Считая звёзды на дне океана

Тёмное, совсем без облаков, ночное небо кажется очень далёким, потерявшимся где-то на недосягаемой вышине; мелкие точки звёзд же похожи на россыпь бриллиантов. Муцуки никогда вживую не видела бриллианты, это просто сравнение из какой-то книги, что всплыло в голове, но уверена, что звёзды куда прекраснее, чем огранённое стекло. Если их соединить невидимыми нитями, то можно найти Большую и Малую Медведицу, Дракона и Кассиопею. Если всматриваться в них до рези в глазах, то в голове появляется лёгкий шум. Можно представить, что это морские волны накатывают на берег, разбиваются о влажные камни, чтобы вновь собраться воедино и продолжить омывать землю. Можно представить, что крупные брызги долетают до голых ступней, смывая налипший песок и дневную усталость. А если протянуть вверх ладонь, то получится коснуться звёзд, ощутить их холодный свет и мягкую пульсацию. Главное — это не переставать рисовать картины в воображении и сосредоточиться на звуках прибоя: тогда вода смоет всю грязь, а небо укроет в густой тьме. Куски плоти, забившиеся между зубами, выглядят отвратительно — чёрные прожилки между белых резцов, окрашенных в красный. Изо рта тянет железом, а по тонким выцветшим губам и по вымазанному в крови подбородку стекает слюна. Тонкая розовая ниточка с огромной каплей на конце, что раскачивается в такт рваным движениям. Мешает смотреть на звёзды. Муцуки не успевает отвернуться или закрыть глаза, когда капля срывается и падает ей прямо на верхнее веко. Мокрое, холодное чужеродное выделение, которое даже нет возможности стереть. Слипшиеся ресницы защищают роговицу, а её почти не передёргивает от отвращения, только невыносимые спазмы в животе становятся ещё сильнее. — Смотри на меня, Тоору! — Ледяные ладони с огромными паучьими пальцами зарываются в волосы на макушке и наклоняют её голову вперёд. Разбитый затылок начинает нещадно ныть, и пульсирующая боль от прикосновений, подобно лозе, оплетает мозг. Очень хочется закрыть глаза, чтобы ничего не видеть, залить уши воском, чтобы ничего не слышать, но вместо этого она послушно переводит взгляд. Если быть послушной, то синяки и раны успеют зажить до того, как её вновь изобьют. Торсо притягивает её к себе, отрывая от земли, и сам склоняется ниже, так, чтобы их лица были на одном уровне. Огромная, нескладная туша закрывает собою небо, а вместо звёзд теперь лишь тёмные провалы заплывших безумием глаз и кровавые разводы на уродливом лице. — Ты такая милая! Милая! Милая! Милая! — Торсо так громко выкрикивает слова ей в лицо, что кажется, будто звук проникает в самое горло и падает внутрь тяжёлыми распирающими камнями. Капли слюны моментально покрывают всё лицо, что тут же начинает гореть и чесаться. Они попадают ей в рот, забиваются в нос, летят на чувствительную роговицу. Муцуки не тошнит только потому, что нечем. — Моя женщина! Моя женщина смотрит на меня! Я твой мужчина, Тоору! Я люблю смотреть на тебя! Торсо ведёт мокрым языком от подбородка к губам, кусает, а после проталкивает его в приоткрытый рот. Запах и вкус собственной крови очень мерзкий, его не перебивает даже пот и вонь немытого тела, но пробовать себя - ещё хуже. Очень хочется сомкнуть зубы и оттолкнуть от себя этого психопата, хочется проблеваться и прополоскать рот, но Муцуки лишь душит в себе подкатывающие спазмы. Рёбра срастаются чересчур болезненно и слишком долго, чтобы позволить себе кусаться. Чужой язык заполняет её рот, касается нёба и трогает самый кончик язычка, отчего рвотные позывы становятся ещё сильнее. Кажется, что ему нет конца и он вот-вот полезет в горло, а потом вниз, по пищеводу, и соприкоснётся где-то в области живота с членом. Раздавит внутренние органы, превращая их в однородное нежизнеспособное месиво. И тогда её точно можно будет принять за якитори. Бесполезный кусок мяса, безвольно болтающийся на палке. Между ног всё горит и натирает от бесконечных фрикций. Её берут в безумном темпе уже четвёртый раз за день — и это слишком много. Каждый раз длиннее предыдущего, а воображаемые картины ночного моря всё сложнее удержать в сознании. Он всегда вылизывает её влагалище перед началом, проникая внутрь языком, обильно смачивая каждую складочку и с упоением рассказывая, какая же Тоору там вкусная и сладкая. Но это не очень помогает, и между ног постоянно ноет и чешется от натёртостей. Возможно, у неё уже запущенный кандидоз. Каждый раз Торсо долго теребит её клитор, надавливая и выкручивая его грубыми