Тьма

Тьма начала сгущаться в пятницу. Я не заметил ее, в этот раз нет. Не услышал настораживающего шороха ее шагов за спиной, не почувствовал ее могильного дыхания на шее, отвратительного холодного прикосновения ее щупальцев к коже… Не заметил пошедших серым туманом сумерек на краю сознания, постепенно блекнущего и тускнеющего света, снижения аппетита, вялости по утрам и чрезмерной сонливости. Я все пропустил, всех вестников грядущего апокалипсиса, послал лесом все яркие и знакомые признаки начала конца, забил на них, махнул рукой. Потому что горел. Я горел и летел вверх и вперед, к солнцу, к вечности, ко вселенным. Все выше и выше, и выше. Я летел и тащил его за собой… Легко и стремительно ступая по воздуху как по самой незыблемой поверхности, не смотря вниз, не боясь упасть, даже не допуская мысли об этом, даже не допуская вероятности такого исхода. Тогда я забыл, что такое падать. Изнутри распирало ощущением собственной силы, значимости и превосходства, власти над собой, над ситуацией, я жадно хватал раскрытым ртом свежий заряженный воздух, чувствуя, как он прохладой спускается по трахее к легким, как струится внутри, как заполняет все клеточки кислородом, как зажигает их, а я от этого становился еще легче. Он был с запахом и привкусом свободы, этот воздух, он многое обещал мне. Я был уверен, что нашел решение, что излечился раз и навсегда. Что он меня излечил. Его рука так же горела в моей, он смотрел на меня с таким же искрящимся восторгом, отпечатки его пальцев полосами скользкой краски разошлись по коже, прилипли, просочились глубже, въелись намертво, чтобы остаться внутри меня навсегда. Я пытался вобрать в себя его всего. Его губы, его улыбку, его порывистые вдохи… Его волосы, его руки, запах его кожи… Его голос, его смех, его взгляд… В нем брызги шампанского и падающие звезды, свечение Млечного Пути и оранжевые рассветы на берегу моря, летние ночи со стрекотанием сверчков и пахнущие влажной травой весенние грозы… В нем вселенная. Моя вселенная. Я утонул в нем. Я нашел в нем опору, но утонул все равно. В бурлящем течении своей нестабильной жизни я ухватился за него как за остов, как за спасительный выступ, обхватывая всеми конечностями, цепляясь, как лиана, за дерево, на котором паразитирует. Я держался за него, не понимая, что тяну за собой… в пекло… Я бежал вверх, не понимая, что стремлюсь ко дну. Мне виделось небо над головой, мне чудилось яркое сверкающее солнце, казалось, что еще шаг — и я его коснусь. Я летел к нему, я целился, я чувствовал его жар на своей коже… Но когда добрался, понял, что это не солнце, это лава преисподней. И что поворачивать назад уже слишком поздно. И она сожгла меня. И я осыпался черным пеплом опаленных крыльев на ее поверхность…

***

Тьма вошла без приглашения и без стука, легко и без препятствий, как возвращаются в место, где уже были неоднократно. Вошла, уселась рядом, колко ткнув острым костлявым плечом в мое, криво подмигнула и накинула черное покрывало на голову, тотчас лишая зрения и слуха. Заволокла собой все пространство, забилась в ноздри, в уши, потекла густой смолой по горлу, не давая дышать… Проникла в мысли, под кожу, замазывая, выжигая яркие следы влажной краски, замещая собой радостные струи свежего воздуха в легких, вытесняя из мыслей его… Стены медленно поползли вниз, разрушающиеся и пылящие в непоколебимой тишине мертвого вакуума, оставляя после себя только плоское, бесконечно серое безжизненное пространство, в котором эхо на нескончаемом повторе проигрывало саундтрек того, что я больше всего боялся услышать. Начала она. Как всегда. «Что ты творишь, Эллиотт? Мне стыдно за тебя! Как ты мог