* * *
Миранда ничего и никому не рассказывала в подробностях, обходясь общими словами насчет евгенической идеи фикс. Это было забавно — постфактум — хотя казалось бы, всякий мог сложить два и два: вот человек, который хочет не просто наследника, а — династию, но которому при том отлично известно, что процесс клонирования — увы! — не слишком любезен к мужским особям. Но, однако, именно X-хромосомы несут в себе почти весь существенный наследственный материал; и что может быть лучше, чем скопировать и преумножить геном, прежде чем делать следующий шаг? Естественно, такой человек заведет дочь — но неужели в качестве наследницы? Неужели наследницу воспитывают — так? В изоляции от внешнего мира (никаких продвинутых академий, лицеев, прочего — даже самых закрытых), в жёстком корсете правил, где каждое занятие распланировано, а для собственного «я» в расписании не находится места. И, опять же, неужели расхваленный пропагандой от Земли до Терминуса герой, спаситель галактики, не догадался задать несложный вопрос: зачем усиленная покорность тому — той, — кому предстоит, в теории, управлять бизнес-империей? Вот той, кому предстоит вынашивать будущего наследника, истинного продолжателя как в науке, так и в управлении — другое дело. Само собой, Миранда сама должна была верить в эту легенду — до определенного времени. Её воспитание, как бы то ни было, всё равно нацеливалось к самому лучшему — на меньшее он не стал бы размениваться; у совершенного ребёнка должна быть и совершенная, насколько это возможно, мать — не какая-то немощная дурочка. Ту же биотику развивали в Миранде так, чтобы не выходить за нормативы Альянса — Генри Лоусон был законопослушным бизнесменом, в конце концов (для большинства, по крайней мере), и не смог бы ослушаться открыто, вырази «определенные структуры» заинтересованность — каковая была ему вовсе не нужна. Но при этом — биотического потенциала было, согласно расчетам, вполне достаточно, чтобы давать его дочери дополнительное преимущество в том, что касается здоровья, выносливости, гибкости. И в будущих родах, само собой. Разумеется, он не стал бы оповещать открыто и гласно, что оплодотворил свою дочь самолично; скорее, с ней в глазах общественности произошел бы трагический несчастный случай — вот что бывает, если дочери не слушаются отцов; а может быть, и даже скорее всего, не один такой случай. Слово «династия» Генри вынашивал в голове не просто так. (Правда, Миранда, кроме всего прочего, выучилась еще и обращаться с оружием — не иначе как у его собственной охраны, взявшей в привычку баловать дочку шефа. С охраной Генри тоже, само собой, не делился планами. Это был недочёт.) Впрочем, ему в конечном счете не жаль было Миранды — с её порченой маткой, с яйцеклетками, не способными закрепиться там, где положено. Но Ориана — Ориана была идеальна; и в этом — тоже. (Интересно, что бы сказала Миранда, узнав, что парню с такими интригующе-голубыми глазами действительно заплатили, чтобы он пощупал Ориану во всех необходимых местах, как только она проявит к нему более пристальное внимание? Хвала современным технологиям — материалом для анализа может послужить даже совсем крохотная частица организма — или его выделений.) Честно говоря, результат этого конкретного эксперимента в целом превзошел ожидания Генри Лоусона. Пусть и со второй попытки. Вот почему он так твердо намерен был её вернуть. Он не стал рисковать и создавать ещё, других, чтобы те вдруг столкнулись между собой. Начали соперничать — или, что хуже, заключили союз. Нет, Генри сосредоточился на том, что есть. Перешагнувшая порог совершеннолетия, Ориана была как раз в самом расцвете. И у неё, по счастью, не было неподходящих интересов вроде той самой медицины — которая в итоге и позволила Миранде догадаться и о собственном назначении, и о том, каким именно секретным проектом занят её отец. (Генри слегка скривился при воспоминании; как обычно.) Она имела недурной вкус в одежде и хорошо играла на скрипке; поступила в университет самостоятельно — похвально! — и показывала стабильно высокие баллы по всем инженерно-техническим дисциплинам; однако не демонстрировала амбиций. В полном соответствии с планом. На самом деле, этот самый первоначальный план не включал совокупление как обязательный элемент. Достаточно было бы просто внедрить