Многие знания

Настроение у Жоржа с утра было отличным. Он выспался достаточно, чтобы не ощущать себя живым трупом, продуктивно обсудил с Жаке и Мазьолем перспективы развития железнодорожной сети, а затем отправился в Елисейский дворец - де Голль вызвал его к полудню, и Помпиду рассчитывал после беседы тет-а-тет остаться еще и на обед. Не то чтобы ему улыбалось есть полуостывший суп, который обычно подавали в президентской резиденции, но ради общества генерала можно было, пожалуй, и потерпеть. В общем, ничто не предвещало беды, когда Жорж заходил в залитую солнцем приемную главы республики. - Добрый день, - поприветствовал он секретаря. Тот поднял голову от своих бумаг, покосился на закрытую дверь президентского кабинета и проговорил, как будто извиняясь: - Генерал сейчас занят. К нему пришли. Жорж с удивлением покосился на часы. Без пяти минут двенадцать. Представить, что де Голль, чья пунктуальность подчас приобретала форму мании, позволит себе хоть на минуту отступиться от намеченного расписания, было невозможно, и поэтому Жорж беззаботно ответил: - Я подожду. Кивнув, секретарь вернулся к документам, а Помпиду, не зная, чем себя занять, принялся бесцельно шарить взглядом по приемной. Обстановка была ему хорошо знакома, и с момента его последнего визита в Елисейский дворец не изменилась ни в чем; стрелки часов, точно издеваясь, ползли вдвое медленнее обычного, и Жорж успел впасть в пространное оцепенение, знакомое каждому, кто вынужден ожидать своей очереди под чьей-нибудь дверью, как вдруг из кабинета раздался шум, затем - резкий звук удара о стену, затем - вопль, исполненный неприкрытой яростью. - Убирайтесь! Убирайтесь отсюда! Вопль, вне всякого сомнения, принадлежал генералу. Спустя секунду дверь кабинета распахнулась так резко, что едва не слетела при этом с петель, а в приемную выскочил какой-то человек, лицо которого Жорж смутно вспомнил - тот был из "новеньких", депутатов, впервые попавших в Ассамблею по результатам последних внеочередных выборов. Теперь этот несчастный, растеряв всю свою степенность, бежал прочь настолько быстро, насколько позволяли его ноги. Его можно было понять, ведь ему приходилось спасать свою жизнь. Генерал появился в приемной тут же - бледный, с перекошенным лицом, и от одного его вида секретарь чуть не свалился на пол вместе со своим стулом. Да и у Жоржа, привыкшего ко многому, сердце на секунду ушло в пятки, но он не позволил себе остаться в стороне от происходящего. - Генерал! - воскликнул он, кидаясь де Голлю наперерез. - Генерал, что происходит? Откровенно сказать, это было весьма рискованно - все равно что бросаться под танк или, по крайней мере, разогнавшийся грузовик. Но де Голль все же остановился, что дало беглецу время скрыться за дверью. Помпиду заступил генералу дорогу, и тот, к счастью, не стал делать попыток продолжить погоню. - Вы видели? - вопросил он, все еще сам не свой от переполнявших его чувств. - Вы видели этого мерзавца? - Конечно, видел, - закивал Жорж, теряясь в догадках, как злосчастный посетитель умудрился довести главу республики до такого состояния. Но сейчас лучше было не задавать вопросов и вообще не произносить ни единого лишнего слова. - Возмутительно, - тем временем продолжал генерал, но уже более спокойным голосом; его тяжелое дыхание также постепенно усмирялось. - Нет, это дьявол знает что такое! Если он еще раз попадется мне на глаза... - Я полагаю, что у него хватит ума этого не делать, - негромко заметил Жорж, косясь на секретаря; тот смотрел на генерала расширенными от ужаса глазами и, кажется, про себя каялся на всякий случай во всех совершенных грехах. - Вы хотите отложить наш разговор? Тут де Голль, все это время смотревший поверх его макушки в сторону захлопнувшейся двери приемной, наконец опустил глаза на него. Генерал как будто только сейчас осознал, кто стоит рядом с ним; взгляд