Сквозняки

Арсений — мальчишка из кружка по рисованию. Вечно чумазый, какой-то нескладный и совершенно не выделяющийся ни талантом, ни «особенной подачей». Он просто есть, а Антона — рядом с ним — просто нет. Какой-то нескладный, но Антон, будучи ребенком любопытным, смотрит на него каждый раз, когда Арсений отворачивается. Совершенно не выделяющийся, но глаза его, голубые-голубые, становятся тем, от чего не отрывает свой взгляд Антон каждый раз. Порой это выходит ему боком — но Антон не забивает себе голову картинками удивленного и сбитого с толку Арсения, когда он встречается с ним глазами. Антону всего-то тринадцать, а Арсению — пятнадцать, когда он с осторожностью и детской непосредственностью интересуется о возрасте Арсения. Тот улыбается ярко, широко-широко, что Антон даже прикрывает глаза на момент — бога ради, ослепнет еще. Он разговаривает с ним наравне и не строит из себя не-пойми-что, как делают многие ребята из шахматного кружка, куда Антон ходит чисто из любопытства и чтобы понаблюдать за девчонкой Машкой из его школы, но в этом он никогда не признается. Но Арсений — просто мальчишка из кружка по рисованию — вдруг заменяет Антону одноклассников, с которыми он бок о бок уже семь лет, и некоторых ребят из двора. — Ты забыл вот здесь… — говорит Арсений Антону так неожиданно, что тот даже подскакивает на месте и пытается сделать вид, что вообще-то-так-и-должно-быть. Прожигает секунду взглядом щеку Арсения, а потом смотрит на свой мольберт. Арсений делает несколько аккуратных мазков, а потом — улыбается. Как всегда — широко, ярко, слишком светло. Антон снова прикрывает глаза. Антон по сравнению с ним чувствует себя маленьким глупцом и совершенно ужасным художником. Он сообщает это преподавательнице после занятия, когда Арсений уходит мыть стаканчик и палитру, а сам чувствует что-то странное внутри, но как-то превратить это ощущение в слова, а уж тем более дать этому название — нетушки, он не может, он только учится. Так отвечает ему преподавательница, и Антон фразу эту начинает приплетать к чему угодно, лишь бы только выделиться. Пока что только перед самим собой — но разве это делает его хуже? С Арсением легко и весело — он будто сам по себе является воплощением вечной радости. Антона это слегка удивляет: он не помнит человека, настолько жизнерадостного и чересчур непредсказуемого. Неожиданного — вот то слово, но Антон не рассматривает этот вариант — не успевает, его размышления перебивает мама. Когда она начинает говорить о будущей поездке в деревню, Антон не сразу может выбросить из головы размышления о том, какой Арсений… выделяющийся. Когда наступает конец весны, Антон вдруг понимает, что навряд ли увидит Арсения до сентября. Искренне говорит ему в последнее майское занятие: — Мне очень нравится, как ты рисуешь. Я бы хотел уметь так же… круто. Его хватает только на это, но Арсений, кажется, понимает, что хотел сказать этим «маленький глупец» Антон, улыбается, а в конце, когда все кисточки и нужные емкости убираются, листы с рисунками снимаются с мольбертов, приобнимает Антона и пару раз легонько-легонько хлопает его по плечу. Антону этого хватает на три месяца лета. Тридцать первого августа он просыпается со странным — и снова непонятным! — чувством в груди. Говорит, что хочет научиться рисовать лучше всех, и, когда мама с мягкой улыбкой сообщает, что у него есть все шансы на это, Антон внезапно понимает: нет, их нет. «Золотую» карточку вытянул Арсений еще давным-давно — тогда, когда Антон был маленьким глупцом и ничего не понимал. Теперь-то он знает. Антон приходит на кружок только в конце сентября — ему повезло заболеть, и теперь он топчется у порога, потому что в груди вновь происходит что-то странное. Ему неловко и стыдно: он столько упустил из-за какой-то дурацкой простуды, а теперь… Антон не успевает и слова сказать, как преподавательница оказывается перед ним, приветствует его с улыбкой и проводит к свободному месту. Антон не поднимает головы, а на сказанные «привет» едва помнимыми чужими голосами отвечает лишь кивком. Подходит к деревянному стулу, осторожно садится, после