Домашнее воспитание

Шен Вей – Король Призраков. Он был рождён из вечного хаоса разрушения, поглотившего нижний мир ещё до создания колеса перерождений. Он вселенский страж Смерти и всех её любимцев, и его вселенная полна демонами, голодными духами и тенями, выползающими из всех углов. Он прожил 5 тысяч лет, он потерял брата, он полюбил, овдовел и вновь полюбил бога. Поэтому не существовало ни единой возможности для того, чтобы он заболел. — Вам действительно не о чем волноваться, — заявил он своим напуганным аспирантам. — Профессор, у вас ужасный голос, — попыталась до него достучаться Цу Ли Янг. Третий год, занимается репродуктивной биологией. Однажды нашипела кошкой на какого-то парня с младших курсов, который откровенно на неё пялился. Чжао Юн Лан её обожает. — А ещё вы ужасно выглядите, – добавил Ли Вей. Первый год, страшно боится Шен Вея, Ли Янг, их лаборанта, собак и собственной тени. Красивый почерк. Абсолютно точно сойдёт с ума, пока защитит докторскую. — А вы никогда не выглядите ужасно. — Это мило, но вы преувеличиваете, — ответил Шен Вей, и добавил мягко, но настойчиво, — Будьте добры, перестаньте волноваться и сосредоточьтесь на своей работе. *** Обычно Шен Вей совершено спокойно переносит любые колебания температуры в их сверкающем, высокотехнологичном новом здании, но сегодня в лаборатории было нехарактерно холодно. Он выпил четыре чашки чая прежде чем голова окончательно разболелась из-за кондиционера. — Проблема не в кондиционере, — сказала Хан Цзя И. — Ты простудился. — Это абсолютно невозможно, — ответил ей он. Цзя И была восьмым человеком, с кем он провёл собеседование на должность администратора, когда подписал контракт с университетом. И она была истинной жительницей старого Шанхая: Западный берег, ни капли не впечатлена им, имя излучает положительную кармическую энергию, а фамилия стоит обнадеживающее близко к фамилии Шен в книге Сотни фамилий[1]. И она одним своим присутствием разгоняла всю мелкую нечисть и призраков, которые скапливались по углам кампуса, питаясь потоками тоски 30 тысяч студентов из-за первой любви и ужасной работы или злости на главу аниме-клуба. Цзя И сузила глаза. Она на 10, может, 15 лет старше него, и говорит, что отточила этот взгляд на своём сыне. Шен Вей подозревал, что именно поэтому она так пугающа и всегда добивается своего. Он когда-то голыми руками вырвал глотку у вампира, но всё ещё просит Юн Лана проверять сообщения, которые он ей отправляет в воскресенье вечером. — Ты ещё больше похож на призрака, чем обычно. И на тебе два свитера, — сообщила она ему и коснулась ладонью его лба, нахмурившись. — А ещё у тебя температура. Ладонь Цзя И была восхитительно холодна, и от неё исходили тонкие ароматы благовоний семейного алтаря, который стоит у них в холле: тепло и благословения её бабушки и старших тёть. Он подался вперёд за её прикосновением, ощущая тяжесть во всём теле, и пожалел, что уже успел так вымотаться. Лекция по биологи после полудня станет настоящим кошмаром. — Я никогда не простываю, — сказал он Цзя И, ведь сама эта мысль была смехотворна. Любое место может наполниться холодом бесконечной зимы, стоит Шен Вею там появиться. Цзя И проигнорировала его и достала свой телефон. По её лицу можно было легко понять, что теперь ей совершенно неинтересно мнение Шен Вея. Ему всегда приходилось считаться с этим выражением на её лице, чего бы это ни касалось: административных вопросов, студенческих инициатив, его расписания и загрузки или, очевидно, его личной жизни. Он порой подумывал о том, что хорошо было бы провести некоторые границы, но он не мог сам заполнять сетевой журнал с результатами студентов и приходил в ужас от одной мысли, что она уйдёт. — Алло? — ей наконец ответили на том конце связи и, даже несмотря на все помехи, он узнал тихий голос. — О, нет, — сказал Шен Вей Цзя И, пространству, никому. — Да, это я, — продолжила она телефонный разговор. — Мне жаль тебя отвлекать, но твой сам-знаешь-кто сидит тут больной, у него простуда и всё такое. Ты можешь отвести его домой? Из трубки вырвался слабый крик. — О, нет, — бессильно повторил Шен Вей. Цзя И сперва выгнула одну бровь, затем обе её брови встали домиком, и она закусила губу. Всё становилось хуже и хуже. — Он в Пекине, — попытался Шен Вей, чувствуя себя всё более слабым с каждой секундой. — Он на обязательной конференции для представителей правоохранительных органов. У них лекции о современном коммунизме. Когда Шен Вей проснулся сегодня утром один в их постели, он почти полчаса смотрел в потолок и жалел себя, прежде чем смог оторваться от подушки и дойти до ванной. Он чистил зубы и читал 209 отдельных сообщений в ВиЧате, которые Чжао Юн Лан послал ему между 11:34 вечера и 6:30 утра. Как минимум 12 из них были посвящены тому, какие цветы надо поливать, а какие нельзя трогать ни в коем случае. — Хорошо, так и сделаем, — ответила собеседнику Цзя И и закончила разговор. — Что ж. Он в Пекине и он сказал, что если попытается уехать, то его отец прыгнет с крыши от позора. — Понятно, — ответил Шен Вей. — Тем не менее, — сердито продолжила она, — мы решили, что ты остаёшься в офисе и отдыхаешь пока кто-нибудь не заберёт тебя, а для лекции в три часа мы найдём замену. Шен Вей бросил взгляд на расписание своих аспирантов. — У Ли Янг сегодня эксперимент, она занята во второй половине дня. — Ли Вей здесь, — ответила Цзя И и вновь вернулась к телефону. Шен Вей уловил звук отправляемого сообщения и крик Ли Вея дальше по коридору: “профессор Шен, нет!”