О любви

      Сколько раз мы, отчаявшись от навалившихся проблем, потеряв веру в себя, шли в ближайший бар и вливали в себя горящую жидкость. Сколько раз в пьяном бреду выплескивали все накопившиеся первому, кого видели. Сколько раз этим невольным слушателем становился бармен, чьё призвание не только разливать напитки, но спасать людей от съедающей их тоски.       Высокий мужчина с идеально выбритым лицом ловко орудует за барной стойкой, готовя заказы одновременно пятерым клиентам. Его проворности могут позавидовать даже фокусники — шейкеры и стеклянные бутылки, казалось, сами прыгают из одной руки в другую. Обилие дорогого алкоголя, стаканов разного размера и форм и прочей атрибутики, без которой не обходится ни один бар, притягивают к себе, заставляя заказать ещё один коктейль. А если у правящего всем этим бармена подвязан язык, то скорого возвращения в унылую жизнь ждать не стоит.       Замутненные от выпитого глаза стараются следить за каждым движением бармена, но как только тот делает резкое движение — фокус теряется, и без того нечеткая картинка становится еще расплывчатее. В голове ощущается непонятный давящий шум, а мысли плавно качаются буйком на морской глади. Тело слушается хуже, и простое движение руки берет больший размах, чем надо было, задевая сидящую рядом девушку. — Детка, извини, не хотел, — язык словно препятствует нормальному произношению звуков, отчего жалкие четыре слова сливаются в одно единое. Продолжая наблюдать за барменом, взглядом удается зацепиться за бейджик на груди и даже разобрать имя — Эрот. — Э-рот, — читает по слогам, то ли боясь ошибиться, то ли потому что по-другому уже не в состоянии. — Прикольно. А я вот Артём. Артём Дзюба, да. Уже как тридцать лет, — и почему-то осознание этой простой истины расстраивает Артёма так, что тот, уложив подбородок на руки, жалобно сводит брови домиком. — Тридцать лет уже на свете живу. Как думаешь, много это? — Я думаю, что возраст — это всего лишь цифра, — спокойно отвечает Эрот, готовя очередную «Кровавую Мэри». — И я того же мнения. А вот он говорит, что пора бы повзрослеть, что не маленький уже, бу-бу-бу, — передразнивает Дзюба, хлопая подрагивающими пальцами. — У него жизнь как у пенсионера: дом, работа, дом, работа, дом, работа, дача. А я так не хочу, понимаешь? Я хочу чудить, веселиться, наслаждаться жизнью, — бьёт себя кулаком по груди, буквально выкривая последние слова. — А он приходит домой, готовит ужин и ложится на диван смотреть телек. Ну, может Сашке с уроками поможет. Говорит, устал. Как будто я не устаю! — яростно плюёт Артём. — А знаешь сколько у нас уже не было? Ууу, — прорезает рукой воздух, чудом не ударившись о гладкую деревянную поверхность. — Так съездите куда-нибудь вместе, отдохните, — пожимает плечами бармен, смотря прямо в глаза. — Многим помогает с бытовухой справиться.       Мужчина на это лишь горько усмехается: — Думаешь, я не предлагал? Он сказал, что потом как-нибудь, сейчас не время. Да и я сам понимаю: отпуска наши никогда не совпадают, денег много Сашке на школу уходит, — Артём вздыхает, отравляя воздух алкогольным смрадом. Кажется, будто его глаза, и без того мутные, затуманились еще больше, но уже не от спирта, а от охватившего отчаяния. — Плесни-ка мне еще водочки, а то совсем тяжко.       Когда стакан с громким стуком опускается обратно на столешницу, Дзюба встаёт и, достав из барсетки кошелек, начинает отсчитывать деньги. Учитывая все выпитое, дело это оказывается нелегким, и он снова садится. Через несколько минут громкого сопения и невнятного бурчания на стол ложатся несколько купюр. — Ладно, бывай, — машет на прощание рукой Артём и тщетно пытается идти по прямой к выходу, ступая то маленькими шажочками, то делая один огромный шаг.       