чего слышит радостное: — Ну ты и шланг! Арсений сидит совсем рядом — не так, как раньше. Теперь его — Антона — место вместе с Арсением прямо около окна, и он — взволнованный до чертиков — только смотрит на вытянувшееся лицо напротив и не верит своим глазам. На Арсении синяя рубашка — и глаза его — светящиеся от солнечных лучей из окна — особенно выделяются благодаря этому цвету. Антон неловко складывает свои руки на груди — сам он пришел в обычной серой футболке и на фоне Арсения он теперь выглядит, по его мнению, нелепо и странно. Кожа слегка покрывается мурашками от осеннего сквозняка, пробивающегося сквозь щели в окнах, и Антон сжимает пальцами собственное запястье. Он вдруг понимает, что Арсений ждет какой-никакой, но реакции на свое крутецкое приветствие. Он выдавливает улыбку и только после понимает — она на губах появилась так обыденно, так привычно, что он и усилий никаких не прилагал. Арсений, сидящий рядом и держащий в руках кисточку — уже испачканную в желтой краске, — все понимает и, продолжая по-доброму улыбаться, отворачивается к своему мольберту. Антон невольно вытягивает шею и смотрит в его холст. Красиво. — Почему шланг? — говорит Антон во время перерыва и кидает быстрый взгляд на погоду за окном — там вовсю хлещет дождь. — Дед назвал меня шпалой. Сказал, мол, как я будешь. Но он ниже меня. Арсений смеется: — Не люблю банальщину. — Но шланг звучит тупо. — Зато оригинально. Антон не может скрыть улыбки. Сегодня рисовать у него получается лучше, чем в последние разы — несколько дома и пару — у бабушки, — поэтому он с гордостью оглядывает результат своей работы. Некоторые недочеты — потекшая краска и смазавшиеся тени — он упрямо игнорирует, надеясь, что они не слишком портят всю картину. Арсений не остается в стороне: встает сзади, кладет свой подбородок на плечо Антона и задумчиво оглядывает его холст, а потом с радостью хлопает его по плечу. Откуда у него взялась такая привычка — Антон не спрашивает, только улыбается в ответ. На следующее занятие — в первый понедельник октября — он не опаздывает и впопыхах усаживается на свое место, запоздало понимая, что Арсения на месте рядом нет. Он — какой-то слишком светящийся — стоит рядом со Светой, девочкой, с которой Антон никогда толком-то и не разговаривал. Он с интересом смотрит на них несколько секунд, а затем отворачивается, уставясь невидящим взглядом в пустой лист на мольберте. Арсений приходит через несколько минут, роется в своем телефоне, а потом — ну наконец-то — поднимает глаза на Антона. Поправляет воротник своей рубашки — на этот раз черной — и произносит: — Привет! Давно пришел? Антон лишь кивает и хмуро смотрит в свой мольберт. Секунда-две. Снова слышит: — Ты чего такой смурной? — Ничего, — и тянется за палитрой. Пару раз за занятие Арсения зовет Света. Антон, не понимая, что его гложет, каждый раз провожает его взглядом и стискивает челюсти, упрямо продолжая вырисовывать нужные детали картины. Его действительно не заботит это — что это, он не знает, — поэтому за оставшееся время он лишь один раз обращается к Арсению — чтобы тот передал палитру. Взгляды Арсения он намеренно игнорирует, хотя горящей от фантомных касаний кожей их чувствует. Когда часы показывают заветные семь часов вечера, Антон уходит самый первый, но все равно сталкивается с Арсением около гардероба. Они вдвоем стоят в очереди за одеждой, и Антон, поддавшись внутреннему импульсу, вдруг тянется рукой к открытому участку шеи Арсения. Тот оборачивается и смеряет его удивленным — но не сердитым или обиженным — взглядом. Антон отмахивается первой чушью, пришедшей на ум: — Комар. Арсений, приподняв уголки губ, понимающе кивает. Домой они идут вместе, и Антон не понимает, как так получается, но так получается — все это время они жили в соседних домах. Они смотрят на друга несколько секунд, а потом начинают смеяться. Антон больше не думает о Светке, а Арсений старается не подавать виду, что его это у Антона волнует. Он провожает Антона до его подъезда и задает самый очевидный вопрос: — Как так вообще получилось? Антон сразу находит ответ: — Ну, я