сперму в момент овуляции и следить за дальнейшим процессом. Однако внешность его дочернего экземпляра была такова, что, столкнувшись с этим покорным, женственным отражением — в котором так явственно различал собственные гены, — Генри осознал, что не сможет обойтись без финального этапа. Без того, чтобы прикоснуться и овладеть. Всецело. Ориана, надо заметить, даже не испугалась. Поначалу. Сама пришла на назначенное место встречи, воспользовавшись перерывом в занятиях. Сама заговорила, протянула руку. У приёмных детей, читал он, это бывает: тяга знать, от кого именно они появились на свет. С какой именно целью. Что же, Ориане не на что было жаловаться: её любопытство теперь удовлетворено самым полным образом. Глубже некуда. (Он удостоверился, что она кончила в тот, самый первый раз, еще в каюте на частном корабле: не забыв о том, чтобы соответствующим образом простимулировать клитор. Положительное подкрепление в долговременной перспективе тоже способно сыграть свою роль.) Он рассказывал Ориане о Святилище — она ведь хотела работать в колониях, верно? Рассказывал и до того, и после — и даже во время: описывал ей то, что безопасно было описывать. Ему ведь требовалось содействие, так или иначе. «В экспериментах ты мне не поможешь, — так он сказал ей ещё в первую встречу, когда она глядела на него с настороженно-восторженным любопытством. — У тебя не та специальность. Но ты способная девушка. Ты пригодишься. Ты послужишь будущему». Что же, он просто не уточнял — как именно.* * *
Решение было стратегически верным. Исследования выматывали, требовали выкладываться до конца, а ответы находились вовсе не с той скоростью, с какой желал бы Призрак, сколько бы Генри не экспериментировал сам и не ужесточал наказания для лаборантов и помощников за несоблюдение графика. Ему требовалась возможность расслабиться. Хотя расслабление было гораздо более приятным и полным, когда успехи и прорывы всё-таки случались: как сейчас. Их управляемый хаск, созданный из женской особи, сегодня прошёл по коридору и обратно — ни на кого не набросившись, ровно, оглядываясь по сторонам и обнажая клыки только по указанию самого Лоусона. Думая об этом, он вбивается в Ориану глубоко и любуется тем, как её половые губы плотно обхватывают его член. Верхние губы дочери он тоже не прочь был бы на нём ощутить, но слишком уж подозрительно смотрит на него Ориана — пусть даже она, как было в неё заложено, и подчинилась авторитетной фигуре, седативных веществ он не применял — так что ни к чему рисковать. У него ещё будет возможность попробовать многое — когда она забеременеет. (Тем более, тогда он уже должен будет овладеть и механизмом индоктринации; Жнецы ни в одном из задокументированных случаев не управляли биохимией своих жертв в подобном ключе — но на то и дан человеку разум, не так ли?..) Сам он, впрочем, не лишает себя другой стороны орального секса. Ориана всхлипывает, когда он всасывает её клитор или часть нижних губ. Она хороша на вкус; лучше, чем можно было бы предположить, исходя из теории — он никогда не занимался с женщинами ничем таким. Он еще в юности убедил себя, что лучше отставить в стороне подобные — позывы, как он это называл; которые не демонстрировал иначе как наедине с собой — ограничивал необходимым для здоровья минимумом или просто мастурбацией. Однако мысль о будущем ребенке возбуждает его сильнее всего остального — на самом деле, он не знает, как ещё можно было бы оценить привлекательность Орианы — или Миранды — в более объективном ключе. Иначе, чем через наследие — улучшенное, дистиллированное. Он проводит по щеке Орианы кончиками пальцев. Восхитительно. Его действительно влечёт к этому. Но даже сейчас он владеет собой, как подобает разумному человеку, не позволяя влечению к Ориане перехватить контроль над прочими — более высокими — потребностями и приоритетами. В подтверждение этого он кончает в неё — как-то раз — не прерывая разговора с Призраком, и его голос даже на миг не дрожит, дыхание не сбивается. В конце концов, это тоже, по большому счету, эксперимент; пусть даже такой, к которому идёшь полжизни — но сейчас подготовительный этап уже позади. Генри всерьёз раздумывает, нужны ли его будущему нерождённому ребёнку модификации ещё в утробе: ведь этот ребёнок должен стать поистине идеальным. Но результаты