гербарий с ромашками;

отношение жана к армину полностью состоит из моря, о котором так мечтал последний. он так сильно верил в солёные волны, что не заметил океан прямо под рёбрами. сердце армина билось штормом о лопатки, очень редко уступая штилю. это было море спрятанных слёз. хоть жан и не видел моря, рассказы пожелтевших страниц давали представления неба, уснувшего на земле, но глаза армина приходили на ум раньше при слове «океан». в них утонуть проще. моря тоже могут образовывать водопады. следы от тугих верёвок на запястьях жана жутко отдавало зудом, а раны на теле и внутри армина распались на фальшивое спокойствие.  — никого не волнует, что штормы ломают изнутри? жану казалось безобразным, что и малейшей благодарности в сторону армина не последовало. они хоть видели все эти синяки? всегда можно выбрать иллюзию. жан наблюдал за тем, как удушающая цепь всё сильнее сжимала горло армина, чужие люди разрывали и так еле собранное сердце или человечность. его взгляд умолял не конец сейчас, а конец всего. внутренняя опора, непонятно из чего сделанная, еле держалась лишь на его руках. лишь на его. до сих пор держится. на вопрос о состоянии жан слышит лишь слишком лёгкое «в норме». на остальное времени нет, уже последний руки замарал, ломая человечность и грудную клетку жана. он смотрел за тем, как арлерт завязывал волосы в хвост, менял свою синюю рубашку на белую хистории. непривычно и странно сначала, потом по другому, страшно и несправедливо. его волосы напоминают поле пшеницы, рукой по ним проводишь — сразу мурашки бегут. взгляд напоминает безграничное небо, по которому будто летаешь. душа напоминает ромашковое поле, с которого жан часто приносил букеты маме. красота цветов будто текла по венам армина, разливая всю ещё не утраченную нежность и капли человечности. он всегда хватался за тонкие ниточки, которые связывали простое клеймо друга детства с эренем и микасой, а жан так хватался за улыбку армина, боясь перестать хотя бы существовать. даже сейчас, сидя с ним под деревом, делает вид, что книга увлекательна. на деле — хочется положить ещё пару ромашек на страницы книги армина, пока эти цветы чисты от боли. не окрашены в кровь. книг не так уж и много, одну на двоих можно романтично разделить. перевернув страницу, армин положил обратно ромашки, что случайно выпали. книга станет гербарием с ромашками, а сердце жана — садом с розами розовых оттенков. — у тебя безусловно красивые глаза, — такие абстрактные фразы уже, вроде, что-то обычное, — такого цвета океан, да? — жан и не краснеет даже. — если верить книге, то… возможно? — больше спрашивает. армин не привык быть сравнимым с мечтой. у него руки такие красивые, жан ими восхищается, хоть и костяшки побиты, где-то перемотаны всё-таки. их хочется целовать, но нельзя. зарастут нарциссами. как и руки жана, что были всё равно тёплыми. — с тобой я не чувствую себя одиноким, — грустно как-то говорит, пытаясь усмирить шторм, глаза опускает на засохшие ромашки и те, которые только стали частью книги, — сюда можно и другие цветы положить, верно? нити тянутся красным цветом прямо через море и нарциссы. армин рассыпался солью на губах, а сердце жана на розы без шипов.

цветы окрашены в красный.