его оттаял, приобретя свое обычное выражение, хотя последние остервенелые отблески все еще метались в нем. - Отложить? Он этого не стоит, - заявил он и отступил, движением головы приглашая Помпиду следовать за собой. Прежде чем скрыться в кабинете следом за генералом, Жорж успел увидеть, как секретарь трясущейся рукой извлекает из ящика стола небольшую склянку, источающую терпкий травянистый запах; если глаза не обманули Помпиду, то склянка эта была уже опустошена более чем наполовину. Закрывая за собой дверь кабинета, Жорж не сразу заметил подвернувшуюся ему под ноги чернильницу; некрасиво примятая с одного боку, она валялась на паркете, трагично истекая последними каплями своего содержимого. На стене рядом чернело гигантское паукообразное пятно, при виде которого Жорж едва сдержал рвущийся из груди удивленный возглас. Естественная опаска человека, столкнувшегося лицом к лицу с разъяренным де Голлем, постепенно оставляла его, уступая место столь же естественному любопытству. - Могу я задать вопрос, - кротко поинтересовался он, переводя взгляд с пострадавшей стены на генерала, который уже занял свое обычное место за столом, - чем этот несчастный вызвал ваше негодование? - Несчастный? - фыркнул генерал, хмурясь. - Кого вы называете несчастным? Ему самое место в исправительном доме! Неправильное словоупотребление в этом случае было смерти подобно, и Жорж тут же поспешил загладить свою ошибку: - Мне сложно оценивать его поведение, не зная всей сути дела. - Я бы не назвал это "делом", - процедил генерал, наблюдая исподлобья, как Помпиду присаживается на стул напротив него. - Это... это... представьте себе, я даже не знаю, как это можно назвать. Если бы мне еще полчаса назад сказали, что такое может произойти, я бы не поверил. - Я думаю, что всему можно найти рациональное объяснение, - мирно сказал Жорж, извлекая из кармана зажигалку и портсигар. Де Голль отнесся к его словам без всякого энтузиазма. - Объясните мне тогда, - мрачно сказал он, барабаня кончиками пальцев по столешнице, - почему этот человек пришел сюда под предлогом решения некоей "деликатной проблемы", как он выразился, когда просил его принять, а затем без всякого стеснения, как будто это совершенно в порядке вещей, предложил мне себя. Жорж замер, не донеся сигарету до рта. В первую секунду он даже не понял, о чем идет речь - настолько не вязался смысл произнесенных генералом слов с ним самим, его образом, окружающей его обстановкой. - Если я вас правильно понял... - осторожно начал Жорж, но де Голль нетерпеливо перебил его: - Вы все поняли правильно! Сложно понять превратно того, кто ложится на стол и спускает штаны вместе с бельем. Сигарета оказалась очень кстати. Только сделав глубокую затяжку, Помпиду смог составить осмысленную фразу из тех нечленораздельных звуков, что теснились у него на языке: - Возможно... Уважение и восхищение, которое испытывают к вам члены нашей партии, может принимать самые разные формы... - Вы мне льстите, - отмахнулся де Голль с раздражением. - Перед тем, как приступить к действиям, этот господин нес какую-то чушь. Как будто вступить с ним в связь - едва ли не моя обязанность. Или что-то вроде традиции. На последнем слове Жорж невольно вздрогнул. Ему совершенно точно уже приходилось слышать его - в невнятных шепотках в кулуарах Бурбонского дворца, стихающих при приближении премьер-министра, или в странных шутках и намеках, смысла которых он не понимал, в отличие от многих из тех, кто занимал свое место в Ассамблее еще при прошлой республике. Помпиду не придавал этому большого значения, а теперь, как оказалось, зря - все, как ему казалось, невинные и в чем-то дурацкие каламбуры, которыми депутаты обменивались с видом заговорщиков в перерывах между заседаниями, приобретали какой-то совсем иной, сюрреалистичный и даже пугающий смысл. - Мне уже приходилось слышать о чем-то