пальцами, рассказывая, что специально прочитал об этом в женском журнале, а после откусывает его. Радостно верещит, что так вкуснее, и начинает лизать с ещё большим остервенением, скуля и причмокивая от захватывающего его восторга. Громкие хлюпающие звуки заглушают почти не слышные всхлипы. Плакать тоже нельзя. За это можно лишиться глаз. Муцуки никогда в жизни больше не хочет ощущать, как пальцы проникают в глазницу, раздирают там всё грязными, давно не стриженными ногтями, а после им на смену приходит головка члена и уродливая волосатая мошонка бьётся о её щёку. Чувствовать плещущуюся внутри своей головы и стекающую по лицу сперму она тоже не хочет. Торсо шепчет на ухо очередную гадость. В такие моменты он всегда говорит одно и то же, лишь изредка меняя порядок слов. Трётся мокрым носом о шею, как кошка, и хватает пряди волос, зажёвывая их и вдыхая слишком громко. Водит руками по её шее, сжимая так сильно, что она почти чувствует, как вот-вот сломается трахея, и едва не теряет сознание от удушья. Его пальцы настолько длинные, что легко смыкаются на её шее в кольцо, и Муцуки искренне надеется, что это будет последний раз. И всё время испытывает печаль с примесью ужаса от того, что, открыв глаза, видит перед собой обезумевшее лицо Торсо. Ей очень хочется никогда больше не открывать глаза. Очень хочется оказаться на небе среди пышных облаков и успокаивающего света звёзд, что заставят забыть всё на свете. Очень хочется уплыть к глубокому морскому дну, где среди странных водорослей и причудливых рыб с переливающейся чешуёй её никто никогда больше не найдёт. Но вместо этого она должна смотреть на самого сумасшедшего среди всех живущих на этой земле и слушать, как он называет себя её мужем. Слушать, как с маниакальной зацикленностью он признаётся ей в любви и сопровождает каждое своё признание нескончаемой чередой ударов. Он постоянно бьёт её по груди с такой силой, что синяки не сходят часами, а жуткая боль пробирает до самого позвоночника. Сжимает грудь так яростно, словно хочет не то оторвать, не то вдавить её внутрь. Кусает слишком резко и часто за никогда не успевающие зажить соски так, что они уже похожи на изжёванную старую тряпку. А когда Торсо раскрывает свой огромный рот и заглатывает всю грудь внутрь, впиваясь в неё зубами, то внутри у Муцуки всё сжимается от страха и ужаса. Она всё ждёт, когда ей сделают ещё больнее. И без того убогие мешки с жиром становятся чёрно-лиловыми. Резкие толчки заставляют их нестерпимо быстро болтаться — и от этого боль усиливается в несколько раз. Лучше бы он отрезал их в самом начале вместе с руками и ногами. Вдруг бы они больше никогда не выросли… Торсо меняет позу: садится на колени, а её хватает за бёдра и заставляет принять вертикальное положение. Он поддерживает Муцуки, не позволяя упасть, и смеётся слишком громко из-за её неловкости - и её всю трясёт от неконтролируемого ужаса. Муцуки дёргает руками и сжимает ноги в попытке ухватиться, но лишь жалобно машет конечностями в воздухе. Избавиться от рефлексов, с которыми жил годами, очень сложно. Осознание, что вместо рук и ног у неё лишь убогие обрубки с зарубцевавшимися шрамами, накатывает волнами, и жалость к себе вновь начинает душить и выворачивать наизнанку. Ей вертят как хотят — и у неё нет права противиться этому. Ей не разрешают открывать рот — и из неё выбивают любое сопротивление нестерпимо жестокими ударами и распирающе-резкими толчками. Любые фразы запихивают обратно в глотку, не позволяя им срываться с разбитых губ, закупоривая их глубоко внутри её тела толстым членом и горькой спермой, которую обязательно нужно проглотить. Муцуки не принадлежит её собственное тело, у неё не должно быть «неугодных» мыслей и неправильных взглядов. Женщина должна молчать. Женщина слишком слаба и безвольна, чтобы хоть что-то противопоставить мужчине, которому она принадлежит. Женщина всегда должна быть во власти мужчины и беспрекословно слушаться. Муцуки ненавидит женщину в себе. Ненавидит тот факт, что на этом проклятом, Богом забытом острове она вынуждена ей быть. — Я тоже тебя люблю, — послушно отвечает Муцуки заученную фразу и смотрит пустыми глазами сквозь опостылевшее ей лицо. На ночном небе по-прежнему горит россыпь холодных звёзд, к которым так хочется протянуть руку, среди которых так хочется оказаться. Воображаемые волны всё ещё лижут её ступни, смывая дневную усталость и налипший песок. Они всё зовут её опуститься вместе с ними на дно океана и забыть обо всём.