Чай

      В комнате раздавались звуки шуршащих листов, пера, скребущего по жёлтой бумаге и громче всех тикали, столь размеренно и привычно, часы. Это Советский Союз читал газету, задумчиво глядя в знакомые символы, и Российская Империя вырисовывал аккуратнейшие буквы, списывая цитаты из старенькой книжечки.        Нервно выдохнув, СССР отложил второсортные листы с такими же новостями и прикрыл глаза. Ничего, если верить газетам, хорошего у стран не происходит. Обыденно уже как-то. Союз встал, дабы заварить чай.       — Отец, будешь чай? — чуть продирающимся, от длительного молчания, голосом спросил коммунист, резко разминая сильные конечности. В ответ лишь утвердительный кивок. Тот удалился из комнаты.       По возвращения с двумя кружками крепкого, как наша жизнь, чая, Советский Союз подошёл к РИ, уже более внимательно читавшему книгу. Но, по иронии судьбы, Союз споткнулся о складку старого ковра. Чай разлился на письмена Российской Империи, от чего чернила разошлись некрасивыми пятнами, а от второй кружки чая пострадала одежда и отца, и сына. И если СССР остался спокоен и хотел уже слезть, что почти сделал, то в него вцепился яростный, но спокойный снаружи, Империя. Коммунист же рефлекторно вцепился в ответ. Меж лицами оставалось несколько сантиметров, рьяные вдохи РИ достигали губ Союза.       У них так было и в моменты близости: до боли выворачиваемые запястья, настолько крепко, опять же до боли, своей и чужой, сжимающие попавшиеся в тот момент части тела. И если на теле СССР следов видно почти не было из-за специфики кожи, то на его отце следы были видны ярко, вульгарно и длительно напоминающими о произошедшем, иногда не сходящими месяцами из-за «обновлений». И вот, Коммунист перестал бояться РИ, а стал бояться своих желаний. Да и последний, на самом деле, боялся того же.       Они так и смотрели друг на друга, но в глазах, куда глядели оба, менялись эмоции. Онемевшие руки чуть расслабились, а после Российская Империя и вовсе расстегнул чужой тулуп, залез под вязаную растянутую кофту. Союз нервно, а то и неровно, выдохнул от грядущего, ибо даже эта боль приносила извращённое удовольствие коммунисту. Выдыхал и РИ, но от непонятно откуда взявшихся сомнений. СССР всегда понимал отца, с монархизмом и смертными казнями, пусть и имел абсолютно другие взгляды на то, каким должно быть общество. И сейчас понимал, чего он хочет, поэтому рвано, уж начинающим хрипеть от появлявшегося возбуждения голосом, сказал:       — Бать, да сожми ты мне уже горло. Мы оба знаем, что ты не можешь быть нежным, — и сам направил чужую руку к своей шее. И массивная рука в тот же момент сжалась с маниакальным выражением лица её обладателя, чьи сомнения тут же улетучились куда-то.       — Такъ ты послушнымъ побывать рѣшилъ? — пальцы попеременно нажимали то на сонную артерию, то перекрывали доступ к кислороду. Всё это вызывало дискомфорт, но Советский Союз лишь поёзгал и блаженно задрожал, отзывчиво расстегивая верх РИ, потом и вовсе не аккуратно скидывая всё на пол. Руки начали симметрично руке Империи оглаживать позвонки, но не царапать ногтями, как это происходило с его собственной спиной.       Российская Империя всё же перестал терзать чужое горло и, нажатием большого пальца, открыл чужой рот, нажал подушечкой пальца на резец всё чаще вздрагивающего и прикрывающего глаза от странного удовольствия сына. Такая покорность вызывала чувство, о которых сказать не очень прилично, но это совсем не важно в такие моменты, особенно когда под тобой кто-то вот так содрогается.       РИ нравилось доводить Союз до исступления и мольб, чтобы он сам просил обо всём. РИ нравилось быть грубым и оставлять метки, царапины, синяки, пусть этого всего и не было видно, важно было лишь осознание их существования. РИ нравилось слушать рваные вздохи и заглушенные стоны от смеси боли и удовольствия, которые услышать мог только он. РИ нравилось это всё, нравилось это чувство, которое он точно не испытает ни с кем другим. РИ нравилось-нравилось-нравилось-нравилось… Он это любил.       Прикусивший чужой палец СССР придвинулся ближе, уже хотел поцеловать отца и перехватить инициативу, как понял, что его губы по-собственнически кусают, заставляя алые капли неприятно стекать по подбородку.       — Коль уж послушнымъ, — Империя отстранился после того, как прошептал начало предложения в губы, с которых капала кровь, — Быть рѣшилъ, — тот спустился к ключице, где оставил кровавый след острыми зубами, после чего, наконец, закончил фразу: «Такъ ужъ соизволь быть». Но коммунист не послушался и резко повалил Империю на пол, тут же усаживаясь сверху на чужие бёдра и ёрзая. И, вопреки ожиданиям, последний лишь ухмыльнулся, мол, попробуй. И Советский Союз попробовал: больно и сильно схватил отца за тазовую кость, — на ней явно будут синяки на месте пальцев, — положил вторую руку на затылок и агрессивно вцепился в чужие губы, кусая язык и губы, словно в месть, потом поднял руку, лежащую на бедре, вверх, проводя тем самым по еле заметным рёбрам, по крепкому торсу и грудной клетке, которая обманчиво равномерно вздымалась. Но лежавшему под Союзом это всё быстро надоело, ему всё же нравилось доминировать. Он перевернул обоих и в итоге навис сверху.        Российская Империя оттянул зубами кожу на шее, прокусывая чуть ли не насквозь, в то время как рука бесстыдно залезла в чужие штаны, сжимая чужой член, сочившийся пркдэякулятом. Хотелось пустить пару едких комментариев, но что-что, а слова здесь не были нужны, ведь сын глухо застонал, глядя взглядом, предназначенные только для Империи. Слишком хорошо.        Всегда Империя входил на сухую, едва сняв штаны, причиняя как можно больше боли, но коммунист уже привык и почти не почувствовал боли даже когда первый стал быстро и резко вбиваться в чужое тело. Союз же прикусил свой язык, чтобы не застонать, как последняя шлюха. Смесь из крови и слюны начала стекать по подбородку, огибая подсохшую кровь с губ. Он просто не мог сглотнуть при таком бешеном ритме, непрекращающимся укусами и новыми царапинами, на своей и чужой спине. РИ оттянул одну из рук от себя, до хруста прижимая к полу и больно сжимая, слизнул советскую кровь с подбородка Советского Союза, начиная двигаться быстрее, хоть и казалось, что быстрее некуда.        С рыком, Империя излился в СССР, на удивление кончившего раньше и таки издавшего похабный стон из-за того, что больше не смог прикусывать свой язык.        Родственники лежали друг на друге. Дыхание восстанавливали.       — Въ слѣдующій разъ однимъ разомъ не отдѣлаешься.        На самом-то деле коммунист и против не был.