило же ее оказаться здесь, когда большинство у этих левых болванов. Держу пари, кто-нибудь заберет ее уже сегодня. Правда, для этого ему придется прикончить с полдюжины других претендентов... Сьотти только невесело усмехнулся: - Не завидую я этому бедолаге. Найдут его через три дня в канаве с перерезанной глоткой, выпущенными кишками и оторванным членом... Доминик недоуменно уставился на него. - Что? - Ты что, не знаешь? - Сьотти тоже вытаращил глаза, и теперь они с ним, наверное, представляли из себя по-мультяшному комичную парочку. - Это же внучка Ле Пена. Та самая, которая уложила Жюппе на дебатах. За окатившим его изумлением Доминик не заметил, как дымящийся окурок выскользнул из его пальцев. Все еще не веря в услышанное, он посмотрел девице вслед - она уже почти скрылась, и он смог заметить лишь мелькнувшую за колоннами стройную ножку в изящной туфле, - а потом вновь перевел взгляд на Сьотти. Кажется, тот не шутил. - Такая красотка?! Из Национального Фронта?! Еще и родственница этого полоумного? Сьотти только пожал плечами. - Боже мой, - выдохнул Доминик, жалея, что у него уже нет времени выкурить еще одну сигарету. - Куда катится мир. *** Рутина первого дня всегда была утомительной, но в этот раз Доминик будто и не заметил ее. Мысленно он перенесся из сегодняшнего дня в другие, давно ушедшие - когда Саркози только успел влезть в президентское кресло, а его сторонники - вновь водвориться в Ассамблее на правах хозяев. Какое-то время в жизни Доминика все было спокойно, благо и парламентские процедуры шли своим чередом - он торчал до ночи на заседаниях комиссии, снисходительно переругиваясь с социалистами на обсуждениях законопроектов, протирал задницей свое место в главном зале и, в общем-то, мало на что жаловался, пока до него не добрался этот неумолимый каток по имени Саркози. Про традиции Доминик, конечно, знал - все так или иначе узнавали про них, как только переступали порог Бурбонского дворца, а некоторые и того раньше - но до сих пор они никак его не касались. Он слышал разные забавные истории, связанные с ними - в коридорах долго перешептывались, как Фийон перешел дорогу Копе, положившему глаз на Сеголен Руаяль; необычности этой истории придавало то, что премьер так и не удосужился приблизиться к объекту своих претензий. Когда Руаяль рассказали о том, что она уже несколько месяцев считается "жертвой" министра, она заметила лишь, что собственной незаметностью в ее постели Фийон превзошел даже ее бывшего мужа. Копе мог только кусать локти, и Доминик посмеивался, наблюдая за ним, но у него самого не было ни малейшего желания включаться в эту странную игру. Он как будто предчувствовал, что участие в ней не доведет его ни до чего хорошего - но в конечном итоге его не стали спрашивать. Было... странно. Странно и до жути неловко. Поэтому Доминик, уже оказавшись на президентском столе со спущенными штанами, не удержался и спросил, не понадобится ли главе государства приступочка или табуретка, чтобы без проблем дотянуться до своей цели. За это его выдрали почти без смазки, да так, что внутри все ныло и саднило еще дня два, а он только и мог что кусать губы и яростно вцепляться в край столешницы, точно она осталась единственной его возможной опорой. Хоть длилось все недолго, не больше трех минут, но за этим последовало и кое-что похуже - встречать сочувственный взгляд сидящего в приемной секретаря. Это было еще более позорно, чем все, случившееся до этого, и в душе Доминика от осознания того, что он ничем не заслужил этого унижения, стала зреть обжигающая, ядовитая, протравившая все его чувства и мысли злость. Злость эта требовала выхода, требовала отыграться - и Доминик на следующем же заседании принялся обшаривать взглядом ряды, где сидели левые. Раньше он не подозревал в себе такие склонности, но Саркози словно вывернул его наизнанку, превратил в собственную темную копию, которая был очень даже способна на то, на что прежний Доминик разве что пальцем у виска покрутил бы. Его хищные поиски в итоге продолжались недолго - спустя пару дней он, черт пойми почему, остановил свой взгляд на невысоком серьезном человеке, чьи каверзные вопросы, заданные неизменно корректным и прохладным тоном, подчас заставляли хмуриться даже Фийона. Человек этот был родом откуда-то из Нормандии, влиятельных друзей у него не водилось, и на него, с его блеклой и маловыразительной внешностью, едва ли кто-то мог всерьез претендовать. Доминик никому не рассказал о своих планах - просто проследил за намеченной "жертвой" и отловил ее в кафетерии. Левый внимательно изучал меню, беззвучно шевеля губами, - как будто что-то подсчитывал, - и Доминик решил, что это лучший момент, чтобы подойти. - Добрый день, месье...? - обратился он к "жертве", становясь рядом. Тот, отчетливо вздрогнув и отступив на полшага, обернулся к нему. - Меня зовут Бернар Казнёв. А вы - ...? - Доминик Дор. Рад