***
— Зови меня Львом. — Приятно, Роза. Неприятно. До зубного скрежета невыносимо самоуверенный заносчивый мальчишка. Я не видела его лица, не знала о жизни, только этот голос, который пробирался до подкорки воспаленного мозга. Рушились рамки, исчезали пределы. Далекое становилось близким. Лев был сшит из заплаток несбыточного; сам он, вся его персона, казался мне несуразным, эфемерным. Будто не бывает такого человека, будто с другой планеты, будто нас обоих просто нету. Наверни-ка наверняка. Стряхиваю пепел с пальцев, ожога касаюсь, щиплет. Ошалело от наглости смотрю на циферблат на часах: первое апреля, шестнадцать двадцать, две тысячи восемнадцатый год. Лев никогда не приходит на встречи вовремя. Лев не пришел. Лев постоянно опаздывает. Лев опоздал на год. Шутка? Двадцать девятнадцать. Двадцать восемнадцать. Один.***
— Я хотела бы тебя встретить. — Так что мешает? Любопытство кошку сгубило. Он клал трубку не прощаясь, я докуривала и выбрасывала окурок в окно. В час по чайной ложке выедена. Обезоружена. Я доехала с ним до последней станции; неЛев молчал, заметила в толпе возле его места работы, почему-то я узнала его без слов. Это точно, без ошибки, был он. Гладко выбрит, костюм что надо, тонкие пальцы и книжка, как полагается коренному жителю города С-П. Он был стандартным, шаблонным, стереотипным. Мы встретились глазами лишь на секунду, морозом по коже продрало. Был июль, летел пух, а я увидела в нем свой личный ад. Мое сердце дурно смеялось и стыдливо пряталось в ребра. Бумажные цветы, триптих и Мандельштам — связь, родство подкожное оплетало нас, как виверны хвост. НеЛев улыбнулся, а после быстро зашагал в сторону замшелого панельного дома. Перед моим носом мелькнули пестрые крылья бабочки. Я хотела поймать, сжала ладонь. Ускользнула. Пусто мне всё. Один взмах крыльев, а где-то взорвалась планета.***
— Ты знала, что у бабочек нет сердца? — Нет, расскажи мне. Это был декабрь, число где-то двадцатое. Была метель, как тогда, на стыке реальности и времени. Стыло. Апельсины в дурацком полиэтиленовом пакете мешали позвонить в будущее. Черно-белые полоски автострады, ни одной машины и эти безучастные серые прохожие. Это был непреднамеренный выстрел, наверное, палец соскользнул на курок. Во всяком случае, маленький желтый автомобиль моей смерти не желал, женщина за рулем — случайность в уравнении. Остаток. Говорят, что мозг живет дольше, чем сердце. Я слышала приглушенный стук каблуков по асфальту, видела, как люди давят мои апельсины, вызывают неотложку. — Останови машину! Да ты мне уже сердце остановила, дура! Сирены противный писк и яркие блики фар. Глаза немигающие раздражены. Я больше не существую в этой реальности. Говорят, что у смерти семь оттенков. Это строки — всего лишь часть нашего прошлого, настоящего, будущего. Я знала, что никто и ничто меня не спасет. Гражданка Свиридова мертва. Мы никогда не встретимся. Меня вычеркнут из расчёта. Я стёрта ластиком, дэлитом, бэкспейсом. Говорят, что память умирает последней во время смерти мозга. Ангелы падают, жёлтый капот — конечная. На кончиках пальцев останутся брызги Балтийского моря и соль моих немых слез. Тело коченеет — оно всего лишь оболочка. Отбросила всё мирское, человечное. Врачи накрывают меня простыней. Меня ли? Девятнадцать ноль один, три пропущенных вызова из будущего, которого никогда уже не будет. Аппарат абонента выключен или находится все зоны действия сети. Абонента сбило насмерть. Абонент сдаёт в отбой. Мы квиты.***
Двадцать девятнадцать. Девятнадцать ноль один. Я знаю, что сам себя обесточил, что нож под меня давно заточен, что могила вырыта рядом с ней. Еще вчера в новостной сводке за две тысячи восемнадцатый не мелькало ее имя. Сегодня — некролог. Абонент навсегда недоступен. Перестаньте сюда звонить! Знал, что такие монстры, как я нежильцы. Я нанес ей случайно четыреста ножевых, думал, что маленький, но божок. Верил, что владею ей, но лишь стал рабом телефонных сетей. Она уходила в темноту безвольно, покорно, не взглянув на меня напоследок; я сплю с ночником, боюсь, что затянет за ней. Кому быть повешенным? — Бог рассудит. Я сам себе палач. Роза была началом конца, точкой невозврата. Реальность схлопнулась, мой личный кошмар — последняя неизвестная найдена неверно. Задыхаюсь этим Балтийским морем, солнце рушится. Сильный пол и слабый потолок. Мы были почти знакомы. Ампутируйте желание быть. Я сам себя сломал, уничтожил, разъел. Вмешательство в прошлое карается высшей мерой отчаяния. Хаос не ошибается, не прощает. Зеркала завешаны, из крана твой смех. Роза, пожалуйста, хватит. У бабочек нет души. Они стреляют без осечек.