Эрот, проводив взглядом ушедшего, мельком смотрит на часы, что показывают только десять. Вечер обещает быть насыщенным. Вернувшись с подносом чистых стаканов, бармен замечает на месте, покинутом Артемом, парня с забавными кучеряшками. Он задумчиво вертит в руках монету, разглядывая её с той пристальностью, с какой не смотрят ювелиры на бриллиант. — Что будете заказывать?       Парень не обращает внимания на вопрос, а, поняв, что обращаются к нему, поднимает глаза и тупо пялится на бармена. — Чай. Чёрный. Нет, давайте лучше зелёный, — в речи слышится едва заметный акцент. — Без сахара, — он хочет сказать что-то ещё и уже открывает рот, но тут же закрывает его. Не зная, чем себя занять, парень решает проследить за приготовлением своего чая. Он окидывает глазами фигуру бармена в черной униформе и видит на груди бейдж; лицо его становится задумчивым, а пальцы продолжают прокручивать золотисто-серебристую монету. — Эрот? Что-то знакомое… — прищуривает глаза, продолжая смотреть на бейдж. — Греция, — подсказывает бармен. — Ах, да, точно. А я из Бразилии. Вы сами из Греции, или просто имя такое? — Отец корнями оттуда. Родители долго спорили по поводу моего имени, и если бы победила мама, то перед вами стоял бы не Эрот, а Павел, — мужчина улыбается и подвигает к посетителю дымящуюся кружку чая. Тот, наконец, откладывает свою монетку (один евро, кажется) и помешивает ложкой горячий напиток, иногда со звоном задевая стенки. — Скажите, вам когда-нибудь изменял любимый человек? — спрашивает бразилец, прожигая взглядом образовавшуюся в чае воронку. — Нет, всё намного проще. Она уехала в другую страну, когда ей предложили хорошую работу там, а я остался здесь, — Эрот понимает, о чём дальше пойдёт речь, не раз уже проходил такое, хотя раньше под такой разговор заказывали что-то покрепче. — Мне вот изменяли. И не раз. Даже не два, — как-то вымученно ухмыляется, снова взяв монету, и поставив локти на стол, мусолит ее в руках, — Это он привёз мне, когда в первый раз поехал в Испанию. Таких у меня уже пять. Юбилей, — кривится, отводя уголок губ в сторону. — По профессии он переводчик и часто бывает в самых разных странах. Возвращаясь, он всегда дарит мне монету. Сначала я считал это очень милым, а потом случайно узнал, что каждая из них — его измена, — хмыкнув носом, достаёт из кармана мешочек, который с присущим всем монетам лязгом падает на лакированное дерево, а затем красноречиво смотрит на бармена. Тот сочувственно кивает, а сам с трудом сдерживается от подкатившей к горлу тошноты — измена для него всегда была самым худшим из того, что может произойти в отношениях. — Так почему не уйдёшь от него? — движения бармена становятся суетливыми и резкими, выдавая его злость, но он быстро справляется с эмоциями, возвращая себе спокойный вид.       Парень жмёт плечами, убирая мешочек обратно — смотреть на явные доказательства неверности желания нет — и отвечает немного дрожащим голосом: — Люблю, наверное. Знаю, что это глупо, но он ведёт себя так… мило, нежно, заботливо. Улыбается так, что я руку готов отдать, только бы лишний раз увидеть это банальное движение губ, — бразилец сам не замечает, как слегка улыбается. — Каждый раз я говорю сам себе, что выскажу ему все, что не буду больше вестись на все его уловки, и каждый раз проваливаюсь, не в силах противостоять его обаянию. Идиот. — Может, покрепче чего? — сочувственно спрашивает Эрот. — Если только только кофе, — горько ухмыляется, трогая пальцами милую ямочку на подбородке. — Хронический панкреатит. Сколько с меня?       Положив нужную сумму на стол, он выходит из бара; остывший чай так и остаётся нетронутым.       Со смешанными чувствами Эрот принимает заказ у девушки, глубокое декольте которой то ли притягивает, то ли, наоборот, отпугивает, прокручивая в голове историю бразильца. — Неужели кто-то ещё пьёт чай? К тому же зеленый, — бархатистый мужской голос приятно ласкает слух, — Ирландский кофе, пожалуйста.       