знакомству. Мне, знаете ли, очень понравилась ваша прошлая речь. - Действительно? - переспросил Казнёв, заметно оживляясь. - Я рад, что даже среди вас ее оценили. - Было очень внушительно сказано, - заверил его Доминик, заметив, что тот успокаивается и, кажется, вовсе не ждет подвоха. - Но мне кажется, что в ней есть некоторые... узкие места. Почему было не сказать "спорные", он сам не знал. Должно быть, правы были те, кто говорил о влиянии подсознательного - теперь, как показалось Доминику, его намерения были ясны, как на ладони. Но Казнёв вновь ничего не заподозрил или, по крайней мере, сделал вид. - Узкие места?.. Какие же? - Хотелось бы обсудить это в спокойной обстановке, - сказал ему Доминик, чувствуя себя ступившим на очень скользкий и очень тонкий лед. - Загляните ко мне в бюро сегодня вечером. Вы не против? - Не против, конечно, - ответил Казнёв немного ошарашенно, но ничем не выказывая протеста. И лучше бы он, черт его задери, действительно начал протестовать, сопротивляться или любым иным способом проявлять свое отвращение к происходящему, но в нем не было заметно ничего, кроме искреннего безграничного ошеломления. Даже придя, как было условлено, к Доминику в кабинет и увидев, что свет там приглушен, а на столе стоит бутылка вина и пара бокалов, Казнёв никак не возмутился и не испугался, только негромко уточнил: - Вы ведь меня позвали не из-за тех... узких мест. Кажется, это даже был не вопрос. - Вы правы, - согласился Доминик, стараясь ничем не показывать охватившее его волнение, и великодушно предложил. - Присаживайтесь. Выпейте. Казнёв приблизился осторожно, будто шел по минному полю. Но от вина отказываться не стал - принял из рук Доминика бокал и сделал один за другим несколько мелких глотков. - Почему я? - наконец спросил он, когда молчание затянулось. Все-таки в умении задавать неудобные вопросы ему было не отказать. Доминик вытянулся в кресле, сохраняя безмятежный вид, и бросил небрежно: - А почему бы нет? Вы такого плохого о себе мнения? Казнёв отвел взгляд лишь на секунду, но Доминик понял, что его слова, ничего не значащие для него самого, угодили прямо в цель. - Это не имеет значения, - ответил Казнёв глухим голосом; лицо его при этом точно закаменело. - Я знаю о традициях. И если я привлек ваше внимание, то я к вашим услугам. Кому же впервые пришла в голову идея превратить преимущество, принадлежащее вышестоящим и большинству в принятии и исполнении законов, во власть телесную? Доминик был готов убить этого человека, но знал, что тот и так уже мертв. Может быть, его гильотинировали во времена революции или он успешно пережил их, скончавшись в какой-нибудь глухой провинции в собственной постели - он был мертв, а придуманное им продолжало жить и причинять огромному количеству людей огромное количество неудобств. - Вы всегда так старомодно выражаетесь? - поинтересовался Доминик, осознавая, что просто тянет время. Он знал, что ему делать, но почувствовал неожиданно, что буквально врос в свое кресло и не может от него оторваться. - Как привык, - отозвался Казнёв, кажется, тоже не понимающий, чем вызвана заминка. - Я считаю, что мы должны быть в определенном смысле... образцами для наших сограждан. В том числе и подавать им пример грамотной речи. Когда я слышу от некоторых господ депутатов обороты, которые должны звучать исключительно в барах на Клиши, мне неприятно почти физически. И я надеюсь, что когда-нибудь привычка вольно выражаться будет искоренена в Ассамблее, хотя, скорее всего, мои надежды не имеют под собой оснований. - Вот как, - развеселился Доминик, подливая себе еще вина; ехидный внутренний голос он успокоил тем, что ночь долгая, и времени хватит на все, тем более, что этот Казнёв может быть забавным собеседником. - А что насчет меня? Считаете, я тоже слишком вольно выражаюсь? - Не слышал вас так часто, как хотелось бы, - ответил его гость, следуя его примеру и принимая более расслабленную позу, насколько это позволял его стул. - Но мне кажется, нет. Ваша проблема в том, что вы слишком резки и скорее пытаетесь задеть оппонента, нежели донести до него свою мысль в полной мере. - Ну, согласитесь, - развел руками Доминик, - если бы у нас все только тем и занимались, что доносили свои мысли в полной мере, то заседания превратились бы в сонное царство. Казнёв нахмурился. - Но и превращать их в театральные представления значит позорить само предназначение Ассамблеи. - Мне кажется, никто не опозорит его больше, чем тот, кто придумал все эти иерархические обычаи, - заявил Доминик, торопливо опустошая бокал и ставя его на стол. Больше пить ему не хотелось, да и было это совершенно бесполезно - он мог опорожнить всю бутылку или даже несколько, но, даже разгоряченный вином, не смог бы намеренно причинить боль человеку, сидящему напротив. Казнёв своей смиренной холодностью как будто отрезвил его, сам того не желая. Желание отомстить за пережитое унижение