***
"Ты помнишь, как закатное солнце опускалось за темные силуэты зданий, а мы сидели на крыше с бутылкой вина и курили? Нам было лет по пятнадцать, наверное, и как бы я хотел сейчас хорошенько надавать нам с тобой по мозгам, я ведь до сих пор от этой гребаной привычки не избавился. Глупо начинать с этого, наверное, но мы ведь с тобой начали, значит и здесь сойдет. Я извиняться не буду, потому что мне не жаль. Ты итак это знаешь, да? Всегда знал. Зачем жалеть о своих поступках, если изменить уже ничего нельзя? Ты жалеешь, не надо, прекрати, пожалуйста." — Шестнадцать, — парень прикрыл глаза и сделал глоток вина из бокала. — Нам было шестнадцать, а ты снова путаешь, Дазай, — он посмотрел в пустоту напротив себя, но Осаму там не было. И зачем тогда он отвечал? В этом будто была необходимость, это было важно: и исправить его ошибку, и сказать хоть что-то, чтобы прервать поток мыслей и воспоминаний в голове. Он не так давно научился не обращать на это все внимания, чтобы снова позволить себе утонуть в этом. — Тебе не жаль. А о чем тебе жалеть? Будто для тебя что-то изменилось. Будто твой мир вырвали такой новостью. Ты просто идиот, и жалеть тебе не о чем, — он хотел было выбросить письмо прочь, но продолжил читать. Отчего-то было чувство, будто он должен это сделать, будто в нем скрывается что-то важное. "Я говорил про закатное солнце. И снова я отвлекаюсь. Так вот. Оно опускалось за горизонт слишком медленно тогда, а может нам так казалось. Я пообещал себе, что как только солнце сядет, именно в этот момент я скажу тебе обо всем. Я этого не сделал тогда, но ты был куда смелее меня. Тебе не нужны были какие-то особые моменты, ты просто говорил. Я половину твоего потока мыслей прослушал тогда, прости, я просто смотрел на тебя. Как ты отводишь взгляд или в руках теребишь край кофты. Я не в силах был переключиться на что-то иное, а твой голос, не менее прекрасный, чем ты сам, просто звучал на фоне, я не различал, что ты там говоришь." Накахара невольно улыбнулся и прочел снова. Осаму тогда действительно ничего сказать ему не смог, а Чуя распинался минут десять, подбирая слова тщательно, чтобы объясниться как можно понятнее. Ему ни разу не доводилось признаваться в симпатии кому-то, от того он и не знал, как правильно сказать. Перед этим он даже спросил у Коё, как это делается, и ужасно раскраснелся на ее вопросы о том, кто эта "счастливица". Он подготовил целую речь, а Дазай даже его не слушал. Как глупо. Как по-детски. Но они ведь и были детьми. "Ты помнишь, как мы играли тогда, Чуя? Помнишь игру в доверие? Это ты ее предложил. На крыше в нее играть было очень глупо, наверное, но как же интересно было узнать, сможем ли мы друг другу довериться настолько, чтобы упасть. Тест дурацкий, я даже тогда это понимал. Но тебе он так понравился, что даже результат его был тебе не важен, кажется. Тебе было все равно, смогу ли я. Ты даже не просил меня об этом. Намного интереснее было самому мне довериться, да? Я помню, ты ведь доверился." И доверился не только тогда. Не сомневался в напарнике ни разу за все время. Но, верно, стоило хоть раз, тогда было бы не так больно узнавать о том, что таки предал, таки ушел, бросив одного с этим дурацким доверием. Тогда Накахара и в правду почувствовал себя псом. Доверял "хозяину" настолько сильно, что даже понять сразу не смог: он ушел, он покинул и мафию, и его персонально, оставил сидеть в пустой квартире и пить, закрываться в себе и гнить от одиночества. Парень бы даже заплакал, наверное. Тогда, два года назад, он плакал, да, сидел на полу этой самой кухни и скулил, брошенный единственным, кто нужен во всем этом гребаном мире. Единственным, кому довериться было так просто. "Я предал тебя не тогда, но не сильно позже. Ровно через два года. Ровно в тот день. Тебе все еще интересно, почему я ушел так скоро? Я мог бы рассказать еще тогда, но ты бы не понял. Сейчас твоя обида, должно быть, утихла. Значит, я могу попытаться объяснить тебе, ты ведь позволишь?" Дазаю, на самом деле, его согласие и не нужно было. Чуя знал это, потому что всегда так было. Они оба привыкли, что парень согласен на все. Он и сам сейчас внятно объяснить не мог, почему никогда не отказывал, даже себе. Просто так было. Просто они это принимали. Просто так должно было продолжаться. И продолжалось даже сейчас. Дальше читать мафиози не смог. Он аккуратно сложил лист бумаги пополам и отложил в сторону, а затем встал из-за стола. Уведомление на телефон пришло неожиданно громко, от чего Чуя вздрогнул и еще пару секунд простоял, смотря в одну точку, и лишь после этого взял в руки и себя, и гаджет. Ему вдруг стало холодно. Ровно два года. Ровно в этот день. Чертов Осаму вновь играл с ним, не иначе. Кое-как миновав экран блокировки, парень открыл сообщение. Номер был неизвестен, а вот текст очень даже знаком. То же самое письмо, что Чуя ранее не захотел дочитать и положил на стол. То, от которого только что хотел уйти. Ему стоило изначально бросить чертов конверт в