сирень из бисера

однажды, когда мне не будут страшны никакие расстояния, я пойду к тебе. - "сад изящных слов" , макото синкай

весна наступает тогда, когда зацветает сирень. чонгук видел её каждый день возле конечной станции метро, рядом с которой была его съемная квартира, пока её не срубили в начале апреля, как раз тогда, когда на ней должны были начинать появляться пурпурно-розовые бутоны. кажется, это был четверг; может, и пятница, может быть, даже суббота - нет, наверное, всё-таки не суббота, потому что чонгук чётко помнит, что ехал на учёбу, а на третьем курсе у него была пятидневка. но это точно была первая неделя апреля: терпкие дожди, какие бывают только ранней весной, шли столбом и не собирались в ближайшее время прекращаться. чонгуку нравилось, даже несмотря на то, что у него в то время сломался зонтик, а на новый стипендии, конечно, не хватало, и по будням он промокал насквозь. дожди пахли небом и заставляли его чувствовать себя живым. в тот четверг, или пятницу, или какой там был день недели дождь традиционно начался ещё с ночи и, когда чонгук закрывал за собой дверь и выходил из дома, уже был в самом разгаре. именно тогда, виляя между грязными лужами и прижавшимися друг к другу телами, чонгук внезапно понял, что сирени больше нет. на пеньках, оставшихся после срубленных кустов, теперь сидел какой-то невысокий парень в одной клетчатой рубашке и сжимал в руках что-то блестящее. иногда возле него останавливались прохожие, и чонгук даже издалека узнавал их противные лица: вечно дребезжащих бабулек у подъезда, жалующихся на современную молодёжь, соседа с верхнего этажа, который должен был ему две тысячи вон ещё с прошлого года, и другого соседа, который однажды его затопил. наверное, он бы узнал и остальных, если бы в какой-то момент ему не надоело их разглядывать. чонгук прятался под навесом местной дешевой кофейни, где кофе всегда был удивительно невкусным; сегодня он вышел немного раньше, чем нужно, и у него было на это время. ему не очень нравилось, когда у него было свободное время: это был лишний повод подумать, а апрель никогда не наводил его на хорошие мысли. парень возле пеньков, видимо, порядком уставший от вопросов надоедливых местных, прикрывал прозрачным зонтиком то блестящее, что раньше держал в руках. с такого расстояния чонгук не мог точно рассмотреть, что это было, зато видел, что у зонтика поломаны три спицы - точно так же, как и у него. от этого почему-то хотелось улыбаться. чонгук помнит, что оставил тогда бумажный стаканчик с остатками кофе на нижней ступеньке у метро и по привычке обернулся, чтобы посмотреть на сирень, но вместо неё увидел только высветленные волосы парня у пеньков и его тонкие пальцы, дрожащие от холода. под его зонтиком, обмытые дождевой водой, блестели несколько комочков из бисера, которые вблизи оказались бутонами цветов. чонгук подумал, что обязательно подойдёт к этому парню на обратной дороге из университета, если тот всё ещё будет здесь стоять, и что-нибудь у него купит, пусть даже это обойдётся ему в полстипендии. ему нравились такие необдуманные поступки - и до сих пор нравятся - потому что, как и дождь, они заставляют его чувствовать себя живым. чонгук на самом деле помнит тот день совсем не настолько хорошо, как ему хотелось бы. у него остались только обрывочные записи из дневника, который он раньше вёл кое-как, своя не самая лучшая память и ещё чимин, его одногруппник, с которым он тогда снимал квартиру, но позвонить ему вот так внезапно, чуть ли не посреди ночи, просто для того, чтобы спросить: "ты помнишь, как всё началось?", чонгук не может. он вообще не знает, почему решил обо всём этом вспомнить: наверное, апрель на него пагубно влияет. и все остальные месяцы тоже. апрельские вечера никогда не были тёплыми, но в тот день воздух, кажется, вообще не грелся и застывал на ладонях, отпечатывая красные следы на пальцах. несмотря на это, парень у пеньков всё ещё оставался возле метро даже тогда, когда уже совсем стемнело. чонгука задержал один из преподавателей (он до сих пор его терпеть не может и переходит на другую сторону улицы, если случайно где-то его встречает), поэтому он возвращался домой гораздо позже, чем обычно, и с абсолютно отвратительным настроением. он вышел из метро как раз тогда, когда