не выдержало его прямого спокойного взгляда и превратилось во что-то совсем не значительное, что больше не имело над Домиником никакой власти. - Какими бы они ни были, их необходимо блюсти, - заметил Казнёв тоном прилежного ученика, явно не подозревая о том, что сделал со своим собеседником только что. Доминик нетерпеливо прервал его: - Бросьте это. Я вам противен? Казнёв поперхнулся вином и едва не опрокинул содержимое бокала прямо себе на грудь. Непонятно было, то ли его глаза сверкают, то ли так падают блики настольной лампы на стекла его очков. - К чему этот вопрос? - поинтересовался он с непонятной опаской. Доминик вздохнул. Теперь, когда с него свалилась невидимая темная тяжесть, говорить стало намного легче. - Традиции традициями, дорогой коллега, но я, как и любой психически здоровый человек, не хочу вынужденного подчинения от того, кого на самом деле тошнит от одной мысли о том, чтобы оказаться со мной в постели. Наши неписаные законы предписывают вам подчиниться, но мне что-то подсказывает, что мало приятного в том, чтобы трахать человека, который этого не желает. Поэтому если вы не допускаете мысли, что можете получить хоть какое-то удовольствие - лучше уходите. Или... - добавил он, подумав, что меньше всего хочет сейчас оставаться один, - или просто обсудим эту вашу пресловутую речь, а потом вы уйдете. Как хотите. Подрзревая, что выглядит полнейшим дураком в глазах своего собеседника, который, должно быть, успел уже приготовиться ко всему, он поджал губы и постарался сохранить внешнее безразличие, сделал даже вид, что смотрит в сторону, но продолжил исподтишка наблюдать за тем, кто сидел напротив. Но Казнёв не стал смеяться. Выражение его лица изменилось - из него ушло напряжение, черты как будто смягчились, а бледные губы растянулись в неловкой полуулыбке. С видимым трудом подбирая слова, он заговорил, мелко покачав головой: - Вы удивляете меня сегодня раз за разом, месье Дор. - Что вам показалось удивительным? - Ваша забота о том, чтобы удовольствие было обоюдным. Насколько я знаю, многих это не волнует. - Ну тогда они чертовы психопаты, потому что мне от такого... - Доминик понадеялся, что его лицо достаточно красноречиво отображает его эмоции, и ему не придется оскорблять слух своего собеседника очередными вольными выражениями. Казнёв снова улыбнулся, но потом, будто спохватившись, посерьезнел. - Отвечая на ваш вопрос, противны ли вы мне... Мы с вами не сходимся во взглядах, что естественно, но я, вопреки тому, что обо мне говорят, могу смотреть шире. Вы мне не противны. Пожалуй, я немного рад, что на меня обратили внимание вы, а не кто-то другой из ваших соратников. Доминик наконец нашел в себе силы подняться с кресла. Казнёв моментально сделал то же самое. В лице его не было и следа прежней ледяной решимости - одно лишь непонятное облегчение, перемешанное при этом со жгучим любопытством. Пиджаки они сбросили и оставили на спинке стула; впервые дотронулись друг до друга - Доминик обхватил Казнёва за плечи, а тот положил теплую ладонь ему на грудь. Разница в росте между ними была, конечно, значительной - Доминик развеселился, представив, как будет выглядеть их поцелуй, для которого ему самому придется сложиться почти пополам, и не сдержал смешка. - Что? - встрепенулся Казнёв, отвлекаясь от разглядывания его лица; кажется, он тоже примеривался. - Вам что-то кажется смешным? "Кроме того, что я на пятидесятом году жизни решил попробовать с мужчиной - ничего", - мелькнуло в голове у Доминика, но ему хватило ума не высказывать это вслух. - Нет, не смешным, но... причинять вам боль я не хочу, вы это уже знаете. Но вам придется довериться мне... в определенном смысле. Дополнительных пояснений не потребовалось - Казнёв и так понял, о чем идет речь. Если у него и были какие-то сомнения по поводу того, можно ли доверять Доминику, то он быстро отмел их и молча кивнул. - Чудесно, - заключил Доминик, прежде чем склониться и поцеловать вздрогнувшие, но оказавшиеся неожиданно покорными губы. Чутко отзывающийся на каждое прикосновение, Казнёв не дал раздеть себя полностью: срывающимся голосом попросил не расстегивать на нем рубашку, и Доминик не стал настаивать. Они с трудом уместились на узкой софе, где Доминик обычно дремал в перерывах между заседаниями или проводил ночи, когда чувствовал себя слишком усталым даже для того, чтобы доползти до парламентской гостиницы на улице Университе; места для двоих на этой софе решительно не было, и кто-то из них все время порывался соскользнуть с нее то локтем, то коленом. - Так не получится, - пропыхтел Казнёв, едва не разбивший себе нос о подлокотник после очередной попытки свалиться на пол. Доминик, продолжая удерживать его, неохотно отстранился. - На полу? На лицо Казнёва набежала мимолетная брезгливая гримаса. Доминик и сам не представлял, когда уборщица в последний раз навещала его бюро, но, порыскав глазами по