никогда не ходил пешком. Сегодня сходил. — Удачно сходил. Антон кивает, и Арсений улыбается. Щурит глаза в темноте, поправляет лямку рюкзака и оглядывается. Антон непроизвольно делает то же самое — вытягивает шею и смотрит на укрытые темнотой тротуары. Хочет спросить — а тебе не страшно? — но Арсений, махнув на прощание, разворачивается и вскоре скрывается за углом. Антон не хочет думать о том, что внутри что-то колышется. Море волнуется раз-два-три. Три-два-один. Он сглатывает, еще раз смотрит на место, где только-только находился Арсений, и заходит в подъезд. Мама встречает его встревоженным взглядом. Антон вдруг начинает ее понимать. В ноябре Арсений дает ему свой номер. Они договариваются заранее и приходят на занятия в одно время. Иногда — чему Антон продолжает удивляться — Арсений звонит ему вечером, когда нет рисования, и начинает рассказывать смешные истории про школу и своего кота. Антон, обожающий домашних питомцев, подхватывает и взахлеб говорит о своем по имени Тишка. На кружке их все чаще просят быть тише. Арсений — друг Антона из кружка по рисованию. Больше не чумазый, аккуратный, заметно вытянувшийся и выделяющийся из общей картины ребят, ходящих на кружок, своим умением вывернуть заданную тему настолько хорошо, что получает как минимум похвалу всей группы, а как максимум — место на доске почетных работ на первом этаже. Антон ничего не понимает, все еще — но совсем чуть-чуть — считает себя маленьким глупцом и все еще смотрит на Арсения, когда тот отворачивается. Красивый. Мысль легкая и простая. Антон не придает ей особого значения — да и зачем? Света, девочка, с которой чаще стал общаться Арсений и которая все меньше отчего-то нравится Антону, подходит к окну и их местам в середине декабря. Теребит выбившуюся прядь волос, щелкает пальцами — от волнения, думает Антон, исподлобья глядящий на нее, — и на одном выдохе произносит: — Арс, дашь мне свой номер? Антон опускает взгляд и снова крепко-крепко стискивает челюсти. Арсений, промывающий кисточку, с любопытством смотрит на Светку: — У тебя ж нет телефона. — Купили! — звонко выдает она, и глаза ее — сияют. Антон с безучастным выражением лица подходит к окну и берет из стаканчика тонкую кисточку. Несколько мгновений смотрит на улицу за окном и на снег, обнимающий протоптанные дорожки. Он слышит медленный выдох Арсения, а потом чувствует, как кто-то встает рядом. — Не думаю, что мы сможем… разговаривать, — и голос его — совсем близко. В этих словах звучит что-то большее, чем желание не разговаривать. Антон понимает, что на его лице сама по себе плавно и мягко, как мазки Арсения на листе бумаги, вырисовывается улыбка. Света несколько секунд смотрит на Арсения и уходит — Антон не хочет думать о том, что ей, скорее всего, больно. Он смотрит на Арсения, а тот — на него. Никогда тишина в его глазах не была настолько кричащей. Мысли о девочке Свете теряются. В конце января Антон перестает ходить на шахматы. Машка вдруг становится чересчур активной в отношении него и постоянно пытается поговорить: лезет перед и после занятия, цепляется в школе и превращается из тихони в самого болтливого человека в окружении Антона. Он не против, конечно, но любопытство к ней куда-то пропадает и на место его приходит другое чувство — раздражение. Антон не понимает маму и папу, которые хотят, чтобы он ушел с рисования и занялся «каким-нибудь видом единоборства». Говорит им одним февральским вечером: — Вот вы же занимаетесь танцами вдвоем, и я вам ничего не говорю. Почему тогда и я не могу? Не танцами. Рисовать. Они произносят что-то еще. Мама, замолкнув, ставит перед Антоном тарелку с супом, а папа скрывается в зале. Антон вдруг чувствует злость и понимает это сразу — у него такое впервые. Вечером он выходит во двор, чтобы выбросить мусор, и видит на площадке Арсения. Тот сидит с кем-то на качелях и громко-громко смеется. Антон смотрит на него некоторые мгновения, а потом уходит домой. Мама целует его в щеку и просит прощения — и Антон сразу обнимает ее. Его вновь что-то гложет, но он так устал разбираться в этом. На секунду или две он пытается забыть