. На лице Цзя И не дрогнуло ни мускула. — Там. — Цзя И, он не выдержит, — взмолился Шен Вей, прижимая записи для лекции к груди. — Что я скажу его родителям? — Что он пал на поле боя как мужчина, — отрезала она и вырвала бумаги у него из рук. — Теперь, сиди тут, тихо пей свой чай и жди. Миссис Полицейский пообещал, что кто-то приедет за тобой в течение часа. *** У Шен Вея всегда были непростые отношения со временем. С минутами и часами он ещё как-то мог справиться, но когда дело доходило до более долгих периодов, они смешивались и сливались друг с другом. Что значит один год для того, кто видел первые династии? Во времена Тан[2] он целое десятилетие проспал в монастыре, исхудав до костей и лишившись сил на то, чтобы проснуться. В итоге он очнулся полный грусти и тоски и нашёл себя святыми мощами, замурованными в статую золотого Будды вместе с четырьмя литрами мёда. В тот день, сидя у себя в офисе, он будто вновь проснулся внутри Будды: глаза слипались, а конечности были непривычно тяжёлыми. Он бездумно смотрел в дальний угол кабинета, слушая оповещения о приходящих на телефон сообщениях и пытаясь понять, сколько времени прошло с тех пор, как Цзя И вручила ему дымящуюся чашку с чаем Те Гуан Ин и усадила за стол. Всё стало вечностью. Ему казалось, что он плывёт. Лишь со второй попытки он дотянулся до телефона проверить время — там оказалось 12 сообщений от Ли Вея. Все — грустные стикеры без единого повтора. Но первыми он увидел сообщения от Чжао Юн Лана. А-Лан: Шен Вей-а! Ты заболел! Я не думал, что это возможно! А-Лан: Прости, что не могу отвезти тебя домой :( А-Лан: Не волнуйся, мама сказала, что заедет за тобой ♥ ♥ ♥ ♥ — Что? — спросил Шен Вей свой телефон. В тот же миг раздался стук в дверь, и в проёме появилось радостное лицо Цзя И. Она быстро обернулась через плечо и позвала: — Вы как раз вовремя, мадам Чжао. Он тут, сидит, ни жив ни мёртв, и, похоже, просто примёрз к своему месту. Шен Вей не представлял, как сейчас выглядит, но когда мать Чжао Юн Лана зашла в его кабинет, её взгляд был полон сочувствия. — Ох, Шен Вей, — только и произнесла она. Шен Вей поспешил встать, из-за чего в глазах поплыло, а волна тошноты подступила к горлу на мгновение. Он попытался взять себя в руки и чуть дрожащим от слабости голосом начал: — Мадам Чжао, мне... мне ужасно неловко за всё это, честно, я не должен был… — “Мадам Чжао!” — вскрикнула она, и её щёки залил румянец. — Он всё ещё называет меня “мадам Чжао”! “Чжао Юн Лан, ты разрушаешь чужие жизни”, — подумал Шен Вей, а вслух продолжил: — Это было неуместно… просить вас о помощи…. — И всё же я здесь, — прервала его мадам Чжао и отмахнулась от всего, что Шен Вей ещё мог сказать, пресекая любые его возражения. Она открыла его портфель и с пугающей точностью стала укладывать в него бумаги, черновики, административные документы и рекомендательное письмо, которое он только начал составлять. — Ох, прошу, я могу сам, — попытался Шен Вей, но это не возымело никакого действия, особенно, потому что Цзя И уже была рядом и держала его зимнее шерстяное пальто наготове. — Вот, надевай, — сказала она прежде, чем начать впихивать его ватные руки в рукава, набрасывая пальто на плечи. — Ты знаешь, я ничего не могу поделать со своим абсолютно бесполезным сыном, но, по крайней мере, он знает, когда и у кого попросить помощи, — строго сказала мадам Чжао и повернулась к Цзя И. — Цзя И-а, мы доставили тебе сегодня столько хлопот. В следующий раз мы непременно пригласим тебя на ужин. Сяо Лан платит. — Мадам Чжао, — взмолился Шен Вей, пытаясь забрать у неё свой портфель. Тем леденящим взглядом, которым она пригвоздила его в ответ, можно было остановить стаю адских гончих. — А ты, будь так добр, веди себя тихо, пока мы не доберёмся до дома, — её тон не терпел возражений. И теперь стало понятно, где её сын научился играть настроением, словно актёр, в мгновение ока сменяющий маски. Прощаясь с Цзя И мадам Чжао уже излучала дружелюбие и тепло бодхисатвы. — Что ж, мы поедем, если возникнут какие-то вопросы, то сразу же пиши мне. Шен Вей не мог представить более страшного кошмара, чем его менеджер и его тёща в прямом и постоянном контакте. К тому моменту, когда он наконец смог осознать и принять ужасающую реальность, его уже довели до выхода из университета и потянули через холод декабря к сверкающей чёрной машине. Казалось, что половина всех студентов биологического факультета провожала его взглядом. Потрясающе. Скоро Чжао Юн Лан увидит просто невероятные новости во всех университетских группах в мессенджерах. Сяо Гэ, водитель семьи Чжао, был в белых перчатках и чёрном костюме с галстуком. Мадам Чжао потянула Шен Вея за локоть ещё ближе и сяо Гэ поспешил открыть заднюю пассажирскую дверь: — Ай-я, профессор, вы сегодня совсем неважно выглядите. — Ты тоже так считаешь? И он всё ещё был за рабочим столом, когда я пришла, — вздохнула мадам Чжао, и подтолкнула Шен Вея в машину, где он смог насладиться несколькими мгновениями тишины, рассматривая кожаный салон и чувствуя, как сходит с ума, когда сяо Гэ открыл вторую дверь и мадам Чжао села рядом. — Мне так жаль, — будто со стороны услышал Шен Вей свой голос. Однажды он провёл бессонную ночь, всматриваясь в чернильную темноту спальни и подсчитывая какую долю из всего, что он когда-либо сказал мадам Чжао, составляют извинения. Результат оказался кошмарным, и его только усугубил тот факт, что Чжао Юн Лан разбудил его, стоило Шен Вею наконец уснуть. Его выбор мелодии будильника удвоил желание Шен Вея извиняться перед его матерью каждый раз, когда они видятся. Сяо Гэ, сев за руль, бросил взгляд в зеркало заднего вида и спросил: — Едем к молодому господину Чжао? — Нет, нет, — ответила ему мадам Чжао. — Домой. Сяо Лан в командировке на этой неделе. Сяо Гэ послал Шен Вею сочувствующий взгляд: — Хорошо. — Я не могу, это слишком, — Шен Вей обязан был хотя бы попытаться. — Не обращай на него внимания, — легко сказала мадам Чжао и достала свой телефон, когда машина пришла в движение. — Езжай, сяо Гэ. О, алло? Сяо Лан? Мм, я забрала его. — Пауза. — И где же раньше была эта твоя трогательная забота о человечестве? О, хватит кричать. Всё с ним будет хорошо. Я забираю его домой. Просто сосредоточься на конференции. Эй! Не разговаривай со мной в таком тоне, маленький засранец, я отправляла тебя в лучшие школы, чтобы ты мог стать доктором… Шен Вей приподнял свои очки и слегка надавил пальцами на глазницы. — … или юристом, или программистом, кем-то, кто не станет бегать весь день, как чернорабочий, крича на людей и одеваясь, как бандит. Но ты решил стать копом. О, да кому какое дело до твоего отца! Просто оставайся там и не позорь наше доброе имя! — приказала она. — Всё с ним будет хорошо. Тётушка Лу уже готовит свой суп с курицей и грибами. Ладно, ладно, я устала с тобой разговаривать. Иди и удели внимание своим полицейским делам, а это оставь мне. Она повесила трубку, бросила телефон в свою сумочку от Ferragamo и повернулась к Шен Вею. — От этого ребёнка сплошная головная боль. Несколько мгновений Шен Вей разрывался между супружеской верностью и искушением поддаться тому, кто тебя действительно понимает. — Да, — согласился он, но быстро добавил, исправляясь. — Но у него в груди бьётся честное и преданное сердце. Мадам Чжао смотрела на