сторонам, нашел выход. Пришлось пожертвовать пледом, которым он обычно укрывался, занимая софу; тот был достаточно мягким, чтобы сыграть роль ковра, и достаточно широким, чтобы они с Казнёвом уместились на нем вдвоем. Теперь, когда пропала необходимость постоянно удерживать равновесие, стало легче забыться, отдаться захватившему их порыву: они целовались, как безумные, жадно лапали друг друга везде, где могли дотянуться, и в конце концов, когда новоиспеченный любовник Доминика, следуя нетерпеливым движениям его рук, неуклюже встал перед ним на четвереньки, их обоих била одинаковая мелкая дрожь предвкушения. Исполнение старых традиций было ни чем иным как способом доказать свое превосходство, и хоть Дор никогда не относился к ярым их поборникам, он был не так черств, чтобы не ощутить свою власть над человеком, который тихо стонал под ним, пока Доминик постепенно проникал в него. Иногда, от слишком резкого движения, Казнёв коротко вскрикивал, и Доминик останавливался, давая ему привыкнуть, чтобы затем продолжить свое неторопливое вторжение. Власть, которую он утверждал, была несколько иной природы, нежели та, к которой так стремились поклонники традиций во главе с президентом; Доминик не встречал ни явного, ни подспудного сопротивления, чувствовал, как Казнёв расслабляется и раскрывается ему навстречу, чувствовал его доверие, дающее в голову не хуже самой горячей страсти - и это, черт возьми, было прекрасно. На одном разе для них, конечно, ничего не закончилось; они стали видеться наедине регулярно, хоть и нечасто - пару раз в месяц, когда обоим выпадали дни, чуть менее загруженные, чем обычно. Доминик подыскал небольшую гостиницу недалеко от вокзала Монпарнас, где не задавали вопросов и старательно не запоминали лица постояльцев - там было тихо, по-своему уютно, и можно было не опасаться нарваться на кого-нибудь из знакомых. Из окна номера на втором этаже, который Доминик спустя несколько месяцев этой нежданной связи начал про себя считать "своим", видно было полутемную улочку, закрытые ставни окон соседнего дома и мерцающую неоновыми огнями вывеску кафе напротив - ее гасили ровно в два часа ночи, а до того с улицы доносились негромкие разговоры официантов и грохот складываемых и убираемых с террасы стульев. Казнёв почему-то любил подолгу пялиться в это окно, особенно после того, как Доминик, уставший за день, заворачивался в одеяло с намерением заснуть; пару раз понаблюдав за ним из-под прикрытых век, Дор не увидел в его поведении ровным счетом ничего примечательного - Казнёв стоял неподвижно, опершись о подоконник, иногда курил и неизвестно о чем думал. О традициях они больше не говорили; единственной привилегией, которую Доминик оставил за собой, было право всегда быть сверху. Казнёв не протестовал: когда дело доходило до постели, послушно принимал нужную позу или, если Доминику лень было возиться со смазкой и подготовкой, опускался перед ним на колени. Долгое время никто не знал о них - Дор, в отличие от многих своих коллег, не стремился трепаться направо-налево о своих похождениях; но спустя некоторое время ему все-таки пришлось раскрыть перед соратниками по партии свой секрет. Напряжение в Ассамблее нарастало; социалисты, почувствовав, что власть готова вот-вот ускользнуть из рук правых, пустились во все тяжкие, и почти каждое заседение стало напоминать бордельный скандал. Казнёв тоже не считал нужным отмалчиваться, и однажды, после особенно ожесточенной дискуссии, Балкани обмолвился во время перекура: - Что этот которышка о себе возомнил? Я бы проучил его как следует... - Проучи, кто тебе мешает? - хмыкнул стоящий рядом Копе. - Мне тебе рассказывать, что ли, как это делается? Их голоса были достаточно громкими, чтобы Доминик, стоящий чуть в отдалении, смог расслышать, о чем они говорят. Внутри у него что-то нехорошо холоднуло, и он, торопливо извинившись перед своими собеседниками, оказался рядом с Балкани. - Извини, конечно, Патрик, но эта ниша уже занята, - сказал он, усмехаясь. - Ты немного припозднился... Балкани, ничуть не расстроившись, расхохотался: - Так ты уже успел, Дор? И ничего не сказал? Ну-ну, передай тогда ему привет от всех нас и от меня лично. - Повезло... - процедил Копе, буравя Доминика взглядом. Тот и глазом не моргнул, рассмеялся тоже и хлопнул Балкани по плечу: - Да, ты тот еще везунчик, раз тебе не придется иметь с ним дело. Между нами говоря... - Я представляю. Но ты попробуй заткнуть его, а то я наплюю на традиции и просто его придушу. Об этой сцене Доминик не рассказал Казнёву, но у него создалось впечатление, что тот узнал о ней и сам. Вечером того же дня они снова встретились и трахались, как он помнил, лицом к лицу, и в том, как Казнёв, вопреки своему обыкновению, судорожно прижимался к его плечу, Доминику упорно чудилась какая-то пронзительная невысказанная благодарность. Так продолжалось пять лет; отношениями это было не