Бармен поворачивает голову и видит мужчину в строгом костюме. Резкие черты его лица подобны острию кинжала, воспетым лирикой Лермонтова; зелёные глаза не блестят в предвкушении приятного вечера в компании алкоголя, а бесстрастно, с явной придирчивостью осматривают помещение и самого бармена. Но тут звонит телефон и мужчина, достав сотовый из кармана, недовольно цокает языком, принимая вызов. — Нет, Ром, не скоро. Нет, не буду. Ром, отстань, я занят, — раздраженно отвечает и завершает вызов, бросив телефон на столешницу, — Достал уже. — Ваш заказ, — перед посетителем оказывается бокал с темной жидкостью и слоем взбитых сливок, слегка присыпанных шоколадной крошкой.       Мужчина кивает и берет в руки коктейль, но когда губы практически касаются мягкой пены, экран телефона загорается, и по столу проходит легкая дрожь. Бокал чудом не падает на пол, а сжавшиеся кулаки и грозный оскал вызывают мурашки у всех свидетелей этой картины. — Рабочий день окончен. Да мне плевать, что у вас там произошло. Что Илья Олегович? Хотя бы раз сами разберитесь со своими проблемами, сосунки немощные! — гаджет снова с громким стуком падает на столешницу. — Понабрал идиотов, теперь няньчись с ними, — руки обхватывают голову, взлохмачивая тщательно уложенную гелем прическу; несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, он немного массирует виски, пытаясь унять головную боль. — Как же я устал от всего, Господи. Особенно от Ромы. Нет, ну разве будет нормальный человек бесплатно оставаться после работы, если он уже запланировал вечер в ресторане? Я специально выкроил несколько часов, а он, видите ли, решил коллеге помочь, — Илья складывает руки на груди. — А в тот раз вообще какую-то собаку притащил. Говорит, жалко стало, она бедная-несчастная замерзнет там. Я тогда чуть его вместе с этой псиной из дома не выгнал, — он всё-таки пробует кофе, прикрывая глаза от удовольствия. — Быть добрым и отзывчивым человеком не так уж и плохо, — осторожно замечает Эрот.       Услышав слова бармена, мужчина приподнимает брови и удивленно-раздражительно смотрит на него. — Не так уж плохо для кого? Лично мне это приносит массу проблем и трепет нервы. И как я раньше за ним этого не замечал? Слепым был, что ли?       Телефон снова звонит, и Илья, крепко выругавшись, отвечает. — Слушаю. Джикия вам на что? Черт, точно, — молчит несколько секунд, обдумывая. — Сейчас подъеду, ждите. Карту принимаете? — обращается уже к бармену, достав из кожаного портмоне пластиковую карту. Расплатившись, он быстрым шагом выходит из бара.       Эрот раздосадованно качает головой, силясь понять: неужели все нравственные качества, нажитые человечеством за долгие годы, потеряли свою актуальность? Почему проявление милосердия и доброты к другим людям считаются вещью низкой, недостойной лишнего внимания? — Здесь не занято? — к месту, покинутым Ильей подходит парень. — Нет, присаживайтесь, — кивает Эрот, убирая стакан с кофе. — Что желаете? — Кружку светлого, если можно, — он садится на барный стул и потирает руки, оглядываясь. Заметив бейджик бармена, он какое-то время смотрит то на него, а затем, будто решившись на что-то опасное и страшное, спрашивает: — Вас не бесит ваше имя? — Да нет, с чего бы? — Эрот пожимает плечами, наливая пиво. — Ну, постоянно, наверное, спрашивают, откуда, почему, как, — он мнется, уже жалея, вообще спросил. — Сначала раздражало, а теперь привык и отношусь спокойно к любым вопросам, — улыбаясь, бармен ставит кружку, верхушка которой покрыта воздушной пеной. Парень делает несколько глотков, довольно жмурясь от пробежавшего по всему телу холодка. Бледная кожа делает его похожим на фарфоровую куклу, стоящую на витринах детских магазинов — мечту не только для детей, но и некоторых взрослых. Постоянно кидая косые взгляды на бармена, он некоторое время молчит, потягивая пиво, а затем все же подает голос: — Я своё раньше ненавидел. Пока его не произнёс Андрей. Так, слегка продлевая «р», как только он может, — его пальцы трутся друг об друга, словно пытаются ощутить