парень начинал собирать оставшиеся вазочки с цветами. чонгук купил у него пурпурно-розовую сирень из бисера, наверное, чтобы она напоминала ему о весне вместо настоящей, срубленной. сейчас она напоминает ему совсем не об этом. а потом они почему-то начали разговаривать; чонгук не помнит, почему конкретно, и не помнит, о чём вообще был этот разговор, но парня звали юнги, и у него был приятный голос, приятный смех и он весь в целом был каким-то приятным. чонгук не может точно объяснить, что это значит, но это первое, что до сих пор приходит ему в голову, когда он думает о нём. и когда не думает тоже. просто как-то так исторически сложилось, что даже когда чонгук пытается не думать о юнги, он всё равно о нём думает. юнги немного шепелявил, говорил медленно, словно тщательно раздумывая над каждым словом, и отдаленно пах морем. возможно, последнее чонгуку только казалось, потому что юнги был из тэгу (это он узнал не в первую их встречу, а чуть позже), и там моря нет. возможно, море просто ассоциировалось у чонгука с чем-то уютным и домашним, и он сам придумал этот запах. это неважно, потому что для него юнги всегда будет пахнуть соленым ветром, мягко смеяться и кутаться в чужие куртки от холода. в тот вечер юнги был удивительно открытым для обычного себя - того самого, настоящего, которого чонгук по кусочкам собирал все их недолгие встречи. он всегда относился к нему немного по-другому, чем к остальным, и чонгук до сих пор не понимает, с чем это связано. может быть, на самом деле настоящим юнги был только с ним. может быть, нет. не то чтобы это имело значение. юнги был разным, спокойным и раздраженным, смелым и неловким, замкнутым и эмоциональным, улыбающимся и плачущим, но он всё ещё оставался юнги - тем юнги, которого чонгук помнит, тем юнги, которого чонгук будет помнить всегда. иногда чонгуку начинает казаться, что юнги живёт только в пыльных уголках его подсознания, что его никогда не существовало в реальности, и тогда он звонит чимину. чимин всегда отвечает, даже посреди ночи, даже если ворчит и грозится поменять номер телефона. он неизменно говорит: "тебя можно вместо календаря использовать. я как раз забыл, что уже наступил апрель" и "да, я помню юнги. да, я помню, как всё начиналось". интерпретация чимина нравится чонгуку больше, потому что она звучит более сухо и не вызывает столько эмоций, как его собственная память. если верить чимину, в тот день ("четверг, чонгук. это точно был четверг, поверь мне на слово. такое случается только по четвергам") они с юнги говорили всего пятнадцать минут. с каждой новой встречей это число увеличивалось; сначала чонгук лишь немного опаздывал на пары, когда останавливался возле юнги и перекидывался с ним буквально парой слов. он покупал невкусный кофе рядом с метро и приносил его юнги, чтобы тот не мерзнул, или закутывал его в свою куртку, если снова шли терпкие апрельские дожди. потом они стали чуть дольше говорить по вечерам. иногда они расходились настолько поздно, что чимин переставал ждать чонгука, чтобы вместе поужинать, и просто оставлял ему тарелку с холодным рисом на столе. иногда юнги вообще не появлялся у метро, и чонгук не знал, почему. может, он просто не успел сделать новые цветы. или что-то другое, что-то, связанное с его обычной жизнью, о которой чонгук ничего не знал. он предпочитал не спрашивать, потому что юнги бы всё равно не ответил. это было главное и единственное табу в их разговорах обо всём: не затрагивать жизнь юнги вне пеньков, оставшихся после срубленной сирени, и плетения из бисера. именно поэтому у чонгука иногда складывалось впечатление, что он придумал юнги, а часть про его обычную жизнь просто ещё не успела прогрузиться в мозге, как в не очень хорошей компьютерной игре. по сути, чонгук не знал о юнги ровным счётом ничего и в то же время знал очень многое. он знал его имя, возраст, город, в котором он родился, его любимый кофе и что заставляет его улыбаться особенно ярко. он не знал, зачем юнги плетет цветы из бисера и продаёт их, почему он начал делать это именно сейчас, в апреле, когда и настоящих цветов достаточно, где он живёт, на кого учится и что делает его по-настоящему счастливым. но чонгуку хватало и того, что у него было. сейчас, вспоминая тот холодный апрель, чонгук думает, что