назвать, любовью - тем паче, но иногда, когда Доминик слушал истории своих коллег об их "жертвах", его преследовало чувство, что он делает что-то не то, что-то такое, что лучше будет от всех скрыть. Он предполагал, что между ним и Казнёвом существует, по крайней мере, что-то вроде симпатии; с другой стороны, какая симпатия будет начинаться с тягостной обязанности? Тем не менее, за все эти годы он так ни разу и не услышал от Казнёва отказа; да что уж там, тот и на боль не жаловался вслух, только инстинктивно зажимался, стоило Доминику разойтись сильнее обычного, и стонал громче и страдальчески, да еще и явно этого стыдясь. Доминик не представлял, что творится у этого чудака в голове, и не хотел задумываться об этом, а теперь выяснилось, что его беспечность сыграла с ним дурную шутку. Когда-то давно Казнёв, перешагнув через себя и свои возможные страхи, согласился вручить себя ему; Доминик не был уверен, что он внутренне готов оказать ему такую же любезность. Впрочем, судя по тому, каким непреклонным выглядел Казнёв сегодняшним утром, он и не собирался особенно принимать во внимание чужое согласие. По нужному адресу он отправился с тяжелым сердцем: хотел сначала пройтись пешком, но потом, решив, что убежать от неизбежного ему все равно не удастся, взял такси. На визитке, которую вручил ему Казнёв, было помечено: "№48", и Доминик, зайдя в фойе гостиницы и бросив портье, что его должны ждать, принялся медленно, еле переставляя ставшие свинцовыми ноги, подниматься по лестнице на третий этаж. Это была единственная отсрочка, которую он себе позволил, но ступеньки все равно кончились как-то слишком быстро, и он еще несколько секунд стоял перед нужной дверью, смиряя дыхание, прежде чем постучать. - Заходите, - донеслось из номера, и Доминик, повернув холодную и почему-то скользкую ручку, сделал шаг внутрь. Номер был просторный, не чета тому, в котором они с Казнёвом развлекались раньше; и кровать выглядела куда внушительнее - настоящий траходром с решетчатой спинкой, заваленный бесконечными подушками. Казнёв даже как будто потерялся на секунду среди вычурной обстановки; своей привычке глядеть в окно он не изменил и в первый миг как будто вообще не понял, что его одиночество оказалось нарушено. Только когда Доминик, не поддавшись мимолетному искушению сбежать, громко щелкнул дверной задвижкой, Казнёв вздрогнул и обернулся. В одной его руке Доминик увидел полупустой бокал с вином, а в другой, к собственному ужасу - тонкий, длинный и даже на вид чудовищно хлесткий стек. - По-моему, я ошибся номером, - пробормотал он, чувствуя, что начинает бледнеть, и беспомощно отступил к двери. Казнёв, несомненно прочитав по лицу Дора весь спектр испытанных им эмоций, со вздохом отложил свое орудие пыток на стол и сделал приглашающий жест: - Будет вам. Проходите. Ему, конечно, легко было говорить, но делать было нечего - опасливо, точно перед ним был дикий зверь, Доминик приблизился к нему и сразу же протянул руку к стоящей рядом с Казнёвом открытой бутылке. - Хоть выпить вы мне позволите? Это будет честно. - Пожалуйста, - Казнёв отошел чуть в сторону, и Доминик, найдя на столе пустой бокал, наполнил его почти до самых краев. Казнёв глянул на него неодобрительно - должно быть, в бутылке было что-то такое, что пьют маленькими глотками, растягивая одну порцию на пару часов, но Дору сейчас было плевать, будь там хоть вино из личной коллекции королей Франции. - Вы боитесь? - тихо спросил Казнёв, сталкиваясь с Домиником взглядом. Впору было решить, что он издевается, но у него для этого был слишком непроницаемый вид. Доминик покосился на стек, будто это была ядовитая змея, каждую минуту готовая ужалить. - Эта штука, знаете ли... такого я не предвидел. - Мы ведь никогда не говорили о моих пристрастиях, - заметил Казнёв, отпивая из своего бокала. - Только о ваших. Это не звучало как обвинение, но Доминик неожиданно ощутил себя неловко. С одной стороны, он всегда был уверен, что его собеседник делит с ним постель по доброй воле, но с другой - действительно ни разу не удосужился спросить... - Значит, - проговорил он, глядя Казнёву в глаза и по-прежнему не видя в них и тени злорадства, - это не способ отомстить? - Ни в коем случае, - заверил его тот, приоткрывая окно; Доминик с наслаждением вдохнул хлынувший с улицы поток свежего воздуха. - Более того, если эта, как вы выразились, "штука" так вас пугает, то я, имея дело с вами, в руки ее не возьму. Я не насильник и не палач, месье Дор. Обстоятельства располагают к тому, чтобы скорректировать условия нашей с вами игры, но если они вам не по нутру - вы знаете, где дверь. Похоже, правы были те, кто говорил, что история имеет свойство повторяться, только всякий раз в новых декорациях - а в случае Доминика и Казнёва еще и перевернувшись с ног на голову. Они как будто разыгрывали заново ту сцену, которая уже произошла между ними, поменявшись ролями, но оставив