него долгую минуту, прежде чем улыбнулась и погладила его по щеке свой тёплой, мягкой ладонью: — Да, я тоже так думаю. *** Семья Чжао была весьма обеспеченной и немного более того. Давние жители города на правильном берегу реки, с правильной пропиской, с квартирой в правильном районе и с правильными друзьями в правильных местах. Отец Чжао Юн Лана, Чжао Син Чи, был старым уважаемым работником правоохранительных органов, с десятилетиями добрых дел для друзей и от друзей, с небольшой квартиркой, которая была выделена ему в восьмидесятых, и которая была продана за непомерные деньги на волне роста цен в середине девяностых. Они переехали из скромного жилища на последнем этаже трёхэтажки в районе Хонгкоу в буржуазную атмосферу района Цзин Ан, где, по каким-то непонятным причинам, поселились в квартальчике с кричащим рококо, перегруженной подземной стоянкой, некоторым количеством гипсовых скульптур в греческом и римском стилях и открытой беседкой. Они купили квартиру на четвёртом этаже — “так было дешевле”, покорно объяснял Чжао Юн Лан — сделали капитальный ремонт и осели. Мать Чжао Юн Лана потратила недели, в отчаянии пытаясь организовать шкафы и рабочее место в его комнате так, чтобы идеальное сочетание мебели, света и материнской воли смогли заставить её “никчёмного мальчишку” стать достойным сыном и учеником. (Всё кончилось тем, что Чжао Юн Лан наскрёб достаточно баллов для поступления в Нянкайский Университет[3]. И это было настолько ошеломляющим успехом, тем, чем она наконец могла хвастать помимо несметного количества проглоченных сыном приключенческих романчиков, что лишь спустя семестр мадам Чжао осознала, что Тяньцзинь находится в 1200 километрах от них, то есть в двух часах на самолёте или в шести — на поезде. Чжао Юн Лан вернулся домой на новогодние праздники уже с неопрятной щетиной, пристрастию к сигаретам, ужасным акцентом и способностью оставить отца вусмерть пьяным). Выпустившись, Чжао Юн Лан категорически отказался возвращаться в отчий дом, в тщательно обставленную комнату с тщательно подобранной мебелью. Он жил в мансарде трущёб одного из старых шикуменов, пока не приехала мать и не устроила сцену. После длительных споров Чжао Юн Лан внёс первый платёж за небольшую квартирку, которую он называл домом почти десять лет. По крайней мере, там были ворота и охранник, который не пускал возможных воров. То, что Чжао Юн Лан посвятил свою жизнь охране правопорядка и борьбе с преступностью, не имело никакого значения в глазах мадам Чжао, беспокоившейся о его физической безопасности там, где уровень преступности стремился к нулю. Эту квартиру она оснастила милой, прочной мебелью, лучшим кухонным оборудованием и благоприятными растениями. Шен Вей наблюдал за этим на расстоянии. Наблюдал, как Чжао Юн Лан из своенравного ребёнка вырастает в привлекательного мужчину (и этот секрет всё ещё вязнет у него на зубах), а значит он наблюдал и за его матерью. Сю Цзинь среди соседей и в обществе была известна больше как учитель Сю, и она приводила в ужас более двух десятков классов в Фудань-фуджонг, старшей школе при университете Фудань, куда так и не смог поступить её сын. Она преподавала математику и физику, и, если верить Чжао Юн Лану, который любил поболтать в сумраке после ласк прежде, чем уплыть в сон, родители учеников часто ходили в храм и воскуряли благовония перед собраниями с ней каждую четверть. А потом её сделали директором школы. (“Ты только представь, каково с ней жить,” — жаловался Чжао Юн Лан, наполовину скрытый простынями.) Внешне она была красивой женщиной, вне времени и возраста, её волосы всё так же были угольно черны и крепко скручены в пучок у основания шеи. Она носила дымчатое-серое кашемировое пальто и тёмно-синие брюки, мягкую шерстяную кофту с жемчужными пуговицами и со вкусом подобранные украшения. Как и многие женщины её поколения, она не носила обручального кольца. Но на уровне душ и энергетики, Шен Вей видел сотни алых нитей, связывающих её с сыном, а сына с ней. Они вились, как резьба на старых окнах, исходили от её сердца, её горла, её печени и её рук, простирались всюду, где бы ни появился Чжао Юн Лан. Чжао Син Чи любил говорить друзьям семьи, рассказывая о том, насколько ужасен их сын, слабо скрывая свою гордость, что они с женой явно имеют перед ним пожизненный долг из прошлых реинкарнаций. В прошлой жизни Чжао Юн Лан был кухонным мальчишкой по имени сяо Лин, пожертвовавшим собой, чтобы вытащить из страшного пожара маленькую девочку и её новорождённого кузена. За это они вдвоём расплачиваются по сей день — любимое бремя, проклятье, благословение, слишком запутанное и слишком старое, чтобы как-то от него избавиться. Это спасало Чжао Юн Лана от всевозможных большых и малых неудач: петля преданности Сю Цзинь, канаты беспокойства его отца, которые вытаскивали его из-под колёс велосипеда и из лап смерти вот уже на протяжении тридцати двух лет. Шен Вей присматривал за Чжао Юн Ланом все долгие столетия, которые существует его душа, следовал за ним из жизни в жизнь. Он праздновал — с болью — свадьбы и рождения, оплакивал десятки жизней порознь, ухаживал за сотнями могил. Порой он замечал в глазах какого-нибудь юноши или девушки особый огонёк, означающий их кровную связь с ним, и испытывал всю ту нежность, на которую способен лишь тот, кто обречён наблюдать издалека. Он знал, что такое любить душу Чжао Юн Лана, и он знал, что это их с мадам Чжао очень роднит. *** Мадам Чжао справилась с возмутительным отказом сына возвращаться домой после университета, затеяв новый ремонт. Она выкинула все зеркальные двери и безвкусные люстры из нулевых, продала аквариум кризиса среднего возраста своего мужа на 60 галлонов с экзотическими рыбками. Всё ради более модного минимализма: светлое дерево и натуральные цвета, матовое стекло на кухонной двери и сверкающий корпус балкона, новые бесшумные кондиционеры. Всё в доме было продиктовано последним словом моды: от дорогих фильтров до гостевых тапочек. — Вот, вот, возьми эти, — сказала она, доставая из шкафчика у двери пару изящных домашних туфель, ставя их перед Шен Веем и ястребом следя, чтобы тот их надел. — Я правда не знаю, как мне перед вами за это извиниться, — несчастно вздохнул Шен Вей. Он ощущал, будто всё, что он говорил мадам Чжао, было пропитано отчаянием и в ближайшее время не будет никакой возможности как-то это изменить. Мадам Чжао провела его в