других, официальных экспериментов пока что ещё нельзя счесть удовлетворительными до нужной степени; хотя они близки — так мучительно близки, что от досадливого предвкушения едва ли не сводит зубы. Призрак настаивает, чтобы результаты применялись — в первую очередь — к нему самому; и Генри не возражает, хотя мог бы, будь его отношения с работодателем — некогда личным врагом, — немного другими. В конце концов, за некоторыми вещами исследователю разумнее наблюдать со стороны. Всего лишь небольшая неточность, чрезмерная спешка — и именно он, Генри Лоусон, станет единоличным спасителем человечества. Приведет его к эре генетического процветания. Превосходства. И его наследник будет во главе всего этого. Между делом Генри не забывает и о том, чтобы развивать Ориану должны образом. Она проходит курс гормональных препаратов и тренировок, которые позволяют ей держаться в форме и не дадут плохо чувствовать себя на всем протяжении беременности. Ей доступны все книги, фильмы и прочие формы досуга, не требующие покидать своих комнат — включая логические, интеллектуальные игры. Иногда сам Генри присоединяется к ней за столом — это служит неплохой прелюдией к остальному. И тоже помогает расслабиться; переключиться. (Хотя, само собой, он ни разу не поддаётся ей — и надо отдать Ориане должное: её это слегка распаляет, как и задумано.) А еще Генри не забывает — о том, чтобы подготовить ловушку для Миранды. Чтобы ликвидировать первый, неудачный образец — альфа-версию — уже сразу и навсегда. Но сначала продемонстрировать этой... этому генетическому искажению, где её место. — Тебе хотелось бы посмотреть? — спрашивает он у Орианы суховатым, обыденным тоном, не вынимая члена, не разжимая хватку своей затянутой в медицинскую перчатку большой ладони над её головой. — Как я поставил бы её на колени, — уточняет Генри, сжимая вторую руку — в такой же перчатке — на её груди, перекатывая между пальцев сосок. — На колени и локти, спиной ко мне. Ты знаешь значение этой позы, верно? Ты же умница. Ты много читала. И ты знаешь, как слушаться отца. А вот Миранда никогда этого не знала. Её следует научить, как полагаешь? — Он делает ещё несколько движений — он кончил уже один раз, но его собственные слова оказывают стимулирующее воздействие. Неожиданный бонус, но вовсе не нежелательный. — Она недостойна того, чтобы заниматься с ней сексом ради продолжения рода. — Знает ли Ориана?.. Наверное, нет. Генри улыбается. — В задницу для нее будет в самый раз. Или лучше отдать её хаскам? Знаешь, у части из них сохраняется половой член, а физиологический отклик можно усилить препаратами. Так тебе хотелось бы посмотреть? Ориана молчит. Упрямая, пускай и по-своему. Только вздрагивает, отзываясь на его движения, подаётся, всхлипывая, вперед бёдрами — пока Генри не кончает во второй раз. Он делает несколько глубоких вдохов, восстанавливая ритм сердцебиения (и позволяя себе насладиться выражением отрешенности на ее лице — эмоции только портили бы картину). Одеваясь, Генри рассеянно хлопает себя по бедру — там, где должен был быть пистолет, — и резко оборачивается, только затем вспоминая, что он в сейфе снаружи. За выходом из спальни. (Покорность, вписанная в гены — более полной реакцией на определенные химические раздражители, — это полезно. Однако оружие рядом с Орианой он все-таки не оставляет. Как и что-то, что оружие могло бы напомнить. Генетическое программирование — будь проклято несовершенство человеческих знаний! — уже один раз его подвело.) — Не надо, — наконец, разлепляет губы Ориана. — Не надо? — переспрашивает Генри, застегивая рубашку. — Не надо... отец, — последнее слово она произносит через силу. Но её голос, надо отдать ей должное, почти не дрожит. Пусть будет благодарна, что Генри не настаивает на «папочке». — Не надо хасков. Просто убей её. Пожалуйста. Хорошо? Генри гладит её по волосам. Точно такой же фактуры, такого же цвета, как его собственные. Сейчас он в хорошем настроении. Гормональный отклик — так он выражается тоже. Это влияет. — Если будешь хорошо себя вести, Ориана.* * *