неизменным ее смысл. Каждому из них предстояло выяснить, что тогда, пять лет назад, чувствовал другой; Доминик никогда не считал себя образцом честности и благородства, но лишать их обоих такой возможности было просто-напросто несправедливо. - Ну что ж, - произнес он, делая гигантский глоток; от осознания того, на что он подписывается, у него свело горло, и он едва не поперхнулся, - давайте сыграем на ваших условиях. В лице Казнёва ничего не дрогнуло, он только быстро прикрыл глаза, чтобы притушить метнувшиеся в них искры. - Хорошо, - проговорил он. - Идите в душ. Я все приготовлю. Стараясь не допускать к себе мысли о том, что он, возможно, спятил, Доминик скрылся за дверью ванной. Пока он отсутствовал, Казнёв закрыл окно, чтобы ни звука не донеслось на улицу, разобрал постель, сбросив с нее все до последней подушки, и встретил Дора по-прежнему одетым, поигрывая тонкой темной веревкой. - А это обязательно? - спросил Доминик, не без внутреннего усилия сбрасывая с плеч тяжелый махровый халат; оказавшись совершенно обнаженным перед Казнёвом, который даже узел галстука не ослабил, он почувствовал себя на редкость неуютно и беззащитно. Должно быть, новоиспеченный господин министр как раз такого эффекта и добивался. Теперь он, несмотря на свой невысокий рост, казался куда значительнее своего долговязого любовника. - Только руки, - отозвался он, подступаясь к Доминику; как во сне, тот протянул ему запястья, и Казнёв начал деловито и умело связывать их. Опыт в таких вещах у него явно имелся - когда, закончив, он отступил, Доминик понял, что не испытывает ни малейшего неудобства, хоть узел и был завязан на совесть, не оставляя ему ни единой возможности толком пошевелить руками. - Ложитесь на кровать, - сказал Казнёв, и по тому, как дрогнул его голос, Доминик понял, что тот уже порядком возбужден, хотя они едва успели дотронуться друг до друга. Черт, да что за демоны все это время дремали в нем? Матрас оказался удобным и довольно жестким, что Доминик отметил про себя не без удовольствия, ведь последнее время боли в спине все сильнее донимали его. Он улегся на живот, вытянув связанные руки; свободный конец веревки Казнёв примотал к спинке кровати и отступил. Доминик невольно съежился в ожидании первого удара, но Казнёв не торопился - вытянув шею и заглянув себе через плечо, Дор заметил, что тот отвлекся на то, чтобы снова приложиться к вину. - А если я буду орать? - спросил он, пользуясь установившейся паузой. - Сколько угодно, - отозвался Казнёв таким тоном, будто речь шла о погоде. - Я специально выбрал номер со звукоизоляцией. - Восхищаюсь вашей заботой, - хмыкнул Доминик, неловко ерзая по кровати; веревка оставляла ему немного свободы, но ровно столько, чтобы он не смог нормально увернуться, перекатиться на спину или сверзиться на пол. Услышав звон - это Казнёв вернул бокал на стол, - и затем приближающиеся шаги, он крепко зажмурился, но ожидаемой им боли опять не последовало. Знакомая мягкая ладонь коснулась его спины, медленно спустилась ниже, к пояснице, и Доминик понял, что дрожит. - Тише, тише, - прошептал Казнёв точно так же, как когда-то Доминик шептал ему в ухо, прижимаясь к нему со спины и поглаживая окаменевшие от напряжения запястья. - Все в порядке. "Это как посмотреть", - хотел едко ответить Дор, но вместо слов с его губ сорвался бессвязный крик. Казнёв ударил без предупреждения, не дав ему времени подготовиться, и все тело Доминика в один миг прошила боль. Ему дали время только на то, чтобы сделать короткий вдох - за первым ударом последовал второй, затем третий, четвертый, десятый... Все это было похоже на ад. Отправив ко всем чертям чувство собственного достоинства, Доминик метался по постели в тщетной попытке избегнуть жалящих ударов, но они доставали его везде, как бы он ни пытался увильнуть от них; в какой-то момент ему показалось, что ему рассекли кожу на заднице, и он, не выдержав, завопил уже в голос, но Казнёва это не смогло разжалобить. Он наносил удары, словно машина, через строго отмеренные промежутки времени, и в этой дьявольской ритмичности было что-то, что вызвало в теле Доминика совершенно неожиданный отклик. Нет, боль никуда не исчезла, но к ней примешалось еще что-то, горячее и тяжелое, собравшееся в тягучий ком в низу живота, и в какой-то момент Доминик осознал, что уже не совсем кричит, а стонет протяжно и бесстыдно, пытаясь не увернуться от стека, а подставиться ему навстречу. - Я вижу, больше не стоит беспокоиться о том, что вы не получите удовольствия? - спросил Казнёв, останавливаясь; он тяжело дышал, с явным трудом сдерживая порыв наброситься на Дора и взять его без всякой подготовки. Доминик был способен только издавать невнятные звуки в ответ; затопившие его ощущения схлынули, и он почувствовал себя рыбой, выброшенной из воды - хотя вряд ли у рыб мог бы так же каменно стоять. - На четвереньки, - скомандовал Казнёв и, судя по