дом, мимо обеденного стола с пугающей своими размерами вазой фруктов, и усадила на диван. — Если ты продолжишь обращаться ко мне столь же формально, сяо Вей, я действительно разозлюсь, — предупредила она. — В конце концов, кто ты нашему сяо Лану? А значит, кто ты нам? На это нет ответа, в отчаянии подумал Шен Вей. По большей части он мог только слабо верить в своё счастье. В то, что спустя тысячелетия, в которые он мог лишь издалека и украдкой наблюдать, он смог познать всепоглощающее тепло тела Чжао Юн Лана, его прикосновения и удовольствие от его укусов. В то, что они делят дом и чувства, что у них есть пара деревянных уточек-мандаринок и кухонные духи торгуют сплетнями с охранными духами у их дверей, Цинь Шу Бао и Ю Чи Гонгом. Это намного больше, чем всё, о чём измученное сердце Шен Вея могло когда-либо мечтать. — Я не специально, — откровенно признался он в конце концов. Ощущал он себя просто отвратительно, будто вскрыл грудную клетку и предлагает ей заглянуть в своё тёплое нутро. — Я… я просто правда не привык быть в семье. Выражение на лице мадам Чжао было очень сложным. Застывший взгляд женщины, которую очень сложно оставить без слов или поставить в неловкое положение. Шен Вей порой задумывался, что о нём рассказал своим родителям Чжао Юн Лан. Смогла ли его фантазия как-то закрыть все пробелы и вопросы, или же его родителями пришлось смириться с тем, что их бесценный сын связался с мужчиной с тёмным прошлым, некоторым образованием, какими-то манерами и абсолютно без семьи. Хотя даже такое краткое описание лучше правды. — Юн Лан говорил, что ты остался один ещё ребёнком, — наконец сказала она. И в её словах слышался вопрос, на который он не знал что ответить. Он с трудом сглотнул. Горло болело, и Шен Вей не знал, причиной тому были воспоминания о Е Цзуне или невозможная простуда. — Сначала... сначала были я и мой младший брат. — Каким он был? — спросила мадам Чжао, потому что ответ на “что с ним случилось?” повис в прохладном воздухе комнаты. Он посмотрел на свои руки, колени и брюки, на носки на своих ногах в мягких гостевых тапочках, в доме, в котором ему не было места. Столь многое о Е Цзуне было лишь болью глубокой раны, белизной оголённых костей. Шен Вей скучал по нему, как люди скучают по выдуманным местам, по воспоминаниям о том, чего, возможно, и не было. Но когда-то давно Е Цзун был просто его маленьким братом: самым диким и дорогим, единственным близким и любимым созданием в кипящей тьме подземного мира. Он был шрапнелью эмоций — главной причиной всех переживаний Шен Вея. — М, эмоциональным, — сказал он наконец и слегка улыбнулся, когда понял, что это чистая правда. — Он был очень эмоциональным. Мадам Чжао улыбнулась, когда Шен Вей наконец поднял на неё взгляд. — и из вас двоих ты всегда был ответственным, — поддержала она. — Думаю, можно так сказать, — он вновь опустил взгляд на свои ноги, на блестящий пол под тапочками, но всё ещё ощущал вес её взгляда и румянец на своих щеках. И когда тишина между ними перестала быть такой острой, мадам Чжао продолжила: — Что ж, я понимаю, какой ношей на твоих плечах стал наш Чжао Юн Лан. Этот бесполезный ребёнок каким-то образом умудряется быть одновременно слишком умным и слишком ленивым… Шен Вей вновь разрывался между желанием инстинктивно защитить и мрачно признать полную правоту слов. — …но он действительно очень искренен по отношению к тебе, поэтому, я боюсь, тебе придётся и дальше тащить эту ношу, профессор Шен, — заключила она так нежно, что ему было даже больно это слышать. — Что я хочу сказать. Тебе лучше даже не думать о том, что ты можешь как-то избежать нашей семьи. Всё, что Шен Вей мог сказать в принципе, умерло ещё в лёгких, и ему пришлось сильнее сжать челюсти и кулаки, чтобы сдержать себя. Он напряжённо кивнул, и потом ещё раз, уже легче, и — чудо из чудес — этого было достаточно, чтобы мадам Чжао его поняла. Она твёрдо указала: — Славно, покончим с этим. Сейчас я заварю тебе чай, потом ты пойдёшь в душ и спать. Шен Вей изумлённо вскинул голову: — Что? — просипел он. *** Шен Вей мог лишь в общих чертах восстановить общую цепь событий, которые привели его, одетого в свой привычный костюм и сидящего на диване в гостиной, в бывшую кровать Чжао Юн Лана, уже переодетого в старую пижаму Чжао Юн Лана. Он помнил, как его убаюкал аромат прекрасного тайваньского снежного чая — осталась тонкая сладость у корня языка, перекрывшая горечь заложенного носа — а затем его накормили какими-то неизвестными таблетками и непонятным экстрактом цыплёнка, призванным придать сил организму, и отправили, как ребёнка, в постель. По крайней мере, Шен Вей пологал, что именно так детей отправляют в постель, поскольку сам он никогда, по сути, не был ребёнком, да и в постель его никогда никто не укладывал. То, что будучи тридцати четырёх и пяти тысяч лет отроду, он был запуган женщиной на голову ниже его, значительно ударило по самооценке. К сожалению, в кровати не осталось запаха Чжао Юн Лана, да и комната была перестроена вместе со всей квартирой. Теперь тут стояла новая мебель и встроенные шкафы, наполненные внесезонной одеждой и сувенирами на новый год от школы и полиции. Лучшей частью комнаты, по мнению Шен Вея, являлся внушительный холст с распечатанной фотографией Чжао Юн Лана в форме, очевидно, сделанной на его выпускном из полицейской академии. Здесь он был невероятно красив, и Шен Вей не сомневался, что наличие в родительском доме практически метровой фотографии выводило Чжао Юн Лана из себя. Он уснул, разглядывая фото, то, как картинка смогла отразить нетерпение на лице Юн Лана, которое тот пытался скрыть. Шен Вей подумал, что должен попросить у мадам Чжао отправить ему цифровую версию, чтобы он смог распечатать себе тоже. Один экземпляр он повесит в кабинете, а маленькую копию положит в бумажник. Он думал о том, как будет носить у сердца изображение наглой ухмылки и глаз цвета речной гальки, и это так согревало, что даже бесконечная зима ада не могла тронуть его. Шен Вей был слишком вымотан, чтобы чувствовать что-то кроме смирения с обстоятельствами. Он плыл в своём полусне. В какой-то момент ему казалось, будто он слышит голос мадам Чжао, которая разговаривала за дверью спальни: “…ты действительно как старая бабка, конечно с ним всё в порядке…” Но затем он вновь погрузился в мутный сон. Он не мог сказать как долго или как крепко он спал, но комната становилась всё