Ориана сидит в углу, давясь подступающими слезами, глядя на неподвижное тело старшей сестры, на животе у которой расплывается страшная рана. Она с удовольствием поменялась бы с Мирандой местами — прямо сейчас; чтобы это её порченное нутро вывалилось наружу, вперемешку кишки, дерьмо и ошмётки этого (выражаясь обтекаемо-медицински: плода), которого подсадил ей Генри... Ориана сглатывает; она не может, не хочет называть его — отцом. Она хочет, чтобы Миранда была жива, а её, Орианы, никогда не существовало. Никогда-никогда. Совсем. Её храбрая, целеустремленная и такая несчастная сестра. В смерти которой она никогда, ни на секунду теперь не перестанет себя винить. — Вам нужна помощь, мисс Лоусон? Ориана сглатывает. «Я не...» Не хочу быть мисс Лоусон. Не знаю, о какой помощи тут можно просить. О клинике на любой, не принадлежащей к Альянсу Систем планете, где можно сделать аборт без денег и документов? (Впрочем, деньги у неё будут, она запомнила код от того, второго, сейфа — содержимое первого может хоть в чёрную дыру провалиться, Ориана никогда не притронется к нему). За плечом у коммандера Шепарда стоит азари. Когда-то, еще на Иллиуме — во всех университетах был обязательный курс по «культурному обмену», независимо от специальности, — она читала: азари считают, что все дети — желанны, это прописью записано где-то у них в священных гимнах, и поэтому они до последнего будут отговаривать человеческую женщину или турианку — а может быть, гипноз? телесно-ориентированная терапия? немного «вечности», подкорректировать электрохимический баланс? позвольте нам помочь, и вы почувствуете любовь к вашему... Азари смотрит на неё с беспокойством, которое кто-то мог бы даже спутать с сочувствием; интересно, как бы она смотрела, переживи такое сама? Ориана видит, даже сквозь слезы, как та подходит к Шепарду чуть ближе и что-то говорит ему на ухо. Коммандер снова переводит на неё взгляд. С новым, каким-то другим, более полным интересом. (Не с таким ли, случайно, с каким когда-то смотрел на сестру?.. В то время, когда она просила его приглядеть за Мирандой; позаботиться о ней, потому что больше некому. Какой же дурой она, Ориана, была.) — Это место нельзя оставлять без присмотра. — У азари всё-таки красивый голос. Музыкальный. — Мы не сможем предупредить всех. И широкую огласку, — она вновь бросает взгляд на своего коммандера, — не одобрят. Не захотят вызывать ещё больше паники. Тот кивает — спокойно, с полным осознанием смысла, только обозначая наклон головы. — Нам не на кого положиться, кроме вас, мисс Лоусон. — Ориана. Зовите меня Ориана. — Ей удается справиться с собой. Её голос дрожит, как и её ноги, но Ориана всё-таки поднимается. Прислоняется к стене, чтобы не упасть. Интересно, как скоро её начнет тошнить?.. Или это тоже убрано с помощью какой-то хитрой генетической терапии, и она даже не узнает — не узнала бы, не попадись ей на глаза результат анализов во всей его окончательности. (Именно поэтому она и попробовала, воспользовавшись паникой, застрелить его, Генри, даже зная, что у неё это не получится — что она промажет в последнюю секунду, даже зажмурившись и представив, будто перед ней мишень. Но у неё был только один-единственный шанс — в другое время тот бы так не подставился. И, может быть, злость и отчаяние на миг заслонили бы генетические амбиции. Так и вышло. Наверное. Только обернулось ещё хуже.) А если она попробует решить эту... проблему сама, то опасается: она не справится без посторонней помощи. Просто истечет кровью на лабораторном кресле и будет лежать рядом с трупами хасков, издохших в клетках. Может, так оно даже лучше. Было бы. Но она всё-таки знает, что тут и как устроено. Единственная теперь, кто знает. Ориана поднимает руку к лицу — скованным, резким жестом. Вытирает глаза. — Хорошо. Я согласна. Я... останусь. Похоже, ей всё-таки придётся открыть проклятый сейф. Хотя бы назвать коды — этим двоим, потому что им ведь нужна будет... плата. У неё кривятся губы. (Ориана узнаёт выражение, появившееся сейчас на ее лице, даже без зеркала, и этого достаточно, чтобы внутренности опять скрутило от ненависти.) А ей нужно будет что-то, чем можно повлиять на сотрудников Святилища, которые не разбежались. Нужно будет — расчистить пространство и проследить за сворачиванием «исследовательских проектов из области медицины» (других, не имевших отношениях к ней самой). И только надеяться — она снова не может сдержать предательский всхлип, — что генетическое предопределение не столь всепоглощающе и всесильно, как думал и предполагал для неё Генри Лоусон.