шороху ткани, наконец-то избавился хоть от пиджака. Неловко подтянувшись на руках, Доминик принял требуемое положение; задница горела так, будто он только что вытащил ее из жаровни, и огладившие анус пальцы, покрытые смазкой, показались ему не просто прохладными, а ледяными. - Расслабьтесь, - приказал ему Казнёв, добавляя еще холодной и склизкой субстанции; похоже, на этом этапе его практические знания заканчивались, и он старался вести себя аккуратнее. Как ни странно, на ум Доминику не шли воспоминания о пережитом им в Елисейском дворце - они болтались где-то на краю сознания, но как будто вовсе не соотносились с тем, что происходило с ним сейчас, их словно отрезала плотная пелена новых ощущений, в которых Дор тонул, как в зыбучих песках. Ведомый одним лишь желанием получить как можно больше, он расставил шире ноги, позволяя насадить себя на пальцы, и вновь застонал, ощутив прикосновение к простате. - Хорошо, - проговорил его любовник, ненадолго отстраняясь; несколько секунд он потратил на то, чтобы справиться с упаковкой презерватива, а затем, обхватив Доминика за ноющие бедра, приставил головку члена ко входу в его тело. - Давайте же, - исступленно забормотал Доминик каким-то не своим голосом, - давайте, я не стеклянный, я хочу... Его голос сорвался. Войдя в него, Казнёв, так и не снявший с себя одежду, почти сразу начал двигаться; иссеченную кожу на заднице при этом жгло, как огнем, но удовольствие от этого лишь усиливалось совершенно противоестественным образом. Будучи связанным и не в состоянии дотронуться до себя, Доминик судорожно вцеплялся в спинку кровати и пытался удержаться на подкашивающихся коленях; очередное нетерпеливое движение, отдавшееся во всем теле обжигающей судорогой, исторгло из его глотки короткую, но отчаянную мольбу. Мучить его больше Казнёв был не намерен - его ладонь сомкнулась вокруг члена Доминика, и Дор, уже не осознавая ничего, кроме своего неистового желания, слепо толкнулся в нее. После этого ему, как и его любовнику, не потребовалось много времени, чтобы кончить; он не понял, кто из них сделал это первым, но это было и не важно - на какой-то момент он полностью потерялся в собственных ощущениях, а когда к нему вернулась способность воспринимать реальность, он обнаружил, что растянулся на постели, взмокший и опустошенный, а Казнёв, с трудом переводящий дыхание, навалился на него сверху. Прошло несколько секунд, прежде чем Доминик сумел пошевелиться, и в этот же момент он ощутил, что его благодарно и почти робко целуют сначала в плечо, а потом под лопатку. - Развяжите меня, - попросил он, когда Казнёв поднялся на ноги. Тот распутал свои морские узлы почти моментально, но попытку Доминика перевернуться на спину мягко, но непреклонно пресек: - Полежите немного так. Я сейчас. У Доминика не было сил задавать вопросы, поэтому он остался ждать, пока Казнёв скрылся ненадолго в ванной, а затем, вернувшись в комнату, пару минут копался в портфеле, прежде чем извлечь оттуда примятый, поцарапанный тюбик. - А я и не думал, что вы такой ненасытный, - к Доминику возвращалась способность шутить, и он послал севшему на кровать Казнёву одну из своих излюбленных ухмылок. - Что, еще раунд? Тот как будто не услышал - выдавил немного содержимого тюбика на кончики пальцев и принялся легко втирать его в пострадавшую от ударов стека кожу. Мазь была восхитительно прохладной и приятно покалывала воспалившиеся следы; чувствуя, как боль утихает почти вполовину, Дор блаженно зажмурился. - Как вы? - поинтересовался Казнёв, когда Доминик, дождавшись, пока мазь впитается, перевернулся на спину и посмотрел на него. - А что, по мне не видно? - вопросил Дор; Казнёв выразительно приподнял бровь, и ему пришлось добавить. - Скажем так, я не жалею, что не ушел. - Что ж, это радует, - Казнёв поднялся с кровати, на ходу стаскивая галстук, вернулся к столу, чтобы взять бокал, и снова, о чем-то крепко задумавшись, задержался возле окна. Не допытываясь, какие мысли на этот раз посетили его голову, Доминик ненадолго навестил ванную и, вернувшись, присвоил себе одно из одеял, а попутно подобрал с пола пару разбросанных подушек. День выдался богатым на переживания, и он чувствовал, что сон вот-вот готов наброситься на него. - Останетесь на ночь? - спросил Казнёв, глянув на него испытующе. - А с чего это я должен уходить, - ответил Доминик, натягивая одеяло до самого подбородка. - Если вы хотели меня выгнать, то черта с два. Казнёв, по-видимому, слегка смутился: - Что это пришло вам в голову? Просто я... впрочем, это неважно. Уже неважно. Что он имел в виду - оставалось загадкой, но Доминик решил, что спросит как-нибудь в следующий раз. Погасив свет, Казнёв устроился рядом с ним на постели, и Дор, мгновенно усыпленный звуком его мерного дыхания, успел лишь подумать, что смена политической обстановки осветила перед ним весьма любопытные горизонты на ближайшие пять лет. *** Который