эту букву. Он замолчал, покусывая нижнюю губу, и, сделав большой глоток, продолжил: — Вот только я уже не помню, когда он последний раз меня так называл. Или когда мы куда-нибудь вместе ходили, — парень хмурится, рассматривает свои руки, будто бы видит их впервые. — Он вечно на работе. Живёт там практически. Домой приходит — ложится спать. Даже на выходных работает. Хорошо, если дома. — Поговори с ним. Объясни, что работа не так важна, — Эроту хочется крикнуть это, срывая голос, чтобы все услышали и поняли, черт возьми, что жизнь не работа, не деньги; жизнь — это люди, которые важны, которые любимы. И счастье измеряется не зелёными бумажками, а количеством приятных моментов с этими людьми. — А толку-то? Он в очередной раз переводит мне на карту деньги и говорит, мол, я же не просто так работаю, — кружка уже пустая, поэтому парень просто молчит, а на предложение бармена подлить еще, качает головой. — Говорит, что подкопим денег и поедем отдохнем куда-нибудь. Вот только это «подкопим» длится уже четыре года, — лицо его кривится, точно он съел пару долек лимона. Он несколько минут сосредоточенно водит ногтями по ткани джинс, а потом, положив деньги на стол и, пробормотав тихое «сдачи не надо», уходит прочь.       Эрот в замешательстве протирает гладкую поверхность стола от следов кружек и пальцев, как вдруг его отвлекает чей-то насмешливый голос: — Смотри, дырку протрешь. Бармен невозмутимо смотрит на посетителя, в последний раз проходясь тряпкой по столу, и привычно спрашивает: — Что будете заказывать? — Бутылку коньяка. Так ты у нас Эрот? Я Саня, будем знакомы, — Саня тянет руку, но понимает, что это не совсем уместно, поэтому ограничивается кивком. — Прикольное имя. В детстве не дразнили? — Да нет, не было такого, — бармен ставит бокал, наполовину наполняя его янтарной жидкостью. — Меня тоже. Потому что я сам дразнил, — скалится и, закрыв глаза, проводит носом над бокалом, вдыхая аромат дорогого алкоголя. Морщинки на лбу исчезают, когда он делает первый глоток будто бы не коньяка, а воздуха, после долгого пребывания под водой. — Хорошо… — тянет, смакуя на языке цитрусовые нотки. — Братан, скажи, а ты хоть раз любил? — Конечно, — кивает Эрот, собирая в шейкер ингредиенты для коктейля. — Я тоже. Сейчас люблю. Мне только никто не сказал, что это так сложно, — Саня запрокидывает в себя весь бокал, жмурясь. — Я всегда сравнивал отношения с пилой. Ну, знаешь, такая, для двоих. Один ты ей пилить не сможешь. Так и тут — работать должны двое, — он молчит, пока бармен наливает коньяк, а затем, собравшись с мыслями, продолжает: — Я ему тоже самое говорю. А он лишь нагло ухмыляется и смотрит мне так победно в глаза, мол, все равно ты никуда от меня не денешься. Прав же, зараза, — гневно плюёт Саня. — Я ради него и на уступки иду, и делаю то, что гордость никогда бы не позволила, а его это вообще никак не задевает. Будто не для него все это. Спросишь, зачем так унижаюсь? — поднимает глаза на бармена, осушая очередной бокал. — Все надеюсь достучаться. Может, поймёт когда-нибудь, — расстроенно хмыкнув, Саня подливает себе ещё, ещё и ещё, пока бутылка не пустеет больше, чем на половину. Светлые волосы торчат в разные стороны, придавая не неопрятный вид, а скорее уставший; голубые глаза посерели, как лесной ручей после дождя. Вытащив из кармана пару смятых купюр, он дает их Эроту и, уже уходя, тихо говорит: — Он привязал меня к себе и все, что я могу — идти вперёд, пока он отступает назад.       Эрот закусывает щеку, чувствуя неприятное покалывание внутри. Далеко не в первый раз он слышит печальные истории о любви, но каждый раз ощущается как первый, ведь нет на свете большего горя, чем близкий, но при этом такой далёкий человек. Однако печальнее то, что осталось слишком мало людей, главная ценность которых не бумажки в кошельке, а древнее чувство, зародившееся вместе с миром; его погибель, и в то же время спасение — любовь.