подобном, - проговорил Помпиду задумчиво. - Но не приходило в голову уточнить. - Тогда уточните, - припечатал генерал, брезгливо морщась. - Я хочу знать, чем занимаются втайне от нас эти лощеные болваны. В конце концов, кто знает, не придет ли им в голову мысль заслать ко мне целую делегацию? Жорж даже поперхнулся. - Не думаю, что это возможно, - сказал он, на что де Голль отрезал: - Я на вашем месте не был бы так уверен. На этом обсуждение происшествия было исчерпано, и в своей дальнейшей беседе ни Жорж, ни тем паче генерал не возвращались к нему. Как и ожидал Помпиду, за обсуждением текущих дел последовало приглашение на обед; таким образом, в Матиньон он возвратился около половины третьего и сразу же вызвал к себе помощника. - Я могу быть вам полезен? - тот смотрел на Жоржа с такой преданностью, что в свете последних событий это внушало некоторые подозрения. - Свяжитесь к месье Бумелем и месье Шабан-Дельмасом, - сказал Помпиду. - Передайте им, что я хотел бы как можно скорее встретиться с ними в неофициальной обстановке. *** Самым сложным оказалось даже не переварить полученную информацию (в какой-то момент рациональное мышление Жоржа предусмотрительно отключилось, и он никак не оценивал то, что ему рассказывали, а просто принимал его к сведению и смирялся с ним, как смиряются с вестью о стихийном бедствии), а преподнести ее генералу так, чтобы последнего не хватил удар. Поразмыслив немного, Помпиду выбрал для своего доклада спокойный и деловитый тон - тот, которым ему не раз приходилось отчитываться перед де Голлем о текущих проблемах и действиях правительства. Главным было не допустить в своей речи ни одной неуместной пошлости и не сорваться на истерический хохот. - Я обсудил с главой нашей фракции и председателем Ассамблеи подробности вчерашнего происшествия, - сказал Помпиду на следующий день после того, как он стал свидетелем побега незадачливого депутата из президентского кабинета. Де Голль откинулся на спинку кресла, сложил руки на животе. Лицо его мимолетно исказилось в гневной гримасе, и Жорж невольно поежился, поняв, что в случае чего станет первой жертвой вновь разыгравшейся бури. Впрочем, ему было не привыкать. - Итак? - вопросил де Голль, буравя его взглядом. Жорж не позволил себе откашляться, сглотнуть или слишком долго разворачивать составленную записку - словом, любым способом потянуть время: такие уловки только ввергли бы генерала в еще большее раздражение. - Месье Шабан-Дельмас разъяснил мне, - начал Жорж, слыша свой голос как бы со стороны (весьма немалая часть его разума все еще не могла поверить в происходящее), - что традиция, позволяющая вышестоящим членам политической иерархии вступать в связь с нижестоящими, действительно существует. Де Голль не изменился в лице, только сделал глубокий вдох и от того как будто надулся. Но никакой обличительной триады или отповеди не последовало, и Жорж продолжил: - Многие относят ее появление к эпохе Первой Республики, но затрудняются сказать, при каких обстоятельствах это произошло, или назвать имя того, кто первый предложил ввести в нашем кругу подобный обычай. Суть чрезвычайно проста: те, кто занимает более высокий пост, имеют специальные прерогативы в отношении подчиненных... при Четвертой республике главой иерархии был, - Помпиду некстати вспомнил, с каким мечтательным оттенком в голосе говорил об этом Шабан, и невольно передернул плечами, - председатель Ассамблеи. Ныне это исключительное положение занимает президент республики. Его прерогативы распространяются на всех... начиная с премьер-министра. Молчание продолжалось ровно столько, чтобы Жорж успел испугаться. - И что же, - проскрипел де Голль с нескрываемым отвращением, - многие принимают участие в этой вакханалии? "Пронесло", - мелькнуло в голове у Жоржа, но ради сохранности собственного рассудка он решил не задумываться, к чему относилась