Слишком поздно что-то менять...

«Самоубийство убивает двоих.»

(Артур Миллер)

Каждый из нас имеет родственную душу. Кто-то находит ее очень быстро, может быть еще в детстве, а бывает, человек ищет ее всю свою жизнь. И тот, кто нашел ее быстро несказанно повезло. Но что мы понимаем под этим словосочетанием как «родственная душа»? Для каждого это определение будет свое. Уникальное. Кто-то скажет, что родственная душа — это тот, кто тебя понимает с полуслова, всегда находится рядом и готов поддержать тебя в любой ситуации. Другие же начнут выебываться и описывать родственную душу сложными терминами, сами не понимая толком, о чем вообще говорят. Но все сводится к одному — отыскав родственную душу, мы больше не можем жить без нее. Но что же случится, если однажды, мы все-таки потеряем родственную душу? Душа станет грязью, а «родственная» и вовсе утратит всякий смысл. Станет скверной. Что же нам тогда делать? Возможно ли ее спасти или уберечь от этого? Да, возможно. Но сколько страданий надо пережить, чтобы душа снова обрела свою святость, стала чистой… Фишер давно уже осознал, что Джонсон употребляет наркоту, но не подавал виду. Надеялся, что друг сам поймет, что это херовая затея. Не понял. Или не хотел понимать. Салу было больно смотреть, что делает со своим здоровьем Ларри, но все так же молчал, боясь, что Джонсон накинется на него. Нет, не подумайте ничего такого, Ларри всегда был близок Салу. Только рядом с ним патлатый вел себя дружелюбно, открыто, рассказывал о своих чувствах и даже иногда плакал, уткнувшись в ямочку Сала между ключицами. Но вскоре что-то в системе дало сбой. Ларри стал агрессивным и раздражительным. Он мог кинуть холст с только что написанной картиной и начать топтать и ломать его, хотя Фишер точно знал, что это был один из шедевров его друга. В такие моменты Сал аккуратно выходил на улицу, доставал заранее приготовленную пачку сигарет и закуривал. И только тогда, когда Ларри переставал вопить и ломать все вокруг, Сал возвращался. Кажется, что Джонсон даже не замечал, как Сал уходит и приходит снова. Но Ларри видел это, он замечал каждую новую деталь в своем друге. Видел как его голубая макушка скрывается за железной дверью, видел как его трясет при виде его внезапной агрессии. Да и вопил он только ради того, чтобы Сал вернулся и успокоил его. Но он не возвращался. Боялся. А Джонсон все срывал свой голос, ломал мебель, срывал плакаты, плакал от безысходности… Но он не смел подняться наверх, ведь знал, что скорее всего разорвет Сала в клочья. Ударит камнем по голове или задушит собственными руками. Но он не хотел этого… Не хотел причинять боль своему мальчику. Он видел как ему больно, но не мог с этим ничего поделать. Слишком сильно он погряз в этом болоте скверны и наркоты. И он был бы рад попросить о помощи, но не мог позволить Салу опуститься до его уровня. Поэтому, когда Сал уходил к себе, Джонсон опустошал бутылку виски и вкалывал героин дабы побыстрее забыться, он знал, что когда Фишер зайдет к себе в комнату, то начнет рыдать и выть в полный голос. Он слышал это не в первый раз, так как Сал всегда оставлял окно открытым. На руках Сала уже не осталось живого места. Гребанный селфхарм угробил его тонкую белую кожу, которую так любил Джонсон. Даже шея, на которой обычно патлатый оставлял засосы, была в маленьких рубцах и порезах. Кажется, они были везде, где только можно: как на теле, так и в душе. И Джонсона злило это. Бесил именно тот факт, что Сал мог чувствовать себя живым только благодаря боли, а не любви Джонсона. И сколько бы Ларри не умолял прекратить наносить себе увечья, Сал все равно продолжал. И хотя на самом деле, эффект давно прошел, но как говорится привычка осталась. Бывало, бинты настолько быстро заканчивались, что приходилось мыть старые и накладывать именно их, от чего от Сала стало разить гнилой кровью. Запашок стоял дурманящий, но Джонсона это никак не волновало, казалось, что он даже не чувствует его. И как бы сильно они не пытались отрицать, они оба оказались стоящими в мертвой точке. Оба