должен был сделать первый шаг гораздо раньше. тогда, возможно, всё сложилось бы совсем иначе. возможно, он смог бы что-нибудь придумать, устроиться на подработку и собрать хоть немного денег. возможно, всё закончилось бы точно так же. он не знает. это неважно, потому что в тот самый холодный апрель чонгук ничего не сделал, и он не может вернуться во времени. в какой-то момент юнги начал чаще исчезать, порой даже на несколько дней, ничего не объясняя. не то чтобы он должен был что-то объяснять, конечно; они с чонгуком были друг для друга просто знакомыми (если вообще кем-то были), но чонгуку всё равно было очень по-детски обидно из-за этого. он не мог позвонить юнги, потому что они не обменивались номерами, не мог внезапно приехать к нему, потому что не знал его адрес, не мог практически ничего, кроме как ждать, словно верная собачка, и запихивать глубже в глотку свои вопросы. в последний день третьей недели апреля юнги принёс к метро небольшую коробку из-под печенья с бисером и предложил чонгуку прогулять пары, чтобы научиться плести цветы. отросшие тёмные корни оттеняли его синяки под глазами. чонгук помнит, что собирался тогда спросить, что с ним происходит, но вместо этого снова промолчал, перебирая в замерзших ладонях маленькие бусины. кто он такой, чтобы лезть в его жизнь? у юнги были тонкие и длинные пальцы, которыми он часто поправлял волосы, отвлекаясь от плетения. чонгук подумал, что он, наверное, играет на фортепиано, очень красиво играет, так, что перехватывает дыхание, что музыка льется из-под подушечек его пальцев легко и естественно. а, может быть, и нет. в основном все знания чонгука о юнги были лишь догадками, составленными по крупицам из его слов и наблюдений за ним. в какой-то момент он перестал понимать, что было правдой, а что - лишь его выдумкой. юнги помогал чонгуку плести, накрывая его ладони своими и аккуратно нанизывая маленькие белые бусины одну за другой, чтобы получились бутоны подснежников. сначала чонгук попросил его сплести сирень, но юнги ответил, что не любит делать одни и те же цветы дважды. от него пахло морем, как и всегда, и ещё чем-то стерильным - кажется, так пахнут больницы, если ты проводишь в них слишком много времени. чонгук чётко помнит, что спросил в тот день: "ты в порядке?", и юнги слабо кивнул головой, приклеивая подснежники ко дну глиняной вазочки. тогда снова начался дождь, но не тёплый и мягкий, а леденяще холодный, словно сейчас совсем не апрель, а ноябрь, и с деревьев опадают последние одинокие листья. они прятались под навесом кофейни, пили ужасно горький эспрессо и говорили, кажется, о судьбе. о том, как странно иногда пересекаются чужие жизни и имеет ли это хоть какой-нибудь смысл. юнги рассказал чонгуку, что научился плести из бисера от старенькой бабушки, которая лежала с ним в одной палате, когда он болел гриппом в старшей школе, и что она любила повторять, что ничего в жизни не бывает случайно. его глаза блестели от капель дождя, оставшихся на ресницах. именно таким юнги предстает в его памяти, когда чонгук прикрывает веки: с влажными волосами, блестящими глазами и бледными пальцами, сжимающими такие же бледные бутоны из бисера. будто бы юнги сам был сплетен из бисера. это была пятница, последний день третьей недели апреля, они говорили слишком долго для их обычных встреч и впервые обнялись на прощание. чонгук знает, потому что рассказал об этом чимину, когда вернулся домой; чимин тогда сидел на кухне и курил прямо в приоткрытую форточку ментоловые сигареты. у него был отвратительный день и отвратительный месяц, но он всё равно внимательно выслушал всё, что чонгук ему говорил (наверное, нужно как-то позвонить ему и хотя бы раз нормально поблагодарить его за это). чимин отряхнул пепел в окно и сказал: "если быть объективным, то он тебе нравится". чонгук засмеялся. если быть объективным, то юнги ему никогда не нравился, потому что "нравится" - это слишком нелепое слово для того, чтобы описать, что он для него значил. юнги просто был, был в жизни чонгука, и этого было достаточно. он и сейчас есть на самом деле: незримо, но есть, и, наверное, будет всегда. или, может, это просто апрель делает чонгука слишком сентиментальным. после той встречи юнги пропал ещё на несколько дней, и чонгук думал, что он уже