Мой любимый объект искусства

В квартире Ильи нет предметов декора. Никаких. Ни картин, ни гравюр, ни статуэток, ни даже завалящей вазочки или пепельницы. — Не любишь искусство? — не сдержавшись, интересуется Наполеон, попав сюда в первый раз. — Люблю. Просто... — Илья замолкает, только смотрит своим холодно-теплым взглядом, и Наполеон додумывает себе сам: «Ясно, не любит имитаций и дешевых поделок». Наполеон ошибается. Илья не держит рядом с собой объекты искусства потому, что сейчас они ему просто не нужны. Его любимый объект искусства всегда в шаговой доступности: работает рядом на миссиях, профессионально борется со сном на брифингах Уэйверли, сияет, затащив их с Габи в очередной музей, пьет кофе, поправляет галстук, морщит нос, зевает, смеется. Зачем смотреть на прочие шедевры, если рядом (или в мыслях) есть Наполеон Соло? Илья считает, что Наполеон — идеальная модель, но временами ему кажется, что природа (или кто-то другой) все-таки переборщили, и его напарник слишком красив, чтобы считаться красивым. Он — слишком яркое воплощение соблазна. — Этот дилетант даже не смог придумать оригинальный тайник, — самодовольно бросает Наполеон, опускаясь на соседний стул в «Кафе де Флор», и начинает рассказывать Илье о своей вчерашней операции. Илья почти не прислушивается к тому, что говорит напарник, а наслаждается тем, как он говорит. Голос Наполеона мягким рокотом прибоя ласкает его тело. Когда американец в настроении покрасоваться, он неосознанно растягивает слова и удлиняет паузы. Эта речевая музыка резонирует в солнечном сплетении Ильи, рождая трепет внизу живота. И английская речь — еще цветочки. Он практически теряет голову, когда Наполеон начинает говорить по-русски. У него это получается удивительно мягко, напевно, даже чересчур, но Илья уверен, что после недолгих интенсивных тренировок (желательно в постели), Наполеон говорил бы по-русски абсолютно безупречно. Илье нравится, когда волосы Наполеона покрыты бриолином. Потому что когда его нет, от разбитных, непослушных локонов самоконтроль Ильи трещит по швам. Буйные кудри придают Наполеону легкомысленный вид. Его продуманный, глянцевый образ теряет форму и становится многомерно завораживающим. Наполеон слишком широкоплечий, слишком мускулистый, слишком круглый там, где это нарушает законы физики и приличия. В своих костюмах он эффектен, без них — прекрасен. Порой Илья жалеет, что Наполеон выбрал его, а не гениального художника или скульптора. Он яростно горюет, что Наполеон не станет бессмертным в виде статуи или картины. И пока его личный объект искусства сопит в подушку на соседней половине кровати, и сумеречные тени делают рельефнее и без того изящные, четкие мышцы, Илья поднимается и идет за фотоаппаратом. Неделя выдается безработной, и Наполеон таскает Илью по всем выставкам и злачным местам Парижа, которые только может вспомнить. Илья не возражает. Он смотрит, как огни ночных клубов и лампы картинных галерей зажигают искры в кобальтовых глазах. Они вспыхивают и гаснут, как звезды в бездонном космосе. На пороге своей квартиры Илья замирает и придерживает Наполеона. — Тут кто-то побывал, — шепчет он, доставая пистолет. — Это я, — делая невинную мордашку, признается Наполеон. Конечно, Илья заметил. Илья замечает всё. — Там для тебя подарок. В комнате на журнальном столике возвышается скульптура из белого мрамора. Не античная, решает Илья, а современная, выполненная в античном стиле. Два атлета сплетены в борцовском поединке, один явно выигрывает, другой почти повержен, обе его лопатки вот-вот будут прижаты к земле. — Это скульптор-любитель, но очень способный, — говорит Наполеон, и Илья замечает, что напарник волнуется. Словно выставляет на чужой суд свое любимое детище. Но Наполеон ведь не умеет резать по камню. Или умеет? И тут Илья видит то, что, к своему стыду, не заметил сразу. Это не просто два мужских тела, это Илья и Наполеон, собственными обнаженными персонами. Пораженный Илья подходит вплотную и опускается на корточки. — Это же... — он смотрит на напарника. — Это ты сделал? — Боже, нет! Я талант, а не скульптор, — Наполеон, не жалея брюк, усаживается прямо на пол. — Случайно узнал, что у нашего штатного врача есть маленькое творческое хобби. — Понятно, — говорит Илья, вспоминая кряжистого доктора с маленькими, но очень сильными руками. — Он проводит плановые осмотры всех полевых агентов. — Не считая внеплановых огнестрелов и травм. Так что твоя и моя анатомии для него не секрет, — Наполеон выглядит ужасно довольным собой. — Я достал ему мрамор, нарисовал эскиз и заказал скульптуру. По-моему, вышло недурно. Явное влияние Скопаса, но и Пракситель тоже чувствуется. Мрамор в качестве материала, пластичность движений и тщательная проработка мелких деталей — самые характерные черты периода поздней классики. Однако здесь не только плавность линий и изящество, в холодном камне кипят страсть и радость жизни. В древнегреческих скульптурах есть загадочность, до сих пор притягивающая... В Наполеоне просыпается лектор по истории искусства. Но Илья и сам всё это видит — драматизм борьбы, сомнения, беспокойство, порыв и страсть. Бурные эмоции и сильные чувства. Лежащий на земле Наполеон и нависающий над ним Илья. Побежденный атлет предстает красивым, сильным человеком, свободным от страха, полным чувства собственного достоинства. Гордый победитель, легко и умело владеющий собственным телом, уважителен и сдержан, он замер, но кажется, что через секунду рванется вперед, завершая поединок. Илья задумчиво молчит и машинально, даже не замечая этого, поглаживает большим пальцем пятку мраморного Наполеона. Мастерство скульптора вдохнуло в камень биение жизни и глубокую чувственность, но авторство Наполеона дало композиции особенный смысл. Здесь больше уровней подтекста, чем этажей под зданием ЦРУ. Будучи отличным психологом, Наполеон вычислил желание партнера и исполнил его. Включение в композицию Ильи показывает, что восхищение взаимно. Что все в их отношениях взаимно. Поза Наполеона намекает на готовность пойти дальше в жадных и сладких играх подчинения, которые они пока еще осторожно пробуют в постели. И она же является предостережением, напоминанием о том, что этого многоликого Януса невозможно просчитать до конца. Илья ещё раз обводит взглядом скульптуру и с улыбкой говорит: — Мне нравится. Исход не так очевиден, как кажется. В жизни ты бы туше* не допустил. — Но ты уверен, что я бы применил запрещенный прием, — в глазах Наполеона блеск, а в голосе вкрадчивость и бархатные нотки. — Ударил, придушил или выкрутил яйца? — Этот греховный голос обещает скорее удовольствие, чем боль. — Тут не уйти от поражения, не нарушив правил. — Я бы смог. В такие моменты Илья уверен, что Наполеон нарывается, чтобы потом почти застенчиво отступить. И лишить этим последних тормозов. — Где будем проверять: в спортзале или в постели? — спрашивает он, и Наполеон картинно закатывает глаза.