темнее, а воздух всё холоднее, шум города за окном затихал вслед за светом дня. Он проснулся резко, окончательно и мучимый голодом. На этом пограничном моменте, прежде чем он пришёл в себя достаточно, чтобы вспомнить что здесь и сейчас он — человек, что он распрощался со своей демонской сущностью, Шен Вей ощутил нестерпимую, неожиданную необходимость впиться кому-то в горло и поглотить его живьём. Но годы воспоминаний нахлынули на него, нескончаемое горе застало врасплох прежде, чем сердце смогло успокоиться и он понял, где находится. Яркое и болезненное воспоминание о потере Кун Луна, а затем осознание того, что он держит в руках мобильный телефон, по ту сторону которого его ждёт Чжао Юн Лан, что их разделяют не злой рок или неспешность колеса перерождении, а ночной поезд и несколько лекций в Пекине о том, как выражать восхищение полицейским управлением в Китае — всё это вызывало лёгкое головокружение. Он набрал номер, неотдавая себе отчёт в том, что делает. — Как ты? — было первое, что сказал Чжао Юн Лан спустя пару гудков. Шен Вей моргнул в темноте, свет от телефона резко ударил по глазам. Он спрашивал себя, как много слабостей человеческого тела он перенял, вживаясь в роль простого профессора университета Шен Вея. А может, он всё-таки смог каким-то образом стать кем-то более смертным, кем-то, кто способен на тепло. Эти вопросы часто мучали его, но Чжао Юн Лан считал их неважными, заставляя забыть о них своими ласками. — Алло? Ты там? — спросил Юн Лан, теряя терпение. — Да, я здесь, — прошептал Шен Вей. Темнота комнаты намекала ему, что уже должно быть довольно поздно. — Прости, я не знаю, что со мной. Юн Лан фыркнул: — Ты заболел, идиот. Благодари небо и землю, что Цзя И более внимательна к таким вещам и позвонила мне. Иначе, готов поспорить, ты бы свалился под свой стол и у какой-нибудь уборщицы случился бы сердечный приступ, найди она твой хладный труп. — Не смеши меня. Кто я, в конце концов? — спросил Шен Вей и перевернулся на бок. Ему становилось жарко под тяжёлыми одеялами. — Я не могу заболеть. — А, ну да, если ты так говоришь, тоэто правда, — согласился Чжао Юн Лан со всей щедростью супруга, который знает, что прав, и знает, что его половинка тоже знает, что он прав. — Итак, великий Рассекатель Душ, прошу, скажи мне, недостойному, что же с тобой произошло? Шен Вей завозился на подушке: — Может быть, это проклятье? — И кто же мог тебя проклясть? — нетерпеливо спросил Чжао Юн Лан. — Вот честно, кто или что поблизости, в здравом уме и доброй памяти, может решиться проклясть тебя, учитывая кто ты такой, и, что более важно, кто я такой? Когда они переехали в свой маленький домик с садом в конце одного из шикуменов, все духи тихого квартала разбежались в ужасе. И лишь спустя несколько месяцев Чжао Юн Лан смог убедить их в том, что он не собирается ссориться, и что Шен Вей не намерен забирать их отсюда — ни в ад, ни в колесо перерождений раньше времени. Простые же жители квартала всё это время пребывали в некотором изумлении: стоило у них по соседству поселиться симпатичной гей-паре, как сотни мелких неудач резко обрушились на всю округу, а затем также резко прекратились. Шен Вей поймал себя на том, что издаёт звуки, недостойные его положения и возраста, но ему было так до смешного и необъяснимо спокойно подобным образом вести себя перед Чжао Юн Ланом, что он даже не пытался остановиться. — Бедный мой, — вздохнул Чжао Юн Лан. — Мама звонила. Она сказала, что ты сразу отправился спать. — Они положили меня в твой бывшей спальне, — отчитался Шен Вей. Он перевернулся снова и посмотрел на фотографию из полицейской академии. — Она одела меня в твою старую пижаму. — Я не могу решить, это сексуально или мерзко, учитывая, что в нашем разговоре напрямую замешана моя мать, — философски заметил Чжао Юн Лан. — Как ты себя чувствуешь? Ты уже ел? Шен Вей вновь моргнул в темноте. — Я, должно быть, проспал ужин. — Ты точно болен, — вздохнул Чжао Юн Лан. — Ещё только 7:30, мы никогда не садимся ужинать раньше восьми. Но если бы ты проснулся раньше, то ты бы мог избежать некоторых неудобств. — Неудобств? — переспросил Шен Вей. В это же время дверь в комнату распахнулась и мадам Чжао появилась в свете дверного проёма. — Хватит тут шептаться с моим сыном и поднимайся, — приказала она. — Отец Чжао Юн Лана уже дома и ужин готов. — Мне очень жаль, — сказал Чжао Юн Лан. — Если после всего этого ты захочешь уйти от меня, я не приму этого, но ты должен хотя бы знать, что мне жаль. *** Отношения Чжао Юн Лана c отцом были хороши на расстоянии. Конечно, у Шен Вея не было жизненного опыта, чтобы с чем-то их сравнивать. Он появился из ничего в самом хаосе. Чжао Юн Лан же был рождён матерью, которая любила, но не понимала его, и отцом, который, казалось, бесконечно, постоянно был им недоволен. Шен Вей подозревал, что за этим стоит что-то иное и более глубокое, что-то похожее на бессилие, порождённое страхом. Но это не меняло того, как Чжао Юн Лан при отце всегда напрягался, прежде чем вернуться к притворному безразличию и насмешке. К тому же, сейчас Шен Вей сидел здесь в одежде Чжао Юн Лана и в огромном свитере, который, судя по тяжёлому взгляду, мадам Чжао достала из шкафа мужа. Учитывая всё это, был велик шанс, что ужин обернётся прекрасной возможностью научиться изящно скрывать неловкость. Тётушка Лу, старинная домработница семьи Чжао, превзошла саму себя и стол трещал от количества тарелок и супниц. Был обваренный шпинат соусе из тофу, тофу по-домашнему, сладкий перец с говядиной, сельдерей с острым тофу, омлет с помидорами, большая кастрюля супа с грибами и курицей. — Сегодня всё пресное, — сказала мадам Чжао, одновременно извиняясь и объясняя. — Сейчас, сяо Шен, так будет лучше для твоего желудка. Но в следующий раз мы непременно приготовим для тебя что-нибудь особенное. — Прошу, не стоит утруждаться, вы и так уже сделали для меня слишком много,— искренне и отчаянно попросил Шен Вей. — Мне ужасно неловко за это всё. — Ты по-прежнему чересчур вежливый, — отчитала его она. Отец Чжао Юн Лана на короткий миг в некотором раздражении вскинул на них взгляд и сказал: — Ну хоть кто-то в молодом поколении должен обладать какими-то манерами. И, очевидно, наш сын на это не способен. Мадам Чжао полностью проигнорировала его и стала подкладывать Шен Вею в тарелку кусочки говядины и перца: — Давай, кушай. Сяо Лан говорил, что ты это очень любишь. Шен