вряд ли появится до начала мая, но всё равно по дороге на учёбу и обратно внимательно всматривался в пеньки возле метро, словно от его взгляда юнги мог там материализоваться. двадцать девятого апреля юнги снова был там, будто ничего и не произошло, и держал в руках оранжево-желтые ноготки. он сказал: "ты знал, что ноготки на языке цветов - это отчаяние?", и его голос дрожал, а глаза были красными и заплаканными. наверное, тогда всё и началось. тогда впервые треснуло и развалилось в щепки их главное правило: не говорить об обычной жизни юнги. "обычная жизнь" сама развалила его. они пили ром на деньги чонгука в баре вниз по улице, где утром не было почти никого, кроме нескольких пьяниц, потому что юнги был не в порядке, а, значит, чонгук был не в порядке тоже. это простое математическое следствие. ром был паршивым и горьким, зато бодрящим, и дыхание юнги после нескольких глотков перешло на нормальный темп. его веки были прикрыты, но чонгук видел, как подрагивают его глазные яблоки, словно он сдерживался, чтобы не расплакаться. юнги дергал ногой, задевая ступни чонгука под столом, и перебирал в руках яркие лепестки ноготков, выделяющиеся на фоне тёмных стоек и стаканов. он говорил мало и невнятно, будто кто-то хлопал его по спине, чтобы он выплевывал слова. чонгук понял только то, что ему нужны деньги, много денег, столько денег, сколько он никогда не заработает никаким плетением из бисера. и ещё то, что его младшая сестра, кажется, умирает, а его даже не пускают к ней в палату. в тот день они впервые поцеловались, потому что за окном снова начался терпкий дождь и потому что юнги всё ещё был не в порядке. чонгук помнит, что в баре было темно и холодно, что юнги плакал ему в губы, и поцелуй был со вкусом дождя и неба. а потом юнги ушёл, оставив за собой лёгкий шлейф из запаха моря и медицинских препаратов, и они притворились, что ничего это не было. чонгук забрал себе оранжевые ноготки и подарил их чимину; они всё ещё стояли у него на рабочем столе, когда чонгук звонил ему прошлым апрелем. наверное, со стороны чимина вся эта история выглядит очень забавно. однажды, кажется, пару лет назад, он спросил у чонгука, почему он до сих пор помнит юнги. это глупый вопрос. чонгук не знает на него ответа. он никогда не пытался запоминать юнги специально: юнги просто приклеился к его памяти, как липучка, а чонгук решил, что, может, так и должно быть. может, у юнги такие химические свойства, что его не хочется отпускать. в следующий раз они встретились уже в мае. чонгук не любит май: он слишком жаркий, слишком зелёный, и в мае не идут дожди, а если и идут, то не терпкие и приятные, как в апреле, а солнечные. в мае больше лета, чем весны. чонгук не думал о юнги всё то время, которое его не было (или, скорее, пытался убедить себя, что не думает о нём). ему нужно было досдать долги по учёбе, потому что он не умеет выполнять ничего вовремя. наверное, если бы не встречи с юнги, всех этих долгов бы вообще не было. не то чтобы чонгука это волновало, конечно. юнги был в одной рубашке, как и в их первую встречу, и перебирал в пальцах несколько купюр, которые ему только что отдала пожилая женщина, купившая у него чёрную розу. он выглядел уставшим и каким-то не юнги - по крайней мере, не тем юнги, которого чонгук знал. хотя он и знал его всего-то один месяц; может, как раз тогда, разочаровавшимся и сломленным, он был настоящим собой. у юнги, наверное, такая работа - нравиться чонгуку любым: плачущим, улыбающимся, с синяками под глазами и без. сначала чонгук побаивался к нему подойти, но юнги сам заметил его и мягко кивнул, подзывая к себе. они стояли молча и вдыхали липкий майский воздух, забивающийся в ноздри, потому что иногда молчанием можно сказать гораздо больше, чем разговорами. чонгук помнит, что юнги кто-то позвонил; помнит гораздо отчётливее, чем ему хотелось бы. эту часть он был бы не против вырезать, и чимина он обычно просит её не рассказывать. это был первый и последний раз, когда чонгук видел наен, младшую сестру юнги. юнги после звонка побежал в метро, как ошпаренный, и чонгук, не зная, что ему делать, пошёл за ним. иногда он думает, что лучше бы этого не делал. дальше всё как в тумане: чонгук помнит только, как смотрел сквозь запотевшее стекло на маленькую девочку, лежащую