о том, что внутри что-то царапает ему грудь. На следующее занятие — после февральских выходных и ожидаемой мартовской простуды — он приходит бодрый и готовый творить. Арсения он не видит, но старается не впадать в отчаяние — уж слишком он соскучился по нему, — а только вытаскивает из папки краски и собственные кисточки. Он не думает о том вечере, когда увидел Арсения на площадке с его друзьями, потому что не хочет терроризировать свою голову, да и вообще — касается ли его это? Уж точно нет. Арсений не приходит ни через пятнадцать минут, ни через час. Антон уходит домой один и, зайдя в продуктовый недалеко от подъезда, неожиданно сталкивается лбами с главным героем своих мыслей. Трет ладонью кожу, растерянно хлопает глазами и растягивает губы в смущенной улыбке. Арсений держит в руках пакет с бананами и так же удивленно глядит на него. — Ты какой-то бледный, Арс. — Приболел за выходные. — А почему сам в магазин ходишь? — Так получилось. Антон вдруг жалеет, что переписываться они стали меньше — ему пригрозили лишением телефона на неопределенный срок. Так бы он смог узнать, что Арсений болеет, и посочувствовать, а не обескураженно пялиться на него теперь — с огромными глазищами и пунцовыми щеками. Арсений опускает взгляд, поджимает губы, но вскидывает голову, когда Антон сует ему в руки непонятно откуда взявшийся браслет. — У тебя день рождения через неделю. Не смотри так, бери-бери. Не думаю, что мы увидимся, и поэтому дарю здесь. С будущим днем рождения, Арс. Не болей, пожалуйста. Глаза Арсения блестят, улыбается он широко-широко, до паутиновых ниточек у глаз. Прямо как раньше. Антон, словно привыкший к слепящим бликам от улыбки Арсения, больше не прикрывает глаза. Выхватывает только из его рук бананы, чтобы тот смог надеть браслет, и когда уже хочет пойти дальше, слышит немного сиплое: — Ты хотел подарить мне его сегодня на занятии? Антон кусает щеку и думает, как бы правильнее выйти из этой щекотливой для него ситуации. Арсений долгие секунды смотрит на него, глаза его непривычно поблескивают в неярком освещении магазина, а сам он, Антон с удивлением вдруг подмечает, — все тот же Арсений, немного странный и нескладный. Но отчего-то все же выделяющийся. Становится не по себе от долгого и пристального взгляда Арсения, поэтому Антон опускает голову, рассматривая этикетки на бананах. Антон покупает хлеб и обезжиренный творог — как любезно попросила его мама, — а к бананам Арсения добавляется бутылка молока. Покупки они оплачивают на разных кассах, поэтому к выходу подходят одновременно. Антон толкает дверь и выпускает бледного и заметно хворающего Арсения первым. Смотрит на него, и в груди — дребезжит. Он не дает ему и слова сказать, когда надевает на шею Арсения собственный шарф, натягивает на его голову опущенный капюшон и толкает в спину — давай, мол, иди-иди, холодрыга. В конце марта, когда с тротуаров сходит приевшийся за зиму лед, Антон немного опаздывает на занятие по рисованию и, только-только зайдя в кабинет, встречается глазами с Арсением — тот, улыбчивый и по-здоровому румяный, встречает его ухмылкой и светящимися глазами. Антон мягко толкает его в плечо, садится на свое место и впервые ощущает — понимает — чувство искреннего счастья, что в этом году его посадили именно здесь. У окна без занавесок с легким сквозняком, с удобным обзором на все помещение и рядом со светящимся Арсением, и это — главное преимущество. В середине занятия их просят рисовать — «творить» — молча, а потом и вовсе любезно предлагают прогуляться по коридорам, чтобы остудить весенний пыл. Антон буквально выпрыгивает в холл второго этажа, слишком громко смеется, и Арсений поддерживает его смех собственным. Вечером они идут вместе, и их ладони слегка соприкасаются. Антона это немножечко волнует — он даже дергает пальцами навстречу касанию, — а Арсений с невозмутимым видом продолжает свой монолог о любимой музыке. Антон немного дурачок — маленький глупец, — но слегка покрасневшие щеки Арсения он явно не может списать на мартовский мороз. Потому что мороза на улице нет. Когда они подходят к знакомому подъезду, Антон