Вей был вынужден замолчать и начал есть. Говядина была действительно хороша: прожарена на воке до хрустящей корочки. Всё было хорошо, от омлета до пассированного сельдерея, хрустящие древесные грибы в тофу по-домашнему и сочные грибочки в курином супе — прекрасные золотистые цвета наполняли его бело-синюю фарфоровую тарелку. Это согревало его изнутри, какая-то мягкая магия, а мадам Чжао вела лёгкую беседу за столом, в которой он без усилий отвечал ей, как хор отвечает солисту. Как дела в университете? Прекрасно, из вашей школы вновь выпустились многообещающие студенты. Если они доставят тебе какое-то беспокойство, сообщи мне, я разберусь. И посреди всего этого Чжао Син Чи тихо разбирался с двумя мисками риса и куриными ножками и не говорил ни слова. — Честно, Шен Вей, я правда не хочу тебя поучать, — начала она его отчитывать, выбрав удобный момент, когда Шен Вей пережёвывал внушительную порцию и не имел возможности защищаться. — Но ты уже взрослый мужчина и на тебя полагаются многие люди. Если ты заболеваешь, ты должен идти к врачу. Шен Вей издал неясный звук — это могло что-то значить, а могло не значить ничего. У него не было подходящего раздела о том, как вести себя в подобных обстоятельствах. Любое иное действие, которое бы он мог совершить в такой момент, было отвергнуто в силу вежливости. — Кроме того, ты же знаешь, мой бесполезный сын сойдёт с ума, если мы допустим, чтобы с тобой что-то случилось, — продолжила она. — Ты, конечно, понимаешь, как сильно он старается казаться беспечным, но сколь внимательным он становится, когда речь заходит о чём-то, что он любит. Чжао Син Чи вздохнул и Шен Вей проникся с ним солидарностью. Он начал: — Конечно, мад... Она сузила свои глаза и предупредила: — Если ты собираешься снова назвать меня "мадам Чжао", то я объявлю тебе войну, профессор Шен. — Тётушка Сю? — попытался он. — Шен Вей! Ты ещё любишь моего ужасного сына или нет?! Шен Вей застыл и попытался вспомнить давний вынужденный первый визит в этот прекрасный дом с одной целью — составить компанию её сыну. Он хотел спросить у Чжао, как ему стоит называть его мать, но всепоглощающая паника затмила его рассудок. И единственное, что он испытывал в тот день было нескончаемыми пытками, поэтому его память милостиво покрыла забвением всё, что ему пришлось пережить. — Профессор Шен, если ты не назовешь её "мамой" в ближайшее время, то мы только об этом и будем слышать, — неожиданно нарушил молчание Чжао Син Чи. — И ты-то вскоре вернёшься к себе, а мне жить с ней. Так что, если в твоём сердце есть хоть капля жалости, то облегчи мою участь. Шен Вей видел рождение и падения бесчисленных династий и империй. Через все смуты он шёл как бродяга, странствующий врач, учёный, учитель, призрак. В тех жизнях, где он находил Кун Луна, он мог придумать себе какую-то человеческую личность, чтобы быть рядом и украдкой наблюдать за его расцветом, становлением, за тем, как он влюбляется, заводит семью, строит дом. Всё это время его связи с человечеством были редки и скоротечны, как летний шторм. Стоило ему моргнуть, как кланы возникали и умирали, дворцы строились и разрушались. Внезапно стали появляться мощёные дороги и европейцы, потом неоновые огни, ночные бары и войны. И где-то в 60х-70х стало практически невозможно оставаться безымянным лицом в толпе. Тогда он стал Шен Веем из Уенчанга, вскоре профессором Шеном, учителем Шеном, на удивление не женатым и единственным дураком на весь факультет биологии, кто согласился помогать факультету китайской филологии и вести лекции по китайской литературе у десятой группы. Раньше у него были студенты и коллеги, секретари, он принадлежал факультетам и университетам, научным советам — он всегда был для них “чем-то”, но не "кем-то". И тогда появился Чжао Юн Лан, с широкой усмешкой, блудливыми руками и постоянными подколками. Он был таким живым и ярким, что заполнял вмиг всё пространство вокруг. Чжао Юн Лан был прекрасным рыбаком, и Шен Вей быстро обнаружил себя на крючке с алой леской их связи: единственной, неразрывной и, казалось, вечной. Неожиданно у Шен Вея появился ворох новых обязанностей: каким-то было имя, каким-то нет. Он был другом Чжао Юн Лана, его охраной, его клятвенником, наперсником, нянькой, поваром. Соседям, коллегам, прохожим и незнакомцам, случайно коснувшимся его в магазине, Чжао заявлял, что он его парень, партнёр, жена, императорский консорт. Во всей сложности абсурда происходящего это означало лишь то, что они больше никогда не вернутся в тот супермаркет, какими бы привлекательными ни были скидки. Тёплыми, яркими, соблазнительными устами Чжао Юн Лана его называли сокровищем и возлюбленным. В стонах, ссорах и шёпоте Чжао Юн Лан называл его ублюдком, мучителем, наказанием, сяо Веем. Есть какая-то древняя магия, древнее неба и земли, созданных Нюйвой, древнее воды и ветра, древнее первых богов, магия, дарующая человеку власть над тем, кому он дал имя и кто это имя принял. С самого начала и до самого конца то, как Чжао Юн Лан называл его, связывало их всё крепче. И каждый раз, когда Шен Вей отвечал, он ощущал крепкий шёлк этих уз. Поэтому было так сложно и эгоистично сидеть за этим прекрасным столом, смотреть на милое лицо Сю Цзинь и заявлять свои права на малейшую часть её. Но она просила так мягко, так терпеливо, и, Шен Вей робко хотел верить, исключительно добровольно. Он вспоминал о той холодной ночи, когда Чжао Юн Лан подписал все документы о собственности на дом, отдавая всё до последнего юаня — хотя это было не нужно Шен Вею, ему просто больше было нечего предложить[4]. Чжао Юн Лан всегда был глупцом. — П-прости, М-мама, — сказал он наконец, и в тот же миг кто-то будто переключил тумблер, в нём расцвела весна, проснулось что-то живое, яркое и тёплое. — Обещаю, я буду стараться лучше. Мадам Чжао — Мама — выглядела одновременно счастливой и опустошённой, на глазах у неё навернулись слёзы. — Ох, — только и смогла произнести она. — Ну, ты счастлива теперь? — спросил Чжао Син Чи, и, пока она приходила в себя, подложил в тарелку Шен Вею ещё кусочек курицы. — На, ешь. А я схожу за соевым соусом. Сказав так, он отодвинулся от стола и сбежал в безопасность кухни. Шен Вей уставился на курицу и вновь поднял взгляд на... на Маму. Она улыбалась ему, хотя глаза ещё были влажными. — Доедай рис и я налью тебе немного горячего супа, — сказала она ему. — Хорошо, — он послушно взял свою