мусорку. Стоило удалить сообщение и заблокировать неизвестный номер. Но он лишь заблокировал телефон и бросил на стол, быстро покинув кухню. Парень еще не догадался, что чтобы прекратить игру, которую Осаму начал без согласия рыжего, этого было недостаточно. Чуя ушел в ванную, закрыл дверь и спрятался в самый дальний угол. Он не хотел слышать новых оповещений, если они должны были быть. Парня вдруг охватила паника: настолько он боялся своего прошлого. Куда проще ему было забивать на все это, куда легче. Слишком давно у него не было панических атак, да и причин для них не было совсем. Ему было некуда бежать от разочарований и боли, негде спрятаться от воспоминаний, что так его ломали. Накахара Чуя был заперт в собственной ванной собственным прошлым. И чем-то еще, что тревожило его где-то в глубине души, но знать о себе пока не давало. Он сидел в оглушающей тишине, слезы текли по его щекам, а сам мафиози всеми силами сдерживал крик, что вырывался из его груди. Он часто дышал, закусывал руки и пальцы, тихо скулил, только бы не сорваться, совсем как тогда. Ровно в этот день и ровно два года назад. Будто проклятье, что не снять. Прошло несколько минут или часов, прежде чем на кухне заиграла знакомая мелодия. Телефон не переставая звонил, издавая при этом будто бы самые ужасные звуки. И номер мог высветится лишь один, а другие, верно, и не стали бы звонить, интуитивно понимая, что сегодня день лишь их. Накахара молился, что это будет Мори, что он загрузит его работой до завтрашнего утра, и что рыжему не придется сидеть в пустой квартире, что пустой уже и не казалась. Он молился, чтобы это была Коё с чем-то важным. Что кому-то просто нужна его помощь, вот и все. Только он лучше всех знал, что все это не так. Неизвестный номер уже таковым не являлся, будто сами цифры выстраивались на экране так, чтобы можно было прочесть имя. Имя прошлого Накахары, что звучит как Дазай Осаму. Чуя нехотя проводит пальцем по экрану и прикладывает телефон к уху, а на том конце провода дыхание тихое-тихое, еле различимое. А затем голос, что выбивает весь воздух из легких: хрипловатый, тихий, но уже совсем чужой. — Я ушел не просто так, Чуя. Я не оставил бы тебя одного без причин, ты это знаешь, — Накахара мог поклясться, что если прямо сейчас развернет записку, прочтет там все то же самое. Осаму будто издевался над ним, и не более того. — Исполняя последнюю волю друга, я думал, будто обрету смысл. А обрел лишь больше поводов для того, чтобы уйти уже навсегда. Ты можешь ненавидеть меня и это твое право. Я повторюсь, но это не попытка извиниться перед тобой. Скорее шанс объясниться перед самим собой, — он замолчал, и не было слышно даже дыхания бывшего мафиози. Он будто вовсе убрал телефон подальше, не желая продолжать. Но через минуту его голос, уже совсем иной, вновь послышался с того конца провода. — Давай сыграем в доверие, Чуя? Мы ведь играли в детстве. Давай сыграем снова, — сейчас он был возбужден, как маленький ребенок, что загорелся какой-то идеей так сильно. Это и обеспокоило Накахару, что все еще не мог ни слова сказать, вслушиваясь в голос и теребя в руках чертов конверт. И его вдруг осенило. И это была самая ужасная мысль из всего их потока. Он забыл про не сброшенный еще звонок, про шляпу, что лежала в комнате, даже про ключи от квартиры. Преодолев несколько лестничных пролетов, парень вылетел из подъезда, вспоминая кратчайший путь до старого здания на окраинах Йокогамы, куда они с Дазаем иногда приезжали на мотоцикле. Ему казалось, что времени не было. Так, в общем-то, и было. На то, чтобы завести машину, его ушло слишком много, на то, чтобы выехать наконец со двора, еще больше. Путь, что раньше казался не таким уж длинным, сейчас будто никуда не вел, а дорога все не кончалась. И все же, он добрался, а часы показывали, что ехал парень всего пятнадцать минут. Конечно, они нагло врали, ведь тащился тот по ощущениям несколько часов, если не больше. Но кто из них был не прав — восприятие мафиози или ход времени — сейчас было вопросом последним. Там, на крыше, Дазай Осаму. Он стоит на краю спиной к пустоте, раскинув руки в стороны. Он закрывает глаза и медленно считает до трех. А Чуя со всех ног бежит, срывается с места с огромной глыбой под ногами, и уже тянет руки, ведь должен успеть. Закрывает глаза, чтобы не увидеть ужасного. И все же, успеть он бы уже не смог. Тело падает на землю, ударяясь о камни, что лежат там, будто нарочно сложенные в кучу. Накахара все не может раскрыть глаз, но понимает, что увидит под собой безжизненное тело бывшего напарника, которому только что проиграл в такой простой игре."Я доверял тебе так же, как и ты мне, Чуя. Я доверяю тебе, поэтому хотел, чтобы ты знал, изначально хотел. Но я знаю тебя, ты предан тому, что тебе дорого. Я знал, что ты бы пошел за мной или попытался бы помочь мне, подвергнув себя опасности. Я никогда бы не оставил Нас. Это было и будет важнее всего. Ты должен знать это и помнить, Чуя. Навечно лишь твой, Осаму Дазай."