так поступить со мной?! Ты вообще понимаешь, что ты наделал?! Твои родители расстроены!!! На тебя могут подать в суд!!!!! Ты ведешь себя как маленький!!!!!! Ты снова все испортил!!!!!!! ОН НЕ ЛЮБИТ ТЕБЯ. ОН ТЕБЯ НЕ ЛЮБИТ, ЭТО ПРОСТО ИЗ ЖАЛОСТИ, ОН ЗАБУДЕТ ТЕБЯ ПРИ ПЕРВОЙ ВОЗМОЖНОСТИ, ОН БРОСИТ ТЕБЯ, КАК ТОЛЬКО УЗНАЕТ О БОЛЕЗНИ ОН УЖЕ УБЕЖАЛ КУДА ПОДАЛЬШЕ ТОЛЬКО ЧТОБЫ НИКОГДА БОЛЬШЕ ТЕБЯ НЕ ВИДЕТЬ ТЫ ЕМУ НЕ НУЖЕН ТЫНИКОМУНЕНУЖЕНТЫБРАКОВАННЫЙЭКЗЕМПЛЯРЗАВОДАНЕСМЕШНЫХИГРУШЕКСЛЫШИШЬКАКЛЮДИСМЕЮТСЯЗАТВОЕЙСПИНОЙТЫКЛОУНТЫКУКЛАТЫНИКТОАААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА» Я кричал в пустоту осыпавшихся стен, сжимая в кулак волосы и царапая кожу. Я кричал о своей боли, которую никто не мог понять, я кричал о своих демонах, протыкающих черепную коробку изнутри раскаленными иглами. Я кричал о вещах, которые никогда не поймут те, кто не был на моем месте. Я кричал о любви к нему, я кричал о его любви. Краска под кожей начала жечь и оставлять кровоподтеки, она выходила через поры наружу, испарялась с кожи без следа, а я пытался сохранить ее, впитать обратно, задержать в себе, запечатать. Потому что в момент, когда последняя ее капля меня покинет, я его потеряю. Я кричал, срывая голос и глотая слезы, но осознавая, что меня никто не слышит… Тьма быстро подкинула вариант, как все это прекратить. Маленькая цилиндрическая оранжевая баночка с белой крышкой, оставленная кем-то из родителей на средней полочке в ванной как раз между тоненьким, почти пустым тюбиком крема для век и емкостью с ватными палочками, одна из которых смело вырывалась из их толпы, выставив вверх свой победный ватный факел. Баночка, оставленная без злого умысла или просто наспех брошенная в тот момент, когда им сообщили, что их драгоценный сын нудистом гуляет по городу. Такие баночки нужно прятать в доме, где есть психи, правда, мам? Интересно, кто больше всего расстроится, если меня не станет? Родители? Ну, поносят траур должное время и успокоятся. Она? Я даже вижу эту пижонскую траурную вуаль на ее голове в день икс, я вижу эту «искреннюю» тоску в ее глазах… А потом она быстро найдет кого-нибудь более нормального, чем я. Намного более нормального. Самого нормального, скучного и правильного парня в Париже, чтобы расслабиться и забыть, что наши отношения когда-то были. Друзьям будет все равно, если не радостно, потому что освободится козырное место на заднем ряду в классе. А он… А он… Я вдруг мысленно представил, как тускнеют его глаза… Они всегда тускнеют, когда он расстроен, становятся плоскими и непроницаемыми, как мутные ледышки, покрытые сверху притоптанным инеем. Как матовые пуговицы. Я вспомнил его глаза, сияющие пряным восторгом, прозрачные, ясные, снежно-голубые, смотрящие на меня… И вдруг потускневшие навек. Оранжевая баночка выскользнула из ослабевших пальцев, с пластмассовым стуком упав на плитку и рассыпав по ней белые продолговатые таблетки. Пребывая в оцепенении, я не услышал звуков шагов бегущих в сторону ванной родителей. Представляю, как выглядел тогда, стоя босиком в луже разлетевшихся по полу лекарств. Я знаю, о чем они подумали. И знаю, что понятие «оставленная на полке оранжевая баночка с белой крышкой» исчезнет из нашего дома отныне и навсегда как реликтовый вид в Австралии. Я знал это. Но мне было все равно. Я никогда этого не сделаю. Никогда. Я не позволю его глазам потускнеть из-за меня. Тьма не сдавалась. Она чувствовала, что в этот раз я наиболее уязвим, чем когда-либо. Она знала, что теперь у меня есть слабое место. Она была уверена, что в этот раз победа уж точно за ней. Разыгрывая самые изощренные квесты в мрачных лабиринтах мыслей, сотканных ею же, она