запутались и ищут спасения, но не просят помощи друг у друга. Не хотят впутывать в свои проблемы. А надо бы. Ведь они еще могут помочь друг другу, но все повторяется вновь и вновь по кругу. Но жизнь не будет ждать, когда ты сделаешь правильный ход. Иногда, она просто оттягивает момент, так скажем, дает тебе шанс, но если ты упорно его отрицаешь, то и жизни надоест давать его тебе. Однажды Джонсон все-таки заигрался. Почувствовал себя богом. Бессмертным. И как Икар, рухнул вниз и разбился. Он принял слишком большую дозу. Может быть не рассчитал, а может и специально, надеясь на более сильный эффект. На скорой помощи Ларри привезли в «Медицинский центр Святой Марии», где вскоре ему поставили диагноз как рак крови. Сал не мог поверить в это. Не желал верить. Отрицал, мотал головой, смеялся на слова врачей и только отвечал: «Джонсон еще тот сукин сын, поверьте мне, у него не может быть рака крови. Вы что-то путаете.» Но ошибки быть не может, и когда Фишеру показывают все анализы его друга, то тут до него доходит. У него начинается истерика, он умоляет врачей пустить его к Ларри, но они не пускают его. Говорят, что он должен успокоиться. Прийти в себя. И тут же один из врачей получает кулаком в нос и падает навзничь. Охрана подхватывает Сала под локти и выводит на улицу, грозясь, что они вызовут ментов, если он еще раз сюда сунется. И как только он собирается встать, двери перед его носом захлопываются. Фишер сидит в комнате Ларри и смотрит на его собранные вещи. Через две недели Джонсон должен был окончательно переехать в новый дом, где они должны были бы жить вместе с Салом. Но теперь и дураку понятно, что никакого переезда не будет. Фишеру противна эта комната, противны все те воспоминания, что она воссоздает в его сознании. И он рад бы забыться, но все напоминает ему про Джонсона. Поэтому Сал пулей вылетает на улицу и кричит, что есть мочи. Кричит, вкладывая всю свою боль и горе в свои вопли. Бьется кулаками в стену, сдирая тонкую кожу с костяшек. Кажется, проходит целая вечность, когда наконец Фишер без сил скатывается по стенке вниз зарываясь руками в волосы. И только тихие всхлипы говорят о том, что он все еще плачет. Проходит неделя и Сал все-таки решается навестить Джонсона. Ему больно от осознания того, что он может увидеть, но он все равно идет к палате. Ларри лежит сжавшись в клубок под тонким пледом. Его кожа стала светлее оттенка на три и синие вены отчетливо выпирают на изможденном теле. Сал садится на корточки и берется за руку Джонсона. Она такая холодная, но в тоже время мягкая и красивая. Раньше именно так Ларри описывал руки Сала, сейчас же они как будто поменялись местами. Джонсон заметно выдыхает, остановив взгляд на Фишере. Губы расплываются в легкой улыбке. Сал чуть поднимается и почти невесомо целует Ларри в губы. Последний прикрывает глаза и как будто бы засыпает, но это не так. Он вспоминает всю ту короткую жизнь, которую прожил, но ничуть не жалеет. И Сал начинает тихо напевать ему колыбельную, которую раньше пела ему мама. Пока слова не утрачивают смысл. Знаете, люди не умирают как нам описывают в книгах или фильмах. Как бы кошмарно они не выглядели, они все равно дожидаются, пока ты не уйдешь. И возможно, когда Сал вернется к себе в квартиру и ляжет спать, и когда Ларри останется совсем один, он умрет. Сал не может больше находится с Ларри, ему больно осознавать, что его друг медленно умирает. Выждав момент, когда патлатый уснет, он тихо выходит из палаты и направляется в туалет. Он знал, что придет сюда всего один раз, знал, что не будет больше смысла приходить, ведь именно сегодня умрет его друг, брат, любовник. Интуиция никогда не подводила его. И вот сейчас сидя в кабинке, Сал чувствует, что пора действовать. Он еще не знает, но в том конце коридора, Ларри уже мертв. Достает банку снотворного и заглатывает все таблетки разом. И возможно ближе к вечеру или, когда придет ночная смена, его тело обнаружат холодным с улыбкой на губах. Умирать не страшно, страшнее умирать, зная, что после тебя не останется ничего.