в реанимации, и как юнги пытался зайти внутрь, но санитары хватали его за руки и просили успокоиться. кажется, у него дрожали ноги. сквозь стекло просачивался стерильный запах, какой бывает только в больницах, и что-то ещё, что чонгук до сих пор не может объяснить. чимин говорил, что так пахнет безысходность. юнги говорил, что так пахнет смерть. чонгук не знает, сколько часов они провели в больнице; возможно, это были дни или даже недели: время теряется среди бесконечных белых стен и таких же белых халатов. один из халатов двинулся к ним, когда юнги уже начинал засыпать, а майский вечер за окном медленно перетекал в ночь, и по его лицу всё было понятно. юнги, наверное, этого ожидал, потому что не плакал. юнги плакал потом, в белоснежном, издевательски стерильном туалете, плакал чонгуку в рубашку, вымочив её насквозь в слезах, когда они ехали обратно, но в тот самый момент он просто молча кивнул. он был на вкус как соленый ветер, и чонгук, целуя его, думал, что на самом не знает о нём ничего, а ещё - что он теперь, наверное, не будет приходить к метро и продавать цветы из бисера. и что чонгук, наверное, моральный урод, раз его это расстраивает больше, чем чья-то смерть. юнги и правда больше не приходил после того, как они расстались той ночью, когда наен умерла. чонгук ждал его какое-то время, и изредка ему даже казалось, что он видит его высветленные волосы в толпе, но они исчезали прежде, чем чонгук успевал подойти ближе. потеряться в сеуле среди миллионов огней, призрачных небоскребов, тянущихся своими верхушками к небу, чтобы дотронуться до него, нагретых майским зноем дорог и людей, идущих по ним, слишком просто, так что юнги не пришлось особенно стараться. возможно, он переехал и куда-то ещё: в тэгу к своим родителям или в другой город, где чонгук никогда его не встретит. но, наверное, это и к лучшему. юнги говорил, что ничего в жизни не бывает случайно, значит, в том, что им не пришлось узнать друг друга, как нормальные люди, начать встречаться и провести вместе ещё много-много апрелей, и маев, и других месяцев, или решить остаться друзьями, или расстаться через пару лет и никогда больше не встречать друг друга, тоже есть какой-то смысл. и неважно, понимают они его или нет. иногда чонгук проходит мимо метро и срубленных пней, и в его памяти всплывают отрывки их встреч и чужого тихого смеха, даже несмотря на то, что он уже давно не живёт в том самом районе на окраине сеула. иногда он убирает сирень из бисера с рабочего стола и кладет её в самый дальний ящик. иногда - достаёт её снова, вытирая с лепестков пыль. иногда чонгук звонит чимину посреди ночи и просит рассказать, как всё было, словно сказочника. иногда он бывает настолько завален работой, что не помнит вообще ничего, кроме того, что ему нужно купить пачку яиц. иногда он встречается с другими людьми, и ему кажется, что на этот раз всё точно серьёзно. иногда чонгук чистит зубы, стоя у зеркала, и ему внезапно становится так тоскливо, что он оседает на пол и пялится в стену, держа в руке щетку, как идиот. иногда чонгук скучает по юнги. иногда ему кажется, что так будет всегда. наверное, когда ему будет лет шестьдесят, он усадит своих внуков на колени и расскажет своим хриплым от старости голосом что-нибудь о юнги, о его высветленных волосах и мягких улыбках. о том, как странно иногда пересекаются чужие жизни, неважно, имеет это смысл или нет. о том, почему некоторые люди навсегда незримо остаются с тобой. иногда ему снится, как он встречает юнги на море в пусане, когда едет проведать родителей: апрель снова выдаётся холодным, поэтому песчаный берег пустует, почти не греясь под косыми солнечными лучами, и юнги в одной клетчатой рубашке у самой кромки воды выглядит слишком одиноко и нелепо. он ни капельки не поменялся. чонгук снимает кроссовки и босиком бежит по колючему песку, маленькие ракушки впиваются ему в кожу, оставляя красные следы; вечерний бриз щекочет лоб влажными от очередного дождя волосами. - привет, - сбивчиво говорит он, восстанавливая дыхание после бега, когда тормозит у берега. - я сегодня без кофе. юнги улыбается уголками губ и щурится от закатного солнца, запутавшегося в его светлых волосах. у него в руках сирень из бисера - пурпурно-розовый комочек посреди бесконечных серых волн.