*
щеки от слез скользкие. шумящая напряжением в проводке тишина застыла в комнате и у васи голове. он садится на край кровати, шеи касается теплое дыхание, шуршит одеяло и над ухом слышится ее голос. — ты чего, вась? шакулин молча встает с кровати, оставляя за собой холодный шлейф пустоты. поднимает с пола штаны, достает из кармана пачку, натягивает эти штаны на себя и ищет в темноте футболку. находит толстовку, быстро влезает в нее и выходит босиком на балкон. у почти пустой пепельницы лежит зажигалка, а ночная москва встречает глухой пустотой двора. горят желтыми рыбьими глазами фонари. тишина хрустит от васиных всхлипов. пахнет горечью от сигарет. вздымается грудь, от холодного воздуха саднит в носу. опять все испортил. вася затягивается до мушек перед глазами, прижимается затылком к стеклу двери и чувствует сжимающую свободу в кончиках пальцев. он всегда волен делать то, что хочет. но почему-то это всегда ведет к вот таким трусливым побегам на балкон посреди ночи. назад в комнату — не хочется. хоть тут и холодно ужасно. хочется назад на пару недель. или хотя бы дней. хотя лучше, наверное, чтобы васи вообще не было. тогда бы и всего этого — не было. никто бы не обижался и не страдал — господи — из-за него. но вернуться приходится. вернуться в комнату приходится. и лечь рядышком с гришечкиной приходится, и соскользнуть в плохой и мутный сон — тоже. в тяжелый и вязкий. липкий и душный, как снег в марте, который зацепился за перила балкона, когда вася ушел в тепло.*
вася мнется вокруг него и пытается извиниться. с гришечкиной калинкин все также громко смеется, ведь она-то не виновата. ей тоже от васи досталось. шакулин зависает в одну точку. и правда лучше бы его и не существовало. две пары глаз смотрят на него одинаково. хоть один осуждает, а другой — жалеет. васе чужой жалости не надо. васе уже ничего не надо. отстаньте.*
снег вьется с неба цвета старой бумаги огромными хлопьями, падает вниз и пропадает в черном полотне мокрого асфальта. вася стоит посреди этой черноты. в кармане звонит телефон. он не слышит. снег тает на щеках, липнет к коже, перхотью ложится на волосы. падает за шиворот, оставляя мокрые поцелуи-следы. вася не сдерживается и снова плачет. достает телефон и смотрит на экран. женя. какая же все-таки вселенная сука, раз подсунула ему людей с одинаковым именем. попросит себе на надгробии надпись «любил женю». пусть они себе голову поломают, кого из них. а утром болит горло, ознобом бьет по телу и температура не смешно высокая.*
— прости меня. слова путаются в жениных волосах. — какой же ты дурак. калинкин прижимает его к себе сильнее, зажмуривается и чувствует, как ухает под ребрами чужое сердце. вася слезами давится, но хочет улыбнуться. весь дрожит и сейчас, кажется, его наизнанку вывернет. он бледный, осипший, приперся к нему в ночи. — я ушел. я ради тебя… из-за нее… — чщ. прижимается губами к горячему лбу слышит, как он опять плачет на плече. последний раз он будет для него жилеткой, в которую можно выплакаться. последний раз он от нее уходит и последний раз женя жертвует покоем ради него. женя его последний раз прощает и надеется, что больше не придется. а пока будет возиться вокруг васи всю ночь, пока ему легче не станет.