день в Экс-ле-Бене не прекращался дождь. Лето в этом году ушло рано, точно не желая одаривать своей благосклонностью страну, населенную инертными, легковерными идиотами. Каждая мысль о результатах прошедших выборов вызывала у Доминика жгучее желание орать и крушить окружающее пространство. Он ограничился, правда, лишь тем, что чуть не расшиб о стену свою любимую кофейную кружку, но вовремя остановил себя - кружке было лет двадцать, она прошла с ним огонь и воду, и глупо было так жестоко обрывать ее жизнь из-за какого-то рыбоглазого банкира, буквально за уши втащенного прессой в Елисейский дворец, и его придурковатых поклонников, которые теперь назывались "депутатами" и заполонили собой Ассамблею. Доминик знал, что ему надо смириться с новым положением дел, но предчувствовал, что сделать это ему будет весьма непросто. По крайней мере, за ним оставался пост мэра - хотя бы какое-то напоминание о былом положении. Раскрыв зонт и стараясь не наступать в лужи, он сбежал со ступеней главного входа в мэрию и торопливо направился к воротам, вспоминая попутно, где именно оставил с утра машину и успеет ли добраться до нее прежде, чем его брюки промокнут до самых коленей. Выбравшись на бульвар и подойдя к своему "Пежо", он принялся нашаривать в кармане брелок с ключами, и в этот момент к нему сбоку приблизилась приземистая фигура, облаченная в безукоризненное винтажное пальто. - День вряд ли можно назвать добрым, месье Дор? Не веря своим ушам, Доминик обернулся. Казнёв стоял в нескольких шагах от него, как всегда невозмутимый, надежно укрытый от дождя зонтом, который, должно быть, стоил больше, чем все, что было надето на Доминике, вместе взятое. Дор опешил. В первый миг он даже подумал, что спит. - Месье Казнёв? - вопросил он, перекрикивая шум стучащего по асфальту дождя. - Вы что тут делаете? - Назову это туристической поездкой, - ответил Казнёв, приближаясь к нему; за то время, что они не виделись, он вовсе не изменился, только залегшие под глазами тени стали еще темнее и выразительно говорили о множестве ночей, проведенных без сна. - Я ведь теперь частное лицо. Мне не нужна весомая причина, чтобы куда-то ехать. - Да, я слышал, - проговорил Доминик, все еще не в силах справиться с растерянностью. - Но я думал, что вы... вы... - Буду сотрудничать с месье Макроном? - закончил за него Казнёв с кривой ироничной улыбкой. - Боюсь, в его "новом мире", как он говорит, я пришелся бы не ко двору. Скажу честно, мы никогда с ним сильно не ладили... - Понимаю, - кивнул Доминик, стараясь не обращать внимания на то, как торопливо и тревожно, точно перед принятием важного решения, колотится его сердце. - Я ведь в этом "новом мире", как выяснилось, тоже не нужен. - В этом я не сомневался. Таких, как вы, из любого нового мира будут изгонять первыми. И все же... - рассеянным жестом Казнёв поправил рукав пальто, смахивая с него несуществующие пылинки. - И все же в Ассамблее будет вас не хватать. - Ну, пусть теперь перебиваются без меня как-нибудь, - буркнул Доминик, вытаскивая, наконец, ключи от машины. - А вы... почему вы здесь? Казнёв замолк. Лицо его исказилось, точно он пытался заговорить, но в то же время что-то мешало ему это сделать. Доминик крепко сжал ключи в кулаке. Он не мог понять, что происходит - или понимал, но просто не хотел в это верить. - Традиций больше нет, - сказал он, точно пытаясь напомнить Казнёву о чем-то, что тот забыл. - Я знаю, - надтреснуто отозвался тот. - Не только для нас. Говорят, господин Макрон настоятельно не рекомендовал кому-либо в своей партии блюсти их. Они снова замолчали, глядя друг на друга; едва ли не впервые в своей жизни Доминик не знал, что ему сказать. Брюки его все-таки промокли, и он, ощущая, как холодная ткань липнет к коже, коротко переступил с ноги на ногу. Казнёв, которого тоже порядком залило, несмотря на зонт, как будто и не замечал каких-либо неудобств. - Традиций больше нет, - медленно проговорил он, не отводя напряженного взгляда от лица своего собеседника, - но, если подумать, кроме них... кроме них существует что-то еще. Вот теперь Доминик почувствовал, что готов окончательно спятить. Впрочем, спятил уже давно и бесповоротно весь мир вокруг него, а он лишь включался в грозившую порядком затянуться тенденцию. Подняв руку с ключами, он нажал на кнопку брелка, и "Пежо" приветливо мигнул фарами. Казнёв, заметив это краем глаза, едва не подпрыгнул и рывком обернулся, чтобы затем медленно, почти заторможенно перевести взгляд обратно на Дора. - День выдался дерьмовый, - объяснил Доминик, огибая его и подходя к машине. - Поедем куда-нибудь выпить? Дважды повторять не требовалось. На лице Казнёва расцвела улыбка; на сей раз он не стал скрывать радость, которая как будто мгновенно осветила все его существо. - С удовольствием, - ответил он, неловко перепрыгнул через разлившуюся у тротуара лужу, обогнул машину и распахнул пассажирскую дверь.