миску. — Спасибо, Мам. После того, как он справится с двумя порциями обжигающего супа, его отправили спать. Он лежал под одеялами, переполненный едой и мыслями, и смотрел на портрет Чжао Юн Лана. — Знай, это всё твоя вина, — прошептал он и уснул. *** А-Лан: Вау. А-Лан: Меня не было меньше 72х часов. А-Лан: Просто чтобы прояснить, эта катастрофа на твоей совести. А-Лан: У меня 32 сообщения от моей матери о тебе. А-Лан: В последний раз такое было, когда она заставила меня пойти с ней по магазинам перед Новым годом. А-Лан: Ты действительно нечто, Шен Вей-а. А-Лан: Настоящий магнит для всех дам среднего возраста. А-Лан: Вообще всех женщин. И большинства мужчин. А-Лан: Ты ведь знаешь, что никто из десятой группы не ходит на твои утренние лекций о китайской литературе ради самой литературы, да? А-Лан: Она только что отправила мне шесть ссылок на сайты о суррогатном материнстве. А-Лан: Так что просто будь готов к нападению. А-Лан: Тебе уже лучше? Суп тётушки Лу всегда помогает. А-Лан: Я надеюсь, что ты не отвечаешь мне, потому что уже спишь. А-Лан: Я так устал, Шен Вей. А-Лан: Я включил телек для фона вчера вечером, но крутили какой-то марафон чего-то под названием “Дневник неудачника”[5]. А-Лан: Какой-то идиот потерял анальную девственность в туалете ночного клуба. А-Лан: Ты был бы разочарован. Полная безвкусица. А-Лан: И это тоже твоя вина. А-Лан: Раньше я прекрасно спал без тебя. А-Лан: Ладно. Я прекращаю доставать тебя. Сладких снов. А-Лан: Скоро увидимся. *** Шен Вей проснулся от лучей холодного зимнего солнца, пересекающих всю спальню, и шума где-то в другой части квартиры. Это было тихое бормотание музыки и голосов из внушительной плазмы в гостинной, затем шорох тапочек по тщательно вымытому полу. Он улавливал женский голос, мужское бормотание, и они становились всё громче и громче, пока не прозвучал крик Чжао Юн Лана: “Я не могу поверить, что вы оба мне это высказываете, учитывая, что ни один из вас сейчас не на работе!” Шен Вей подскочил на кровати. Когда он ворвался в гостиную, то застал классическую сцену полного хаоса семейства Чжао. Чжао Юн Лан выглядел так, будто его протащили через кусты — растрёпанные волосы и безумные глаза — в руках у него было ошеломляющее количество пакетов и коробок, которые ему вручали последние дни. Его отец хмуро стоял уперев руки в бока, а Сю Цзин пыталась забрать из рук сына пластиковые пакеты, в то время как тётушка Лу тащила у него коробки. Катастрофа была неминуема. — Я не в офисе, поскольку уже заслужил свой гибкий график, — отчитывал сына Чжао Си Чи. — Оставь это на потом, а? — огрызнулся Чжао Юн Лан. — Мой сосед храпел всю поездку. — Никто не принуждал тебя возвращаться, — начала мать. — У нас всё было в порядке! Как ты можешь рассчитывать на карьерный рост, если не воспринимаешь это всерьёз? — Всё в целях контрацепции: если я останусь беден, то нам никто не позволит усыновить ребёнка, — серьёзно заявил Чжао Юн Лан. Она замахнулась на него, целясь прямо в голову. — Чжао Юн Лан! Ах, ты, маленький… — Мам! — услышал Шен Вей. Спустя удар сердца он осознал, что это произнёс именно он, и небольшой экранчик в прихожей внезапно запел резким и визгливым голосом в наступившей тишине. Всё семейство Чжао и тётушка Лу обернулись на него. Шен Вей почувствовал, как вся его кровь резко ударила в голову так сильно, что его щёки и уши загорелись пламенем от румянца. Он опустил взгляд, на свои босые ноги, стоящие на тёплом полу, пытаясь скрыться от взглядов, и пробормотал: — М-мам, не сердись. Он просто устал после долгой ночной дороги. И он должен был, просто обязан был быть сейчас здесь. Сердце Шен Вея сжималось от радости. — Ох, сяо Шен, он ни капли не достоин того, чтобы ты его защищал, — сказала Сю Цзин, но голос её всё-таки смягчился, поэтому Шен Вей осмелился поднять взгляд снова. Это была тактическая ошибка, потому что Чжао Юн Лан выглядел невероятно самодовольным. — Вау, мадам Чжао, какие чудесные изменения произошли, пока меня не было, — издевательски проворковал он своей матери, что привело её в бешенство. — Я отрекаюсь от тебя, — сообщила она. — У меня теперь новый сын. Он профессор, он образован и хорошо воспитан! Ничего общего с тобой! Чжао Юн Лан усмехнулся, и эта усмешка заставила трепетать что-то у Шен Вея в груди. — Ма, ты нелогична. Если я плохо воспитан, то чья же это вина? — Твоего отца! — бросила она острый взгляд. Шен Вей взглянул на Чжао Син Чи, но тот лишь вздохнул и сказал ему, прежде чем уйти в свой кабинет: — Я правда не представляю, как мы сможем перед тобой за всё это извиниться, профессор Шен. Это разрушило заклинание: рука матери Чжао Юн Лана наконец завершила своё действие и стукнула его по макушке, тётушка Лу отобрала все пакеты, а Шен Вей поспешил встать между Чжао Юн Ланом и его раздражённой матушкой. — Не защищай его, — сказала она, в то время как Чжао Юн Лан вцепился в рубашку за спиной Шен Веня и проныл: — Милый, не позволь ей испортить моё прекрасное личико. — Ты, хватит болтать, — бросил через плечо Шен Вей и обратился к своей тёще. — Мам, не обращай на него внимания, а то у тебя подскочит давление, а это вредно для твоего здоровья. Сю Цзин не слушала его и с негодованием смотрела на Чжао Юн Лана, обещая: — Погоди, посмотрим как я разберусь с тобой позже. А потом вновь растаяла в бесконечной доброте и нежности, посмотрев наконец на Шен Вея: — Какой же ты хороший ребёнок. Ладно, ладно! Иди умывайся, а я разогрею для тебя завтрак. — Это слишком! — начал жаловаться Чжао Юн Лан, когда она уже развернулась уходить. — Я знаю, что привёл тебе прекрасную невестку, умнее и воспитание меня, но я твой единственный сын! А ты даже тапочки мне не предложила! Как и большинство учителей, Сю Цзин обладала выборочной глухотой, так что Чжао Юн Лану оставалось лишь продолжить жаловаться напрямую Шен Вею. — Сяо Вей, посмотри, посмотри, как она со мной обходится! — говорил он с абсолютно несчастным лицом, в то время как его руки всё крепче сжимали Шен Вея. — Во всём мире лишь ты добр ко мне, — широко улыбнулся Чжао Юн Лан и Шен Вей почувствовал катастрофическую любовь к каждой его чёрточке — от растрёпанных волос до ямочек на щеках. — Ну разве я не счастливчик, что успел раньше всех тебя захомутать? Не оставалось ничего, кроме как взять лицо Чжао Юн Лана в ладони и наклониться так, чтобы их лбы соприкоснулись. Шен Вей прошептал, запредельно тихо и честно: — Идиот. Никогда