эта мысль. Лучше было сосредоточиться на разговоре. - Никто не ведет подсчет, - ответил он. - Возможно, каждый третий из вовлеченных в эту систему хоть раз становился объектом чьих-либо притязаний или выдвигал эти притязания сам. Но их может быть и больше. Не все рассказывают о своих похождениях. - И что же, - тон де Голля стал угрожающим, - вы хотите мне сказать, что все они добровольно идут на это? Помпиду вздрогнул. Тот же вопрос он задал утром Шабану и Бумелю - и не смог получить от них внятного ответа. Они говорили уклончиво, прятали взгляд, словно двоечники, и Жорж мог только догадываться о том, что скрывается за их бесконечными путаными экивоками. - До откровенного насилия не доходит или доходит чрезвычайно редко, ибо все боятся огласки, - произнес он, заставляя себя не отводить взгляд, подобно своим утренним собеседникам, ведь ему самому нечего было скрывать. - Однако для многих соблюдение традиции связано с подтверждением своего статуса, своей... исключительности, принадлежности к высшему кругу. Даже если они выступают в роли, как их называют, "жертв". Поэтому тот, кто отказывается "исполнять свои обязательства", может подвергнуться остракизму со стороны членов своей же партии. - А те, кто уже впутался в это, хотят затянуть и остальных, - обрубил де Голль. Помпиду кивнул. Это приходило и ему в голову. Генерал поднялся из-за стола. Жорж с тревогой наблюдал, как тот меряет кабинет шагами. Впрочем, де Голль не торопился вновь впадать в ярость: напротив, он был неколебим и сосредоточен, как всегда при решении срочной проблемы. Несколько минут он о чем-то размышлял, а затем, остановившись, обратился к Жоржу: - Я никогда не сомневался, что парламентарии в этой стране давно забыли о нравственности, но это переходит всяческие границы. Объявите Бумелю и Шабану: если мне станет известно, что кто бы то ни было из депутатов играет в эти грязные игры и, тем более, прибегает к любого рода насилию - я лично позабочусь о том, чтобы он был лишен неприкосновенности и отдан под суд. - С удовольствием, - ответил Жорж, ничуть при этом не кривя душой. - А вы следите за своим ведомством. Я не хочу, чтобы в правительстве занимались подобными вещами. - Обязательно. На этом разговор был закончен. Де Голль, явно удовлетворенный его исходом, вновь устроился за столом, а Жорж, чувствуя какое-то противоречащее здравому смыслу облегчение, собрался уходить. Генерал, по своему обыкновению, не стал провожать его, но неожиданно окликнул у самой двери: - Постойте! Я хочу спросить... Жорж обернулся. Де Голль сидел неподвижно в кресле, но в лице его что-то переменилось: на нем бродило непонятное, давно не виданное Жоржем выражение. - Да, генерал? - Как вы считаете, - вопросил де Голль, прищуриваясь; но даже из-под его тяжелых век было видно, что в глазах его пляшут дьявольские искры, - месье Миттеран, будучи членом оппозиции, тоже становился, как вы сказали, "жертвой"? Помпиду ощутил себя так, будто ступил на минное поле. Более того - не просто ступил, а его вытолкнули туда, бесцеремонно схватив за шкирку и дав пинка. - Я не уточнял, - осторожно сказал он. - Возможно, месье Бумель может знать... - Нет-нет, не спрашивайте, - поспешно оборвал его де Голль, возвращая своему лицу и взгляду обычное мрачное и отстраненное выражение. - Это не имеет отношения к делу. Можете идти. По-прежнему предпочитая не задумываться, Помпиду вымелся из кабинета. Вид у него, наверное, был тот еще, потому что секретарь, столкнувшись с ним взглядом, ощутимо побледнел и вновь полез в свой заветный ящик. Жоржу, впрочем, не было до этого дела. Как и всякий человек, чьи представления о мире претерпели весьма сокрушительные изменения, он чувствовал настоятельную потребность успокоить нервы - и поэтому торопился в Матиньон, где в одном из ящиков секретера было припрятано кое-что посущественнее, чем валерьяновая настойка.