получает приглашение на чай, но сразу же отказывается — говорит, что родители не одобрят, но на самом деле безбожно врет: ему просто невероятно неловко. Арсений смотрит на него какое-то время, с улыбкой пожимает плечами и, отвесив шутливый поклон, по обычаю исчезает за углом. Антону отчего-то тяжело дышать. Май начинается со слов Арсения о том, что на рисование он ходить пока не может — ему следует сделать упор на подготовку к экзаменам. Антон понимает, хлопает Арсения по плечу — старая-добрая арсеньевская привычка перекочевала теперь к нему — и надеется, что не ляпнет чего-то лишнего — уж больно много он говорит в последнее время ерунды. Арсений явно понимает больше него. От этого — не по себе. В июне Антон все-таки приходит к Арсению. Поднимается по лестнице на четвертый этаж и слышит тихое дыхание за спиной. Его бросает в дрожь от одной только мысли, что сейчас он попадет к Арсению домой, что сейчас он увидит его в особенной домашней обстановке, теплого и улыбающегося. От витающих размышлений в голове он застывает на пороге и тут же чувствует слабый толчок в спину. Оглядывается — Арсений с комичной улыбкой смотрит на него. Антону все еще неловко. И дышать как-то слишком сложно. В комнату Арсения они заходят тихо. Так тихо, что Антон слышит, как шелестят листья за окном, как играются на детской площадке дети. Как волнительно чувствует себя Арсений. Антон это не ощущает — слышит. И это — его конечная. Арсений останавливается у стены и смущенно опускает глаза, разводя руками. Антон не оглядывается по сторонам, а смотрит. Смотрит на Арсения — на складного, аккуратного и вечно выделяющегося из толпы. Не внешне — хотя и тут можно поспорить, — внутренне. Он сводит свои колени друг к другу и сжимает ладони — отчего-то липкие и влажные. — Я все сдал, — выдает Арсений вдруг. — И ты сдашь все. Антон с улыбкой кивает и смотрит в окно — на небе собираются тучи. Он думает, что к его уходу домой, скорее всего, польет дождь. Арсений садится рядом и касается своим коленом его. Антону становится тепло. Он переводит на него осторожный взгляд и тут же сталкивается своими глазами с чужими — голубыми, блестящими даже в полумраке комнаты. Антон не солгал бы, если бы сказал, что будь у него в руках кисти и холст — он бы постарался перенести это красивое лицо на бумагу. Но той самой карточки с особенным талантом у него все еще нет — обладатель ее сидит сейчас рядом с ним и касается плечом и коленями его. На запястье Арсения мотыляется браслет, подаренный Антоном в далеком и холодном марте. Он прожигает взглядом его тонкую руку какое-то время, а потом вдруг выдает: — Хотел подарить его после занятия. У подъезда. Романтично, не находишь? Арсений мгновение хлопает ресницами, потом тихо смеется, а уже после — наконец — берет лицо Антона в ладони — тоже немного влажные, но Антона это не волнует — и на мгновение прижимается к его губам. Антон даже забывает закрыть глаза — привычка прятать свой взгляд от Арсения ушла еще давно, в начале весны, поэтому он не прикрывает веки, но приоткрывает губы и неумело, немного нелепо и по-детски — он все еще маленький глупец, что бы он там ни говорил — двигает губами в ответ. Арсений приоткрывает глаза, не отрываясь от чужих губ, и сталкивается взглядом с Антоном — и тот сразу прикрывает веки. Арсений забавно жмурится, улыбается и говорит в самые губы: — Сегодня ты тоже удачно согласился прийти, да? Антону отчего-то смешно, поэтому он отрывается от чужих губ и откидывается на подушку Арсения. Тот смотрит на него секунду-две, а потом просто-напросто ложится рядом. Укладывается на плечо Антона и вновь тянется к губам. Антон чувствует себя до невообразимого странно, но впервые — по-спокойному странно, и это его больше не гложет. Он чувствует привязанность к Арсению, чувствует его губы на своих, а покалывающие кончики собственных пальцев, зарывающихся в темные пряди, говорят об одном: кажется, желание Антона коснуться той самой золотой карточки начинает потихоньку сбываться. На улице хлещет дождь, ветер создает вихрящиеся в воздухе сквозняки, но ему — тепло. И дышать как-то легче.