Оправданное

...Она рассмеялась бы — наполовину безрадостно, наполовину отчаянно — если бы могла; если бы все без остатка силы не уходили на то, чтобы удержать вес меча, рвущегося из рук. Было уже, было — эхом, звоном в ушах. Не девичий голос, ломкий от предельного напряжения — она, Слуга, может видеть (не глазами) как пылают магические цепи Рин, передавая энергию, — совсем иной: равнодушный за пределом усталости, тихий и четкий. Кажется, горло до сих пор обдирает тенью ее тогдашнего крика: почти проклятия. От чувства, с каким вгрызается в ее духовную сущность командное заклинание, сводит судорогой — как на месте старой, не до конца зажившей раны. Золото и алый переплетаются, смешиваются — как одна ночь битвы и другая, — грозясь затопить всё. Золото ударит в темную кровь, пузырящуюся черным, и ничто больше не сдержит поток. Никакая хрупкая чаша. Так оно и случилось тогда. Когда ей — на самом деле — настолько хотелось удержать свою руку, что она почти преодолела приказ по сути, если не по форме. Но теперь... теперь она знает, зачем. Пусть даже что-то внутри по-прежнему рвется к чаше, задыхаясь отчаянным, полузадушенным «нет!». Ее воля отвечает: да. Так должно быть. Ее воля — крепче хватки ладоней в латных перчатках; здесь и сейчас. И всё же звук слетает с ее губ — слабое эхо того самого смеха, того самого повторения судьбы. И всё же она медлит, одну блестящую секунду и следующую — глядя на свою мечту, свою ложь. Сладкую и манящую цель, обернувшуюся ничем. Сэйбер втягивает воздух сквозь зубы. Но она медлит сейчас не ради себя. Не ради своей попытки достичь несбыточного, исправить то, что исправить нельзя — и не нужно, на самом деле. Она знает. Она... увидела. В ее душе наконец-то мир. Ее существование... оправдано. Всегда было и всегда останется. Ей не дано знать, какой была бы другая жизнь, другая судьба. Но она знает, что могла бы выбрать ее, только будучи кем-то другим сама. К добру или худу. Ей не о чем сожалеть. Этот сон был хорош; в нем были и слезы, и радость. Настаёт время проснуться — теперь уже навечно. Сэйбер выпрямляется, сосредотачивает взгляд, смаргивая из него последние следы влаги. Клинок опускается. И, может быть, в этот миг для нее обретает, наконец, смысл воспоминание, подсмотренное (невольно) во сне у ее первого Мастера на этой Войне — воспоминание о человеке, которого она не понимала и презирала (который не понимал и презирал ее). (Потому что, прежде чем исчезнуть из этого мира, в глубине своих мыслей она улыбается Широ и Рин — своим Мастерам, своим спасителям — точно так же).