не было никого кроме тебя. И никогда не будет. Чжао Юн Лан, наконец, поцеловал его. Быстрое, сладкое прикосновение его обветренных губ, колкость его щетины. — Ты хорошо спал? — спросил он тихо, чуть повернув лицо так, чтобы тесно прижаться виском к виску. Шен Вей позволил притянуть себя ещё ближе к груди Чжао Юн Лана, позволил себе запустить руку в его кудри. — Тебе лучше? — Да, — сказал Шен Вей, чувствуя как это плещется в нём, переполняет его. — Да, теперь мне хорошо. *** На поздний завтрак была приготовлена каша из распаренного вчерашнего риса с соленьями больше пяти разных видов, сушеной свининой и тысячелетними яйцами, заправленная кунжутным маслом и соевым соусом, а также суп с яйцом. Большую часть завтрака Шен Вей провёл, наблюдая за тем, как Сю Цзин притворяется, что не собирается вовсе кормить Чжао Юн Лана, приказывая ему сменить мягкие домашние тапочки на те старые, которые она нашла ему в другой комнате, распинаясь по поводу неопрятности его бороды, и при этом наполняя в третий раз его тарелку и подкладывая оставленный для него с вечера красный засоленный тофу с доброй ложкой сахара[6]. — Лучше бы мы завели собаку, — вздохнула она, мягко перебирая гнездо на его голове. Чжао Юн Лан коротко на неё взглянул и успокоил: — Не волнуйся, я живу как собака. Это стало новым толчком для их счастливой ссоры. Они кричали друг на друга пока Чжао Юн Лан помогал убирать со стола, пока они вместе мыли посуду, когда тётушка Лу сбежала на рынок. Они кричали друг на друга пока Чжао Юн Лан распаковывал все подарки, которые смог привезти из Пекина — еда, случайные блокноты и ручки, стащенные с конференции, красивое мыло из отеля. Они кричали друг на друга до тех пор, пока день не вступил в свои права и Чжао Юн Лан не сказал ей: — О, нам уже пора, у тебя ведь через час еженедельное совещание, да? Это был знак для Шен Вея поменять мягкие брюки и старую футболку Чжао с героями Gundam Wing, поэтому на пути из ванной он мельком застал сцену в кабинете, когда Чжао Син Чи пытался вручить Чжао Юн Лану какую-то сумму денег. — Да ты издеваешься, — возмущался Юн Лан. — Просто возьми, — настаивал Чжао Син Чи. — Тебе, что, поставили смертельный диагноз? — спросил Чжао Юн Лан. — Мне надо поговорить с матерью? — Не будь дураком, ты теперь не один, — продолжал его отец, и чтобы ни происходило дальше, Шен Вей предпочёл это пропустить. Он тихо прокрался мимо в гостиную, где Сю Цзин, уже сменившая домашнее на новый идеально подобранный образ, перебирала бумаги. Когда он вошёл, она взглянула на него поверх своих дорогих очков. — О, это ты. Я думала, может они уже завершили свои препирательства из-за денег. — Ещё нет, — улыбка Шен Вея больше походила на гримасу. — Не волнуйся. Они просто два барана, им необходимо пару раз столкнуться лбами, — объяснила она, возможно, как ей казалось, наиболее рациональным образом. Она спрятала папку в свой кейс и внимательно посмотрела на Шен Вея поверх очков. — Ты выглядишь значительно лучше. — Намного лучше, — согласился он. Из соседней комнаты доносились разглагольствования Чжао Юн Лана и тихие возражения его отца. Шен Вей замялся, но, вероятно, это был единственный шанс, и он решился: — Мам, насчёт той фотографии. *** По нескольким пунктам Шен Вей оказался прав. Он не был болен, потому что невозможно вылечить простуду за сутки, и Юн Лан может сколько угодно закатывать глаза. Одна лекция по биологии после обеда оставила от Ли Вея лишь тень, готовую распрощаться со своей академической карьерой. И что, хотя внушительная фотография Чжао Юн Лана стала прекрасным дополнением его коллекции в кабинете, самому Чжао она не очень-то понравилась. — Это жутко, — позже начал Чжао в тёплой темноте их спальни, в серебряном свете луны за окном. — Я здесь живу, зачем тебе ещё и эта фотография? Шен Вей оторвался от своего тщательного изучения груди Чжао Юн Лана: — Это удачная фотография. — Потому что я на ней молодо выгляжу? — спросил Юн Лан. Во всех жизнях у него были одни и те же глаза: угольно-чёрные и сверкающие. Всё ночное небо в одном взгляде. — Профессор Шен, не питаете ли вы неподобающих чувств к тому молодому человеку на фотографии? — Возможно, — ответил Шен Вей, и это вышло куда более честно и проникновенно, чем он ожидал. — Как ты думаешь, примет ли он мои неподобающие чувства? Несколько ударов сердца Чжао Юн Лан выглядел отсутствующим, ушедшим своими мыслями куда-то далеко от их постели и разговора. Затем он моргнул и продолжил уже более мягко: — Тот парень? Да, он падок на красивые лица, — сказал он тихо, и, поскольку не только Шен Вей этой ночью был настроен на откровения, добавил. — Но, профессор Шен, вы должны знать, он уже несколько повзрослел, стал более жадным, и он не станет ни с кем делиться. Всё, что он хочет — общий дом с вами. Шен Вею до сих пор бывало сложно понять что является реальностью: его полусон в длительном одиночестве или часы бодрствования, полные благодарности, от которой перехватывало дыхание. Для такого, как он, кажутся чудом за пределами реальности такие простые вещи, как возможность вжать Чжао Юн Лана в постель, беспокоиться о маленьких трагедиях своих студентов, называть кого-то матерью, вешать фотографию любимого мужчины на солнечной стене своего кабинета, жить в доме полном зелёных и цветущих растений, и наконец, спустя столько лет, получить хорошее домашнее воспитание. — Я заберу всё, — сказал он охрипший и такой счастливый, что это рвалось у него из груди. — Что бы ты ни предложил. — Забирай. Забирай всего меня, — выдохнул Чжао Юн Лан и, закрепив поцелуем, поклялся. — Это всё твоё. Послесловие автора Хотя история镇魂/Guardian происходит в выдуманном месте, я решила переместить повествование в один из своих любимых городов мира — Шанхай. Из-за этого, практически по умолчанию, история стала одной из самых личных вещей, которые я когда-либо писала. Каждую локацию можно указать на карте, и, хотя я не говорила прямо название университета, где работает Шен Вей, если вы достаточно знаете Шанхай и его буржуазный класс, то угадаете с первого раза. Как много из написанного тут близко моей натуре, моему детству и юношеству, которые я провела на американском юге, моим более зрелым годам в больших городах и международных центрах. Это был удивительно многосторонний опыт: изучать всё глубже и глубже археологию (которая является моей сутью), китайский и, что значительно важнее, шанхайский.