постоянно вилась рядом, дышала моим воздухом, забирала мои силы, все плотнее связывая запястья черными липкими нитями, все туже затягивая удушающий воротник на шее… Она шептала мне вкрадчивым голосом среди ночи, она показывала мне свои мрачные фильмы днем. И чем больше я сопротивлялся, тем яростнее становилась ее хватка. Она рвала картинки в моей памяти, заляпывала их черной краской, она топтала их, топила в воде, жгла, сминала, пускала по ветру… Посыпала мне волосы пеплом от костра, где тлели наши с ним общие моменты, выдавливала из пор сохраненную мной краску и с удовлетворенным смехом стирала ее, глядя, как я, обездвиженный и обессилевший, наблюдаю за этим, умирая… Тьма умеет делать больно. Тьма умеет убивать. Одним словом, одним воспоминанием. Закручивая воронки вязких мыслей, которые упорно вьются вокруг, она еще сильнее затягивает нити на твоих запястьях, обездвиживая, и смотрит, как ты тонешь. И наслаждается этим, а ты против нее бессилен. А мысли бегут, летят, скачут. Кружатся, липнут, сбиваются в клубки, рассеиваются буквами, замирают, ускоряются. Тонкими строчками, газетными полосами, томами, трактатами, знаками препинания, полу-звуками и оглушающим ревом. Налетая друг на друга, перекрикивая, оглушая, цепляя за один край сознания, тут же бросая, сводя с ума. Ты открываешь рот, чтобы приказать им заткнуться, но только еще больше захлебываешься их потоками. И уши не зажать, никак их не заглушить, потому что они орут внутри твоей головы. И никуда не сбежать, никуда не спрятаться. От мыслей нет убежища. Поэтому ты медленно убиваешь себя сам. Я … «ОН ТЕБЯ НЕ ЛЮБИТ» … больше … «ТЫ ЕМУ НЕ НУЖЕН» … не… «ТЫ ПОЗОР» … могу… «ТЫ НИЧТОЖЕСТВО» … так «ТЫ ОТВРАТИТЕЛЕН» … Ты первый… ТЫ ВСЕ ИСПОРТИШЬ никто никогда раньше… ТЫ ОТРАВИШЬ ЕМУ ЖИЗНЬ мне хорошо… ТЫ ЖАЛОК ты красивый… ОН ВСЕ РАВНО УЙДЕТ обними… Спаси меня. Спаси меня. Господи, спаси меня… Спаси… Я всегда приходил сюда в попытке сбежать от мыслей, от себя, когда все становилось слишком невыносимым. Это место слышало слишком многое, видело слишком многое. Я приходил сюда за помощью. Я надеялся, что мысли, атакующие мозг круглосуточно, потеряются в темноте между балками и больше не найдут дороги обратно. Так хотелось, чтобы гулкое эхо бетонных стен поглотило их, стерло, обратило в пустоту. Когда ты изнутри переполнен темнотой до краев, пустота покажется в радость. Я хотел хотя бы пустоты. Я так хотел быть спасенным. Тьма предсказуемо была рядом, готовясь к последнему рывку, понимая, что, если я здесь, то окончательно сдался. Сил не осталось совсем, бороться уже не хотелось. Поэтому я просто забился в темный угол, чувствуя, как она все приближается, как скрежещет зубами и потирает руки, готовая принять меня в свою пучину. «Уходи. Уходи прочь!» Я молил, глотая слезы и сжимая голову руками, а она победоносно скалила зубы. «Уходи. Оставь меня одного!» — ЭЛЛИОТТ! Тьма пошатнулась, разрезанная пополам звуком его голоса, зловещий оскал слетел с ее лица, и она стала медленно оседать, подкошенная и сломленная. Я смотрел на нее едва дыша и не понимая, что происходит. Темное покрывало, закрывающее глаза и затыкающее уши, начало потихоньку сползать, и я увидел его рядом, услышал его, почувствовал… Его запах, его глаза, тепло его пальцев на щеке… Он был здесь, закрывая меня от протянутых в мою сторону жадных черных пальцев, он был рядом. Борясь со стыдом, накатившей усталостью и страхом, я не решался поднять на него глаза, только чувствуя, как мягко он касается моего лица, и слушая его голос. ТЫ НЕ ДОСТОИН ЕГО! Последняя попытка. — Ты больше не один. Контрольный в голову. Тьма пала, поверженная. В этот раз. Снова.